ну".
     - Сегодня же купите замок,  и  чтобы впредь этого не было.  И вообще...
будьте внимательнее к  своим  обязанностям,  Аксинья!  -  прибавила хозяйка,
слегка возвышая свой тихий, "зудящий" голос.
     Аксинья и возмутилась и обиделась.
     "Она невнимательна? Она ни за чем не смотрит?"
     - Из-за подлой собаки я  же и  виновата?  О,  господи!  Да разрази меня
бог!.. Я, кажется, стараюсь для вас... И вы, барыня, меня же обижаете...
     Аксинья клялась и плакала,  снова клялась и, по-видимому, не собиралась
окончить,  если бы "сам барин, который не раз хвалил ее кушанье", не охладил
ее излияний ироническим вопросом:
     - Видно, собака открыла крышку с кувшина?
     - Что же,  я сливки выпила? Нужны мне господские сливки!.. Этот подлец,
Мунька, все жрет и на все способен. Вовсе отчаянный нахал... Чуть на меня не
бросился,  когда я стала отнимать курицу...  И меня же господа позорят... О,
господи!
     - Пошлите-ка ко мне старшего дворника! - остановил кухарку чиновник.
     И когда Аксинья, вытирая слезы, вышла, он прибавил:
     - Нечего сказать,  порядки в доме...  Собака бросается на людей... И за
чем только смотрит старший дворник?
     - Уж и не говори,  Ванечка...  Того и гляди, эта собака еще взбесится и
перекусает людей!  Еще недавно читала в  газетах...  -  испуганно промолвила
молодая женщина.
     - То-то и есть!  - ответил Артемьев. - Надо узнать, чья собака и почему
ее выпускают, да еще по ночам... Надо исследовать и принять меры... Да ты не
волнуйся,  мой друг.  Надо,  чтобы дверь в  кухню была заперта...  Собака не
войдет! - успокаивал Артемьев, видимо, разделявший опасения жены.
     Он и сам очень побаивался собак.


