.  Скоро
новость эта облетела банк,  и  все его поздравляли...  А  помощник директора
Линский позеленел, бедный, от злости.
     - Он ждал, что его назначат?
     - Вероятно...   Протекция  у  него  большая:   зять  одного  из  членов
правления, племянник бывшего министра...
     - Теперь он,  конечно,  уйдет из  банка?  -  предусмотрительно спросила
жена, у которой сейчас же явилась мысль, что Ленский будет вредить мужу.
     - А не знаю...  Я его выживать не стану. Во всяком случае, ему придется
очень  долго  ждать  моего места,  -  усмехнулся Дмитрий Александрович...  Я
своего места из рук не выпущу,  будь покойна,  Катя...  С директорами ладить
сумею,  а главное, дело понимаю лучше их всех. Они это знают... Да, Катя, не
выпущу, пока мы не отложим себе состояние!.. - решительно прибавил он.
     И,  словно бы желая мотивировать законность такого намерения, Черенин с
одушевлением произнес:
     - Как там ни рассуждай теоретически о вреде капитала,  а пока деньги, к
сожалению,  великая сила.  Они дают человеку независимость.  Мы и завоюем ее
для себя и для наших деток... Жизнь не книжная теория, и бедность в наши дни
порок! Не правда ли, моя родная?..
     Маленькая женщина лишь сочувственно улыбалась в  ответ на  эти  здравые
речи, вся переполненная счастием за мужа и за детей. Разумеется, она ни разу
не  вспомнила теперь  об  иных,  совсем иных,  горячих и  восторженных речах
своего мужа, которые когда-то заставляли биться ее сердце и волновали все ее
существо...


        "II"

     Они  заговорили  о  том,  как  устроят  жизнь  при  новом  материальном
положении,  и  входили  в  разные  подробности с  радостным чувством  людей,
впервые располагающих большими средствами.  Этот разговор, видимо, доставлял
им наслаждение, как детям, получившим необыкновенную игрушку.
     Они решили проживать не более десяти - двенадцати тысяч в год. Этого за
глаза достаточно, чтобы жить хорошо, конечно, не особенно роскошествуя, но и
не отказывая себе ни в чем.  Остальные деньги они будут откладывать, помещая
их  в  солидные бумаги.  Лет через десять у  них будет не  менее полутораста
тысяч,  т.е.  тысяч девять годового дохода.  А  будут дела  банка хороши,  и
процентное вознаграждение увеличится, следовательно, и отложить можно более.
Он надеется, что так и случится.
     Квартиру они с осени переменят, возьмут побольше, эдак комнат в восемь,
чтобы  у  детей  была  большая,  светлая детская с  гимнастикой и  отдельная
классная комната с  рациональными столами и  скамейками.  Нужна тоже комната
для гувернантки. Остановились на англичанке рублей в шестьсот, а француженка
по-прежнему будет  приходить три  раза  в  неделю  для  практики.  Вообще на
образование детей они  обратят особенное внимание и  будут приглашать лучших
учителей.
     - На это не следует жалеть расходов. Ты ведь согласна, Катя?
     - Конечно...
     - Можно и лошадь свою держать,  -  продолжал Черенин.  - Обойдемся пока
одной.  Купим фаэтон и  сани...  Ты с детьми будешь кататься,  а я ездить на
биржу...  А лошадь куплю,  конечно,  серую в яблоках!  - прибавил, улыбаясь,
Дмитрий Александрович.
     Жена его  действительно когда-то  мечтала о  серой собственной лошади и
говорила об этом мужу. А он вот теперь вспомнил!
     - Милый ты мой!  -  шепнула Катерина Михайловна.  -  Надеюсь,  Митя, ты
только купишь смирную?
     - Еще бы! самую смирную, чтоб ты не трусила за детей... Ну, а с мебелью
как? Подновить, что ли, или купить для гостиной новую?
     Катерина  Михайловна  почему-то   вспомнила,   как   еще  на   днях  ее
приятельница-кузина,  жена прокурора,  хвастала своей гостиной, и нашла, что
новую мебель в гостиную не мешает.
     - А будуар твой, Катя, мы сделаем весь голубой... Хорошо?
     - Еще бы  не  хорошо...  Теперь есть отличные крепоны...  Спасибо тебе,
голубчик...
     - Надеюсь, ты теперь не будешь скупиться на свои туалеты, Катя?
     - Бог с ними!..
     - Нет, все-таки...
     - Разве я худо одеваюсь?
