у.  -  Да  что вы  не курите?..  Курите,
пожалуйста.
     Нечего и  прибавлять,  что  после такого внушения все  господа офицеры,
гардемарины и кондукторы "Резвого" стали неукоснительно держаться английских
обычаев.
     И  в этот день,  полный таких позорных неудач и еще не вполне пережитых
волнений,  разумеется,  никто  не  осмелился  явиться  в  адмиральскую каюту
секундой раньше назначенного времени.
     Один  за  другим являлись приглашенные к  обеду моряки,  приодевшиеся и
прифранченные, как только что пробило шесть часов.
     Монте-Кристо,  румяный и  представительный,  с холеными черными усами и
баками,  в расстегнутом белом кителе и ослепительном жилете,  обрисовывавшем
изрядное  брюшко,   имел   сегодня   сдержанный,   официально-серьезный  вид
недовольного человека,  не  забывшего,  что  корвет,  которым он  командует,
назван кафешантаном.
     Выражение его красивого лица,  обыкновенно веселое и добродушное,  было
строго и внушительно и,  казалось,  говорило: "Я пришел сюда обедать потому,
что того требует долг службы, а вовсе не по своему желанию".
     И  старший офицер  Михаил  Петрович,  приглашенный по  очереди вместе с
доктором  и  старшим  штурманом,  был  несколько угрюм.  "Позорная" перемена
фор-марселя до сих пор волновала его морское самолюбие.
     Зато  белобрысый плотный доктор с  гладко причесанными вперед височками
весело и умильно посматривал на небольшой стол, уставленный соблазнительными
закусками, предвкушая удовольствие хорошо покушать.
     Старший штурман,  человек вообще  застенчивый,  как-то  бочком вошел  в
каюту,  поздоровался с  адмиралом и  поскорей отошел  в  сторону и  стоял  с
выражением той  философски-спокойной покорности судьбе на  своем  серьезном,
красноватом,  морщинистом лице,  какое обыкновенно бывает у штурманов - этих
пасынков морской службы, - когда они находятся перед лицом начальства.
     Владимир Андреевич Снежков, стоявший на вахте с четырех до восьми часов
утра и  потому обязанный обедать у адмирала,  перекрестившийся несколько раз
перед тем как войти в каюту, оправивший волосы и закрутивший свои рыжие усы,
вошел весь красный,  взволнованный и вспотевший,  раскланялся с адмиралом и,
почувствовав обычную робость,  с  ошалелым видом  юркнул  в  кружок  молодых
людей,  стоявших отдельно и  тихо разговаривавших.  Стоявшие с  ним утреннюю
вахту  приземистый  и   лобастый  гардемарин  дядя  Черномор  и  старавшийся
подражать Базарову штурманский кондуктор Подоконников скрыли  тетку  Авдотью
от  глаз  адмирала  вместе  с  экстренно приглашенным мичманом  Леонтьевым и
гардемарином Ивковым.
     - Кажется,  все? - проговорил адмирал, озираясь, когда в каюте появился
Ратмирцев,   как   всегда  элегантный,   в   своем  адъютантском  сюртуке  с
аксельбантами,   чистенький,  гладко  выбритый,  с  прилизанными  белокурыми
волосами,  с безукоризненными ногтями своих белых,  холеных рук, на мизинцах
которых блестело по кольцу, - внося вместе с собой душистую струйку духов.
     - Все,   ваше  превосходительство!   -  поспешил  доложить  флаг-офицер
Вербицкий.
     - Покорно прошу,  господа,  закусить. Николай Афанасьевич! Пожалуйте...
Михаил Петрович... Иван Иваныч... Доктор...
     - Вы  ведь  померанцевую,   Николай  Афанасьевич?  -  особенно  любезно
спрашивал адмирал.
     - Померанцевую,   ваше  превосходительство!  -  официально-сухим  тоном
отвечал  Монте-Кристо,  подходя  к  столу  и  чувствуя  при  виде  обилия  и
разнообразия закусок,  что у  него текут слюнки и начинает уменьшаться обида
на адмирала.
     А  адмирал,  видимо ухаживая за Николаем Афанасьевичем,  которого хотел
отдать под  суд,  и  словно бы  желая особенным к  нему  вниманием заставить
забыть его и "кабак", и "кафешантан", и вообще все бешеные выходки утра, сам
налил сегодня капитану рюмку померанцевой и, подавая ее, проговорил:
     - Сегодня  Васька  отыскал  последнюю  жестянку  икры...  Позвольте вам
положить, Николай Афанасьич.
     - Не беспокойтесь, ваше превосходительство.