V

     Минут через пять в столовую вошел старший дворник.
     Степенный,   с   приветливо-почтительным  выражением  пригожего   лица,
опушенного  расчесанной  бородой,  он  был  в  черном,  наглухо  застегнутом
пиджаке,  в  манишке,  белевшей из-под  воротника,  и  в  высоких щегольских
сапогах.
     Отвесив  низкий  поклон,   Михайла  Иванович  сделал  несколько  шагов,
остановился и мягким баритоном сказал:
     - Изволили требовать, ваше превосходительство?
     Хотя дворник и отлично знал,  что Артемьев очень далек от генерала,  но
всегда  оказывал  почтение  жильцу,  аккуратно  платившему за  квартиру,  не
забывавшему  давать  по  рублю  в  месяц  и  особенно  такому,   который  из
требовательных и беспокойных.
     - Что у вас за безобразие в доме, Михайла?
     - Осмелюсь доложить, что, кажется, слава богу, у нас нет "безобразиев",
ваше превосходительство!
     - Есть! - отчеканил внушительно Артемьев.
     - В каких смыслах, ваше превосходительство?
     - А собака?
     - Так  вышла из-за  нее  неприятность по  случаю того,  что  шкапчик на
лестнице без замка...
     - А бросается на людей?
     - Никак нет, ваше превосходительство!
     - А  на  нашу кухарку?  И  мало ли  на  кого-нибудь может броситься?  -
вставила молодая женщина.
     - Не извольте верить кухарке, барыня. Собака в этом не замечена... И не
такого характера, чтобы осмелиться...
     - Чья она? - спросил Артемьев.
     Но Михайла,  отвиливая от прямого ответа, повел речь о прежних хозяевах
Муньки.
     - Щенком  жил  в  двенадцатом нумере...  Взял  его  гимназист и  с  ним
занимался...  Полтора года собака вела себя во всем правильном поведении,  и
гимназист очень был к  ней привержен...  Но  как жильца перевели на службу в
провинцию,  Муньку  препоручили знакомой  сродственнице в  двадцать  восьмом
нумере...  Хорошая была барыня, но только вскорости померла от сердца... А у
сыновей собака оставаться не пожелала...  Всего месяц жила и  убежала,  ваше
превосходительство!
     - Отчего убежала? - спросила молодая женщина.
     - По причине,  с позволения сказать, озорства жильцов двадцать восьмого
нумера,  когда они  стали часто будто в  "несвоевременном" виде,  по  случаю
смерти маменьки...  Кухарка обсказывала,  что  два жильца и  их  гости часто
обескураживали собаку...
     - Чем же?
     - Всячески, барыня.
     - Например?
     - Подносили  собаке  нюхать,  как  пахнет  дым  цыгарки...  Подпаливали
спичками шерсть. Купали под краном, кормили дурным лекарством... Одно слово,
с  большим воображением ума шутили с  собакой.  А  этого собака не  любит...
Отдубась ее по всей форме за дело,  на это она не должна обидеться,  а ежели
одна "прокламация",  для "игры ума", - обидится... И неосновательные жильцы.
За  квартиру  не  платят,  ваше  превосходительство!  -  неожиданно прибавил
старший дворник.
     - Кто они такие?
     - Служащие...  Из господ.  А насчет собаки будьте вполне спокойны, ваше
превосходительство... Не извольте беспокоиться, барыня...
     И,  уверенный,  что  успокоил "уксусного",  как называл старший дворник
строгого и требовательного жильца,  Михайла Иванович поклонился и хотел было
уйти, как Артемьев остановил его.
     - Подожди,  Михайла.  Объясни, чья же теперь эта собака? - настойчиво и
серьезно допрашивал основательный господин.
     - Теперь  ровно   бы   ничья.   Вроде  как   бы   беспаспортная,   ваше
превосходительство.
     - А  разве это порядок?  Ты потатчик.  Заведомо держал в  доме бродячую
собаку.
     - Виноват.   Точно  ошибся,   ваше  превосходительство,   -   несколько
сконфуженный, промолвил старший дворник.
     "Уж будет подлецу Муньке. Из-за него только неприятность!" - подумал он
и заискивающе прибавил:
     - Сегодня же выдворю собаку, ваше превосходительство!
     - Выдворишь?  А если она вернется и мало ли что натворит?  Да еще вдруг
сбесится и, храни бог, кого-нибудь искусает. Ты и ответишь по всей строгости
законов.  Да еще возьмут с  тебя штраф,  -  не спеша и  серьезно-бесстрастно
говорил Артемьев, желавший, казалось, окончательно донять старшего дворника.
     - Я,  ваше превосходительство, так "проутюжу" собаку, что она забудет и
адрец нашего дома!
     В следующее мгновенье Михайла Иванович уже мысленно назвал себя дураком
за то, что проговорился насчет "проутюжения".
     - Да как же можно мучить собаку?  -  воскликнула молодая женщина. - Это
нехорошо с  вашей стороны,  Михайла!  Очень нехорошо.  И  вы  не  смеете!  -
прибавила она и, чтобы не слушать дальше, вышла из столовой.
     А муж протянул:
     - Не  надо быть членом высочайше утвержденного общества покровительства
животным,  чтобы позвать околоточного,  составить протокол,  к  мировому,  и
тебе... высидка!
     Старший был решительно подавлен и смущен.
     - Так как же  с  собакой,  если,  примерно,  по  закону?  -  растерянно
промолвил он.
     - Очень  просто.  Отдай  ее  фурманщикам -  и  снимешь  с  себя  всякую
ответственность.
     Михайла Иванович просветлел.
     - А то еще,  не дай бог,  судиться из-за какой-нибудь собаки!  Премного
благодарен,  что  изволили  надоумить  необразованного  человека.  Счастливо
оставаться, ваше превосходительство!
     Перед  тем,  что  идти  в  участок,  Михайла Иванович сказал подручному
Василию:
     - К вечеру поймай ты Муньку.  Он тебя не боится. Привяжи его в дровяном
сарае на крепкую веревку, чтобы не сбежал...
     - Как же вы хотите, Михайла Иваныч, распорядиться с Мунькой?
     - Рано утром сдадим фурманщикам.
     - На убой, значит, Муньку? - угрюмо спросил подручный.
     - А  что делать с  этим вором?  Из-за  него только одни неприятности от
жильцов.  Да смотри,  Василий,  помалкивай насчет моей "лезорюции"...  А  то
прослышит   какая-нибудь    пустая    жилица   с    чувствительностью   и...
неприятность...  Собаку не примут, а мне еще влетит... Запищит: "Как дворник
смел"...  И  нажалуется...  Так  чтобы шито  да  крыто.  Так-то  умственнее.
Пропала, мол, собака, и шабаш!
     - Как прикажете... Но только "освобоните" меня, Михайла Иваныч!
     - Это еще что за дерзкая мода?  Я,  братец,  этого не люблю!  -  строго
сказал  Михайла  Иванович  и  изумленно  взглянул  на  обыкновенно тихого  и
скромного Василия.
     - "Освобоните", Михайла Иваныч! - упорно повторил Василий.
     - Почему это ты смеешь дерзничать, а? Сказывай.
     - Жалко, Михайла Иваныч...
     - Кого жалко?
     - Самую животную... Муньку.
     - Этого  вора  жалко?..  Очумел ты,  что  ли?  Разве можно жалеть такую
бесстыжую собаку...  Другая,  которая виноватая,  сию же минуту явилась бы с
повинной...  А этот подлец хоть бы что... Спрятался и думает... отбояриться,
бродяга. А за него только отвечай!
     Василий молчал.
     - Совсем,  как посмотрю,  ты  необразованный "обормот".  Ну,  и  черт с
тобой.  Я  сам поймаю Муньку...  А  ты,  Василий,  у  меня смотри!  -  вдруг
озлобленно крикнул Михайла Иванович.
     И, вытаращив на подручного свои загоревшиеся круглые глаза, прибавил:
     - Рассчитать тебя, дурака, недолго.
     - Как угодно! - покорно промолвил Василий.
     - Скажи,  пожалуйста,  какой собачий заступник!.. Что стоишь, дьявол!..
Жильцы дров ждут, а ты... Экий разбалованный народ!
     С    этими    словами   старший   дворник   вышел    за    ворота    и,
возбужденно-сердитый, направился с портфелем под рукой в участок.