     - Напротив,  всегда  мило,  но  тебе  надо  сделать  несколько шикарных
платьев.  Я люблю, когда ты изящно одета... Ведь ты у меня такая хорошенькая
маленькая женщина! - нежно прибавил Черенин, целуя руку жены.
     Оба  продолжали весело болтать,  перескакивая с  предмета на  предмет и
чувствуя себя  какими-то  именинниками.  Эти  двадцать пять тысяч содержания
словно  окрасили весь  мир  в  розовый цвет  и  словно увенчивали их  редкое
семейное счастие и  взаимную любовь.  Несмотря на  десятилетнее супружество,
эта  маленькая,  хорошо  сложенная  блондинка  с  ослепительно  белым  телом
продолжала быть обаятельным созданием в глазах мужа.
     И Катерина Михайловна, конечно, отлично знала это и с тонким кокетством
любящей  женщины,  понимавшей обаяние своих  чар,  заботилась о  том,  чтобы
продолжать нравиться мужу  и  быть для  него не  только любящей и  преданной
женой-другом,  но  и  желанной любовницей.  Всегда к  лицу одетая,  свежая и
миловидная,  предусмотрительно заботившаяся и  о  своей красоте,  и  о своих
капотах и  щегольских рубашках,  -  она  старалась быть  привлекательной как
женщина,  никогда не  показываясь мужу в  неряшливом виде.  При  этом она не
отравляла его жизни ни ревностью,  ни тиранической притязательностью, вполне
доверяя мужу. И эта пара представляла собой редкое олицетворение супружеской
идиллии,  под  тихой  сенью  которой свило себе  гнездо мирное эгоистическое
благополучие.
     - Воображаю,  как  удивятся  твои  родные,  Катя?  -  весело  промолвил
Черенин.
     Катерина Михайловна усмехнулась, утвердительно кивнув головкой.
     - Теперь они залебезят...  а  помнишь,  когда мы женились и жили в двух
комнатах на Песках, получая семьдесят пять рублей в месяц? Как тогда каркали
твои братцы и сестрицы?  Как жалели тебя?..  Теперь не то будет... Да, успех
покоряет людей!  Теперь и  твой  старший братец найдет,  что  я  очень умный
человек! - с ироническим смехом заключил Черенин.
     - А ты все-таки пристроишь брата Колю? Ты это сделаешь для меня, Митя?
     - Пристрою,  но  пусть  подождет...  Нельзя  сразу...  Неловко...  Надо
осмотреться.
     - И своего брата перевел бы к себе. Анатолий - умница... Вот бы на твое
прежнее место контролером...
     - Я  уж  думал об  этом,  Катя,  но решил подождать...  Со временем все
сделаем:  и Толю переведем, и твоего брата пристроим... Но пусть только твои
родные не рассчитывают на места. Нельзя же насажать их всех в банк и сделать
из него родственную обитель. Это было бы совсем не умно!
     Сообразительная маленькая женщина согласилась с мужем.
     В эту минуту в комнату вбежали мальчик и девочка,  оба красивые, свежие
и веселые,  в щеголеватых костюмчиках. Они радостно бросились к отцу и стали
шумно его  целовать,  объясняя,  что madame Durand* только что ушла,  и  они
прибежали сюда.
     ______________
     * мадам Дюран (фр.).

     Дмитрий Александрович посадил обоих к  себе на  колени и,  с  особенной
нежностью глядя на них, сказал не без радостного умиления:
     - Да,  Катя... Вот вырастут наши голубчики, получат хорошее образование
и не будут нищими... Им легко будет вступать в жизнь.
     Катерина Михайловна в безмолвном восторге тихо гладила руку мужа.
     А девятилетний первенец Костя,  бойкий, видимо избалованный мальчуган с
умными черными глазенками, похожий на отца, спросил:
     - Мы разве могли быть нищими,  папа?.. Я не хочу быть нищим, - прибавил
он с решительным видом.
     - И  я  не хочу!..  Ни за что не хочу!  -  повторила младшая сестренка,
похожая на херувима. - Нищие так скверно одеты. И им так холодно!
     - И  не  будете,   мои  голубенькие!  Не  будете,  мои  ненаглядные!  -
проговорила мать, и радостные слезы показались у нее на глазах.
     Паша доложила,  что кушать подано.  Все перешли в столовую. Обед прошел
весело.  Болтали  и  взрослые и  дети.  За  жарким  Черенин  приказал подать
шампанского и чокался с женой и детьми, и всех перецеловал.