     Но  адмирал  уже  наложил  на  тарелочку огромную порцию  паюсной икры,
величина которой как  будто  соответствовала внутренней потребности адмирала
загладить свою  несправедливость перед капитаном,  который,  при  всех своих
недостатках, все-таки был лихой моряк, и, передавая тарелочку, сказал:
     - Не знаю, хороша ли? Вы ведь знаток, Николай Афанасьич...
     Монте-Кристо опрокинул в себя рюмку водки и закусил икрой.
     - Прелесть,  ваше превосходительство! - проговорил Николай Афанасьевич,
проглатывая кусок с видимым наслаждением.
     И  эта особенная внимательность адмирала,  и  превосходная икра,  и вид
всех  этих  вкусных  закусок,  возбуждавших  в  Николае  Афанасьевиче  самые
приятные  ощущения,   заметно   смягчили  сердце   мягкого  и   добродушного
Монте-Кристо, и лицо его уже расплывалось в широкую, довольную улыбку, а его
сузившиеся  глаза   зажглись   плотоядным  огоньком   завзятого  гурмана   и
чревоугодника.
     Он не просто ел,  а как-то особенно - не спеша и смакуя, точно совершая
торжественный культ чревоугодия.
     - Еще рюмку, Николай Афанасьевич?.. Рекомендую вам русские грибки...
     - Что  ж,   можно,   ваше  превосходительство...   У  вас  померанцевая
отличная... Не беспокойтесь, ваше превосходительство...
     Адмирал уже  налил  рюмку  и,  обращаясь затем  к  своему флаг-офицеру,
который заведовал его хозяйством и,  к немалой досаде Васьки, закупал вина и
другие запасы, сказал:
     - Вербицкий! Смотрите, чтоб у нас всегда была померанцевая. Берегите ее
для Николая Афанасьевича и  не давайте ее пить гардемаринам...  Молодые люди
могут пить другую...
     - Есть, ваше превосходительство!
     Тронутый  Монте-Кристо   окончательно  простил   беспокойному  адмиралу
"кафешантан" и  после  грибков  усердно  занялся омаром  под  провансальским
соусом...
     - Иван Иваныч!  Что ж вы одну рюмку? Наливайте себе другую! - обратился
адмирал к старшему штурману.
     - Не много ли будет, ваше превосходительство? - пошутил старый штурман,
вливавший  в  себя  ежедневно  значительное  количество  портеру  и  марсалы
совершенно  безнаказанно,  и,  опрокинув  изрядную  рюмку  водки,  отошел  в
сторонку.
     - А вам померанцевая тю-тю! - шепнул, смеясь, Ивков Подоконникову.
     - Вы что там смеетесь, Ивков?.. Закусывайте.
     - Я   говорю,   ваше  превосходительство,   что   померанцевая  нам   с
Подоконниковым не по чину.
     - Ишь,  зубоскал!  -  рассмеялся адмирал...  -  Ваш чин, любезный друг,
такой, что вы можете пить водку, какую вам дадут, и не больше одной рюмки...
Ну, уж так и быть, налейте себе померанцевой...
     - Да я никакой не пью.
     - Чего ж вы хлопочете?
     - Я за Подоконникова, ваше превосходительство. Он ее очень любит!
     - Ну,   так  налейте  Подоконникову...   Он  вот  и  сигары  любит,   и
померанцевую,  хотя ничего в  них  не  понимает...  А  вы  что же,  Владимир
Андреич, не закусываете? Пожалуйте к столу.
     Лейтенант Снежков рванулся к столу, словно лошадь, получившая шенкеля.
     - Какой вам налить, Владимир Андреич?
     - Какой прикажете,  ваше превосходительство,  -  ответил, весь краснея,
тетка Авдотья.
     - Однако? Тут пять сортов...
     - Все равно-с, ваше превосходительство!
     - Да  ведь  и  мне  все  равно,  какой  вам  налить!  -  нетерпеливо  и
раздражительно воскликнул адмирал,  который  терпеть не  мог  неопределенных
ответов.
     Лейтенант совсем смутился и  не знал,  какую водку назвать.  В  горле у
него точно пересохло. Глаза выкатились и смотрели совсем ошалело.
     - Я... я, ваше превосходительство, - начал было он.
     - Владимир Андреич пьет очищенную,  ваше превосходительство! - поспешил
выручить Снежкова старший офицер.