VI

     Мунька не  чуял,  что  он  уже приговорен к  такому ужасному наказанию,
какое  только  могли  выдумать люди  и  до  которого,  конечно,  никогда  не
додумываются собаки.  Обвиняемый  даже  не  был  спрошен  -  насколько  было
возможно понять собачий язык,  иногда и понятный его выразительностью - и не
приведен на очную ставку с  обвинительницей,  что было бы возможно,  если бы
следствие производил подручный Василий,  умеющий  влиять  на  Муньку.  Таким
образом обвинение основывалось только на  показаниях Аксиньи,  как известно,
далеко  не  вполне  правдивых.  Но  что  уже  совсем  плохо  рекомендовало и
юридические  познания  и  чувство  справедливости двух  самовольных судей  -
жильца и старшего дворника,  так это то,  что первый - из малодушного страха
перед собаками,  а  второй -  страха ради иудейска,  не подумали и допросить
свидетелей,  действительно  достоверных.  Такими  были:  подручный  Василий,
иногда  дававший  Муньке  краюху  хлеба  и  ласково  потрепывавший собаку  и
говоривший ей, по-видимому, добрые сочувственные слова, и несколько дворовых
мальчишек и  девочек,  которые часто  игрывали на  дворе с  Мунькой и  очень
любили его.  Они часто дарили ему кусочки хлеба,  проглатывавшиеся Мунькой с
неимоверной быстротой и  жадностью и  на лету и  с  земли,  и  Мунька не раз
благодарно и  порывисто лизал  детские лица.  Наконец могла  быть  вызвана в
свидетельницы и одна почтенная дама, член общества покровительства животным,
жилица того же дома, которая встречалась с Мунькой на улице. Она всегда была
с  ним любезна и  давала ему один копеечный розанчик,  когда возвращалась из
булочной,  хотя  первая встреча с  Мунькой и  не  располагала к  дальнейшему
знакомству,  так  как  Мунька однажды выхватил из  рук  почтенной дамы целый
мешок с  булками и  был таков.  Но старая дама была доброй и умной женщиной,
понявшей дерзкий поступок дворняги, великодушно простила его и только носила
пакеты со съестным с большей осмотрительностью.
     Но участь Муньки решена, и старший дворник велел держать свое решение в
тайне.
     В  это  утро добрая старушка удивилась,  что  Мунька не  встретил ее  у
булочной за обычной подачкой и для обмена приветствий. Еще более удивились и
огорчились два бледные мальчика и одна крошечная девочка,  - дети подвальных
жильцов,  - что на дворе нет их приятеля Муньки, обыкновенно бывавшего в эти
часы.
     Был одиннадцатый час.  Солнце подогревало. Детям после душных и затхлых
подвалов весеннее утро казалось прелестным.  Но оно было бы еще милее,  если
бы был с ними Мунька.
     И дети подбегали к окну дровяного подвала и кричали:
     - Мунька, где ты?
     - Приходи, Мунька!
     - Иди играть с нами, Мунечка!
     - Булочки  дам...  Миленький!  -  особенно ласково вытягивала тоненькие
нотки маленькая девочка.
     Но  Мунька,  хоть и  слышал и  вздрагивал от этих ласковых нетерпеливых
призывов,  знал  прелесть  теплого  утра  и  ему  хотелось бы  к  солнцу,  к
мальчишкам,  к  веселью и радости,  но он не откликался и только чуть слышно
визжал, словно бы изливая досаду, обиду и грусть...
     Там,  на дворе,  так светло,  а в подвале, за дровами, так темно, сыро,
неприветно, и старший дворник верно уже все знает...
     И Мунька примолк...
     - Да отчего не идет Мунька? - спрашивала девочка мать.
     - Боится наказания. Ночью обокрал чиновников.
     Все  мальчики узнали,  что  Мунька  обокрал жильцов,  и,  испуганные за
Муньку, спрашивали, что ему будет.
     Никто достоверно не  знал,  пока  не  вернулась из  лавки Аксинья и  не
сообщила на дворе одной прачке, что Муньку отдают фурманщикам.
     И при этом прибавила:
     - А все-таки жалко собаки...
     Джек узнал на своей кухне,  что Мунька попался в скверную историю, хотя
и  съел целую курицу.  Джек собирался в  качестве приятеля под видом участия
сказать Муньке несколько неприятных слов  именно в  то  время,  когда  нужны
участие  и   помощь.   Он  навестит  приятеля  в  дровяном  подвале,   чтобы
сочувственно удивиться,  как мог такой,  казалось бы, умный и ловкий пес так
глупо  "влопаться".  Точно  не  догадался почуять кухарку еще  за  дверями и
улепетнуть вовремя,  и  снова сказать,  как не прав Мунька,  соблазняя Джека
убежать  от  хозяина.   Теперь  он  может  убедиться,  какой  дорогою  ценой
добывается мясная пища. Но когда Джек был отпущен на двор и там услышал, что
предстоит приятелю, он - надо отдать ему справедливость - больше уж не думал
корить друга в беде. Он пожалел его и первым делом подбежал к окну дровяного
подвала,   потянул  носом  и...   побоялся  немедленно  навестить  Муньку  и
предупредить его.
     "Еще  узнает хозяин -  и  арапником!"  -  подумал Джек и  решил зайти к
Муньке вечером, когда можно незаметно прошмыгнуть в подвал.
     Пудель тоже подбегал к  подвалу.  Но старший дворник уже запирал окна в
подвале.  Умный  недовольно опустил хвост.  Однако внимательно следил своими
умными глазами за руками дворника и, когда тот окончил, подошел к Джеку.
     - Теперь бедному Муньке уж не удрать! Завтра конец! - проговорил Джек и
грустно завизжал, словно бы чувствуя укоры совести.
     "Мог бы предупредить Муньку, и был бы он теперь далеко!"
     Но Умный молчал и,  озабоченный,  казалось,  о чем-то раздумывал, мерно
помахивая своим хвостом с красивым пучком на конце.
     - Бедный Мунька! - снова визгнул Джек.
     - Не скуль! - серьезно воркнул Умный.
     И через минуту лаконически пролаял:
     - Удерет!..
     - Это как же?
     Но пудель не хотел пускаться в объяснения и побежал домой.