     - Разве сегодня именины, мама, что у нас шампанское? - спросил Костя.
     - Нет,  не именины...  Но сегодня папа получил новое место,  на котором
будет получать много-много денег! - весело отвечала Катерина Михайловна.
     И  дети,  казалось,  тоже  прониклись важностью того,  что  папа  будет
получать "много-много денег".


        "III"

     Вскоре  после  обеда  Катерина Михайловна уехала.  Ей  ужасно  хотелось
поскорей сообщить новость матери и  сестрам и похвастать перед ними успехами
мужа.
     - Я  скоро вернусь,  а ты,  верно,  подремлешь часок,  Митя?  -  весело
говорила она, целуя мужа.
     - Попробую.
     Но  сегодня  Черенин решительно не  мог  "подремать часок",  что  делал
обыкновенно,  примостившись на кушетке в комнате жены.  Сон не приходил.  Он
побыл несколько времени с  детьми,  поиграл с  ними и,  сдав их на попечение
няни, прошел в кабинет.
     Сперва он присел к письменному столу,  уставленному разными безделками,
среди  которых стояли  фотографии жены  и  детей,  и  взял  было  только что
полученный  нумер  "Revue  scientifique"*,   но  Дмитрию  Александровичу  не
читалось и  не  сиделось на  месте.  Он  встал и  быстрыми,  нервными шагами
заходил по комнате, волнуемый роем радужных мыслей.
     ______________
     * "Научного обозрения" (фр.).

     "Отлично все устроилось.  Отлично!" -  мысленно повторял он,  улыбаясь.
Теперь счастие в  руках,  надо  только уметь воспользоваться положением.  Он
должен сделаться незаменимым человеком в  банке и ближе сойтись с этим умным
миллионером Ковригиным!  Это не трудно сделать с его умом и тактом. И он это
сделает. Он будет главным воротилою.
     - Отлично... Отлично! - громко проговорил он, увлеченный мечтами.
     И  в  голове Черенина уже  носились проекты новых  операций и  мелькали
грандиозные цифры ежегодной прибыли, два процента которой представляли собой
внушительную  цифру  гораздо  более  предполагаемых десяти  тысяч.  А  через
несколько лет - целое состояние и независимость!
     Перспектива  вполне  обеспеченной  жизни  без  мелочных  забот  и   без
стеснений из-за какой-нибудь сотни рублей,  -  жизни с разумным комфортом, с
удовлетворением духовных  потребностей  развитого  интеллигентного человека,
вкусившего от  науки,  -  возбуждала в  Черенине какое-то  особенное чувство
удовлетворения,  впервые им испытываемое.  Слишком взволнованный от радости,
он  не  мог сосредоточиться,  и  приятные мысли беспорядочно носились в  его
голове.  Он то присаживался,  то снова ходил,  то думал, как расширит дело и
привлечет к  банку  массу  клиентов,  как  заберет постепенно в  руки  своих
"патрициев" и  подтянет служащих,  то  покупал  мысленно дачу,  хорошенькую,
уютную дачу в Петергофе или в Ораниенбауме,  или дарил жене изящный браслет,
роскошную шубу из  черно-бурых лисиц и  заказывал ей сам тончайшие рубашки с
кружевными кокетками,  то вдруг припоминал, что ему повезло в жизни именно с
тех пор,  как он женился на своей хорошенькой и доброй Кате и, бросив глупую
мысль  существовать одной  литературой и  быть  человеком  без  определенных
занятий,  хотя и с званием кандидата математических наук, поступил на службу
в  государственный  банк,   -  как  он  скоро  выдвинулся,  благодаря  своим
способностям,  труду и  такту и  через два  года был  уже  инспектором;  как
перешел оттуда в частный банк, и вот теперь - директор с большим содержанием
и  член  нескольких обществ,  в  которых внимательно слушают,  когда он  там
говорит своим мягким,  убедительным баритоном красноречиво-деловитые речи  о
торговле и промышленности, о коммерческом флоте и тарифе.
     - Да, ему повезло в жизни!
     И   снова  радужные  мечты  и  надежды,   чередуясь  с  воспоминаниями,
продолжают приятно волновать счастливого Черенина.
     Не вспоминает он только о прежнем Черенине, точно его и не было, когда,
полный благородных стремлений,  молодой,  смелый и влюбленный,  он звал свою
маленькую хорошенькую Катю,  только  что  окончившую гимназию,  на  служение
ближнему,  на  борьбу  с  невежеством,  говорил искренние,  горячие речи  об
обязанности порядочного человека быть  полезным "младшим братьям" и  рисовал
картину их будущей трудовой,  скромной жизни, не похожей на жизнь "довольных
буржуа", живущих на счет народа.
     И  молодая  девушка  трепетала  от  восторга,   готовая  идти  за  этим
дьявольски  красивым  брюнетом  куда  угодно,  и  добросовестно  читала  его
политико-экономические  статьи,   ратовавшие  за  новые  начала,   громившие
современный строй и банкократов -  этих "общественных паразитов",  хотя и не
всегда понимала эти статьи.
     Он женился и скоро взял место, чтобы не писать, как он говорил, "из-под
палки".  Первое время он писал какое-то исследование, жаловался на служебный
"хомут", но мало-помалу втягивался в него и тем более, чем более он приносил
жалованья,  забывая в заботах о собственном благополучии "служение ближнему"
и  значительно понижая тон своих речей.  Как-то незаметно он стал солиднее и
менее восприимчив,  все  реже  и  реже говорил об  "обязанностях порядочного
человека" и, занятый настоящим, понемногу забывал прошедшее.
     Жизнь засасывала его  без  всяких душевных драм,  а  напротив,  мягко и
ласково,  в  счастии семейной жизни.  Прежние друзья и  приятели разбрелись.
Одни,  как и Черенин,  успокоились, других он потерял из вида и забыл о них.
Литературные знакомства давно порвались.
     Шли годы,  и Черенин, по-прежнему мягкий и добрый, стал уже скептически
относиться к  возможности "служения ближнему" и называл многое,  чему прежде
поклонялся,  "симпатичными,  но  ребяческими иллюзиями,  не имевшими никаких
научных оснований". И он сожалел "неуравновешенных людей", оставшихся на всю
жизнь  "младенцами",  и,  почитывая в  часы  досуга  разные серьезные книги,
старался находить в них подтверждение своего скептицизма.
     Но если б и тогда ему сказали,  что он, прежний поклонник Маркса, автор
горячих  статей  против  капитализма,  станет  сам  банкократом  и  дельцом,
мечтающим о  банковых операциях,  и  будет  водить дружбу с  Ковригиными,  -
Черенин  первый  рассмеялся бы,  до  того  подобная  будущность казалась ему
невероятной, оскорбляющей его нравственное чувство.
     Все  это как-то  исчезло из  памяти.  Прежние "заблуждения" не  портили
счастливого дня своим напоминанием.
     Но  судьбе,  как  нарочно,  угодно  было  напомнить прошлое,  напомнить
совершенно неожиданно и  именно в  этот вечер,  когда Дмитрий Александрович,
ничем не смущаемый, переживал первые радости своего нового положения.
     Черенин уже видел себя и  семью на вершине благополучия,  как в кабинет
вошла  Паша  с  докладом,   что  какой-то  господин  желает  видеть  Дмитрия
Александровича.
     - Кто такой?
     - Извините, запамятовала фамилию! - отвечала, краснея, Паша.
     - Бывал у нас?
     - Нет, кажется...
     - Просите сюда!  -  приказал Черенин и в то же время подумал, что нужно
нанять  лакея,  а  то  Паша  довольно-таки  бестолкова:  или  забывает,  или
перевирает фамилии.


        "IV"

     При  виде  этого  приземистого,  сухощавого господина  пожилых  лет,  с
большой рыжей  бородой,  начинавшей седеть,  одетого в  черную пару,  видимо
сшитую неважным портным, - Черенин в первое мгновение подумал, что перед ним
искатель места, проведавший уже о новом его назначении, и глядел на него, не
двигаясь  к   нему  навстречу,   вопросительно  серьезным  взглядом,   каким
обыкновенно глядят на незнакомых людей.
     Но  господин с  рыжей бородой,  нисколько не  смущенный этим  взглядом,
подошел к Черенину и, весело улыбаясь, протянул руку.
     - Не  узнаете,  Дмитрий Александрыч?  -  проговорил он  все  с  тою  же
улыбкой. - Видно, очень-таки постарел, а?..