VII

     Смеркалось, когда Умный поскреб у дверей кухни и был выпущен кухаркой.
     Он стремглав спустился с лестницы и,  выбежав на двор, огляделся вокруг
и  побежал прямо к последнему окну дровяного подвала,  которое,  как заметил
пудель, не имело задвижки, и потому дворник только прикрыл его.
     Умный  лапой  распахнул окно,  вскочил и,  пробираясь по  дровам,  тихо
окликнул Муньку.
     Мунька откликнулся осторожным лаем  в  другом конце подвала и  бросился
навстречу.
     Скоро обе собаки встретились, обнюхали друг друга и поздоровались.
     - Удирай, Мунька... Удирай сию минуту... И не возвращайся сюда!
     - За что?  Разве из-за какой-нибудь курицы хотят избить поленом...  Так
им и дался! - уверенно лаял Мунька.
     - Если бы поленом...  Привяжут на веревку и завтра отдадут фурманщикам.
Все окна закрыты... Одно только без задвижки... И я прибежал...
     - Фурманщикам!?. - в ужасе мог только взвизгнуть Мунька.
     И,  благодарно лизнув спасителя, бросился по дровам, и скоро обе собаки
благополучно выскочили на двор.
     Мунька бросился к воротам. Умный его провожал.
     Калитка ворот была заперта. Но, по счастью, у ворот сидел Василий.
     - Ай  да  молодца,  Мунька...  Оставил  в  дураках старшего?  -  весело
проговорил подручный и  гладил  собаку.  -  Небось...  Отопру...  Улепетывай
подальше... А то что старший наш выдумал...
     Мунька кидался к Василию и,  взвизгивая от радостного нетерпения, лизал
его лицо, словно бы благодарил и торопил.
     - Прощай,  Мунька!  Прощай,  беспризорный!  -  сказал Василий,  отворяя
калитку.
     И голос подручного прозвучал необыкновенной нежностью.
     - Прощай, прощай! Берегись фурманщиков! - ласково лаял пудель.
     Мунька еще  раз  благодарно взглянул на  Василия и  Умного и,  задравши
хвост, помчался по улице, сам не зная куда.