     То, что казалось давно уплывшим, забытым и словно чужим, - целая полоса
жизни:  молодость с  ее  горячей  верой  в  свои  силы  и  смелыми решениями
труднейших вопросов жизни;  шумные споры в  маленькой меблированной комнате,
на  Васильевском острове,  у  этой  добрейшей  квартирной хозяйки,  старушки
Матрены Васильевны,  всегда  широко  открывавшей кредит студентам и  молодым
людям без  определенных занятий;  жидкий чай с  ситником и  дешевая колбаса;
табачный  дым,  возбужденные лица  приятелей,  собравшихся  вместе  прочесть
хорошую книжку или статью интересного писателя;  толки о  народе и  обещания
послужить ему,  -  все это пронеслось в памяти Черенина с быстротой молнии в
те   мгновения,   когда  он  всматривался  в   худощавое,   некрасивое,   но
привлекательное лицо господина с рыжей бородой...
     И  этот  высокий  открытый  лоб,  и  длинный  нос,  и  непокорные вихры
волнистых волос,  и  особенно эти лучистые голубые глаза,  большие и добрые,
точно глядевшие изнутри,  из самой души,  ясным правдивым взором,  -  теперь
казались Черенину хорошо знакомыми;  но  он  все-таки  не  мог  припомнить и
назвать  фамилию того,  кто  так  горячо  пожимал его  руку,  и  сконфуженно
недоумевал, стараясь припомнить.
     - Чернопольский!   Иван   Чернопольский!..   Вспомнили  теперь  старого
приятеля?   -  произнес  гость  с  веселым  смехом  и,  потянувшись  первым,
троекратно облобызался с Дмитрием Александровичем.
     Иван Чернопольский?!
     Это имя тотчас же напомнило Черенину бывшего товарища и приятеля, этого
редкого  добряка,   всегда  за  кого-нибудь  хлопотавшего,  всегда  готового
уступить свой  урок  более нуждавшемуся,  хотя более нуждаться,  чем  всегда
нуждался бедный, как Ир.Чернопольский, казалось, было трудно.
     - Вот никак не ожидал встретить!  Откуда?  Какими судьбами? - восклицал
Черенин, радостно пожимая снова руки Чернопольского.
     Он искренне обрадовался и  в то же время чувствовал какую-то неловкость
при виде приятеля, напоминавшего ему молодость.
     - Но как же вы изменились! Я ни за что бы вас не у жал.
     - Еще бы! Целых двенадцать лет не видались... Воды-то утекло много!
     - Да... много! - задумчиво повторил Черенин.
     - А  вы так мало постарели.  Такой же молодец...  Вот только брюшко как
будто собираетесь завести! - прибавил, добродушно улыбаясь, Чернопольский.
     Они  уселись и  первую минуту молча  оглядывали друг  друга,  словно бы
каждый вспоминал в  другом прошедшее и пытался угадать,  что с каждым из них
сделала жизнь и настоящем.
     - Ну, рассказывайте, как вы живете, что делаете, Дмитрий Александрович?
Ведь  я  в  своей глуши ничего о  вас  не  знаю.  Слышал давно еще,  что  вы
женились...
     - Как же, женат, двое детей... Тяну хомут, как и все... Служу...
     - Служите?
     - Да,  в частном банке!  -  отвечал Черенин и почему-то умолчал о своем
новом назначении.
     - А  литература?  Разве не пишете?  Я  и то удивлялся,  что уж давно не
встречаю вашего имени в  журналах...  У  вас  такие славные были  статьи!  -
горячо прибавил Чернопольский.
     - Некогда... Да и не пишется...
     - Вот это жаль...  У  вас ведь и  талант был,  и знания были...  Право,
жаль.
     - Таких талантов и без меня много...
     - А  все-таки...  Искреннее и  убежденное слово  всегда полезно,  а  по
нынешним временам и  подавно...  Люди как-то  забывчивее за  последнее время
стали...  и  напоминать им  об  идеалах -  доброе дело!  -  прибавил горячо,
застенчиво краснея, Чернопольский.
     "Такой же  "младенец",  как  и  был!"  -  подумал Черенин и,  видимо не
расположенный продолжать разговор на эту тему, спросил:
     - Ну, а вы как живете?.. Какой хомут носите?..
     - Прежде учительствовал,  но принужден был оставить педагогию...  Затем
был  бухгалтером в  N-ской думе,  а  теперь вот  уже  пять лет,  как  живу в
деревне.
     - Помещиком?
     - Ну,  куда помещиком!  -  усмехнулся Чернопольский.  - Так, знаете ли,
вроде фермера скорее...  После смерти отца мне  досталось шесть тысяч,  я  и
бросил бухгалтерию - скука одна с ней, так, из-за жалованья служил - и купил
клочок земли.  Самое любезн