ПРИМЕЧАНИЯ

МУНЬКА

     Впервые - в газете "Русские ведомости", 1902, ЭЭ 143, 147.
                                                                    П.Еремин



    Константин Михайлович Станюкович.
    На уроке



     ---------------------------------------------------------------------
     Станюкович К.М. Собр.соч. в 10 томах. Том 1. - М.: Правда, 1977.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 14 апреля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------

     {1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.


I

     Глухая осень.  Дождь зарядил с ночи и мелкой дробью барабанит по крышам
и  окнам.  Пасмурное,  мокрое,  петербургское утро,  такое,  когда,  ворча и
хмурясь,  с неохотой расстаешься с теплою постелью, гонимый нуждою на мокрую
улицу.
     Сумрачно показалось утро на  улице,  но  еще  сумрачней заглянуло оно в
узкий  переулок на  Петербургской стороне и  пробралось через  мокрый  серый
забор в небольшую комнату надворного строения. Серым полусветом осветило оно
бедную обстановку в комнате:  стол,  прислонившийся к стене,  о трех ножках,
этажерку с  книгами и маленький клеенчатый диванчик...  На нем,  свернувшись
клубком, лежал молодой человек, покрытый шинелью.
     Из  себя  молодой человек худощав,  чуть-чуть  бледен.  Глаза неглупые,
серые  с  блеском;  волосы темные,  кудреватые,  откинулись назад,  оставляя
открытым большой широкий лоб.  Общее впечатление: энергичное, хорошее лицо с
добродушной, несколько лукавой улыбкой, показывающей в характере долю юмора.
     Ворошилов только что проснулся. Он протер глаза, приподнялся и взглянул
в  окно.  Увидав дождь,  Ворошилов слегка поморщился и,  взяв с полу сапоги,
внимательно их осмотрел.  Подметки на сапогах были истерты,  и огромные дыры
на каждом сапоге зияли темными пропастями.
     - Эка, как скоро носятся! - проговорил Ворошилов и стал одеваться.
     Скоро Ворошилов был готов.  Исправив свое старенькое,  много поношенное
платье,  молодой человек подошел к  этажерке и  не  без аппетита принялся за
ломоть ситника.
     "Чай, Агафья опять самовар предложит!" - подумал он.
     И только что пробежала эта мысль,  как в комнату вошла кухарка Агафья и
сказала:
     - Давать, что ли, самовар?
     - Нет, Агафья, не давать. Что-то не хочется сегодня чаю.
     Однако  Агафья заподозрила искренность отказа.  Она  находила несколько
странным не  желать по  утрам  (особенно по  таким  сырым,  холодным утрам!)
горячего чаю или кофе,  а жилец (вспомнила Агафья) вот уже дней с десять как
на вопросы агафьины: "давать ли самовар?" - отвечал: "не хочется".
     Агафья  нерешительно мялась на  пороге.  Ее  рябое,  покрытое оспенными
ямками,   рыжеватое,  доброе  лицо  выражало  некоторую  внутреннюю  борьбу.
Заскорузлые ее пальцы вовсе без пути шмыгали по стене,  а  глаза -  тусклые,
старые такие глаза! - не в меру часто моргали.
     - Вы  бы,  Николай Николаич,  -  наконец сказала кухарка,  -  выпили бы
чайку,  право.  У  меня чай и  сахар есть,  коли не побрезгуете.  Лишние!  -
добавила старуха.
     - Спасибо, Агафья. Не хочется.
     - Ведь этак и заболеть недолго.  Встамши,  надо горячее. Без горячего -
нельзя.
     - Можно! - улыбнулся Ворошилов. - Вот на урок пойду - там выпью.
     - Ну, как знаешь! - с сердцем воркнула Агафья и вышла вон.
     На кухне Агафья стала