     - Так бы и сказали, а то - "все равно"!.. А я налил бы вам другой... Не
угодно ли?  -  говорил адмирал,  подавая лейтенанту рюмку.  - Да что ж вы не
закусываете?  -  остановил его гостеприимный хозяин,  заметив,  что Снежков,
проглотив рюмку,  хотел снова юркнуть.  -  Прошу покорно...  Да берите икру,
Владимир Андреич...  Кушайте икру!  -  почти приказывал беспокойный адмирал,
увидав,  что Снежков торопливо тыкал вилкой в тарелочку с селедкой. - Икра -
редкая здесь закуска... Берите!..
     Снежков уж поймал наконец кусок селедки,  сунул его в рот, проглотил не
жевавши  и  потянулся  к  икре,  посматривая  в  то  же  время  на  адмирала
напряженно, растерянно и боязливо, точно сбитый с толку ученик на учителя.
     - Постойте,  я  вам положу,  а то вы...  вы ужасно копаетесь,  Владимир
Андреич,  я  вам  скажу,  и  не  даете Аркадию Дмитричу выпить его  любимого
аллаша...
     - Не  извольте  беспокоиться,   ваше  превосходительство,  я  успею!  -
изысканно-почтительно,  отчеканивая слова,  промолвил  Ратмирцев и  наклонил
голову в  знак  благодарности за  внимание к  нему,  слегка изогнувшись всем
станом и приложив топкую белую руку к груди.
     Все это он проделал необыкновенно красиво и изящно, словно бы показывая
всем  присутствующим,  что  значит  человек  с  изящными манерами,  и  когда
Снежков,  получив  из  рук  адмирала тарелочку,  отскочил наконец от  стола,
обливаясь потом и красный как рак,  точно выйдя из бани,  Аркадий Дмитриевич
налил  себе  крошечную рюмку  аллаша,  взял  ее  двумя  пальцами,  грациозно
отставив остальные,  и  не  спеша выпил,  закусил крошечным кусочком икры  и
отошел назад.
     - Это,  верно,  так  полагается по-придворному?  -  шепнул Ивков своему
приятелю.
     - Противно  на  него  смотреть!   И  ведь  как  задается!*  -   отвечал
Подоконников.
     ______________
     * На морском жаргоне "задаваться" - значит выставляться, поднимать нос.
(Прим. автора.)

     - Удивляюсь, Аркадий Дмитрич, как вы любите такую дрянь, - как аллаш! -
неожиданно заметил адмирал.
     - У всякого свой вкус, ваше превосходительство...
     - То-то я  и удивляюсь вашему вкусу...  А впрочем,  в Петербурге многие
гвардейцы любят этот аллаш. Вот Иван Иваныч, я полагаю, так не любит, а?
     - Я,  ваше превосходительство, люблю, чтобы водка - так водка... Горечь
чтобы  была-с,  -  отвечал  старый  штурман,  посматривавший на  "наперсток"
Ратмирцева и  на него самого с чувством глубочайшего тайного презрения,  как
на человека совершенно пустого, заносчивого и неспособного.
     - Не   смею  спорить,   ваше  превосходительство,   особенно  с   таким
авторитетным человеком  в  этом  деле,  как  почтеннейший Иван  Иванович,  -
проговорил любезно-мягким тоном "придворный суслик",  взглядывая на  старого
штурмана с снисходительно-любезной небрежностью,  как на человека совершенно
другой и  низшей расы.  Ратмирцев искренне был  убежден,  что штурман -  это
нечто мизерное и терпимое только в море.
     Старый  почтенный штурман,  всю  жизнь  свою  честно  тянувший лямку  и
пользовавшийся уважением  и  адмирала,  и  всех  своих  сослуживцев,  понял,
конечно,  и  этот намек на  то,  что он  любит выпить,  почувствовал и  этот
высокомерный взгляд, но ничего не ответил. "Не стоит, дескать, связываться!"
     И  словно бы  желая показать,  что не обращает ни малейшего внимания на
намек Ратмирцева, подошел к столу и налил себе третью рюмку водки.
     - И я с вами, Иван Иванович! - весело сказал капитан.
     - Вистнете-с, Николай Афанасьич?
     - Вистну!..
     Адмирал продолжал угощать и  всем накладывать икры,  хотя и  не в таком
количестве,  как капитану и старшему офицеру,  и был, видимо, доволен, что и
Николай Афанасьевич, и старший офицер как будто на него не сердятся.
     - Прошу садиться,  господа!  - весело проговорил он, когда Васька и его
подручный,  молодой  вестовой  Гаврилов,  оба  в  белых  нитяных  перчатках,
расставили тарелки с супом.
     По правую руку адмирала сел Николай Афанасьевич,  а по левую Ратмирцев,
затем старший офицер,  старший штурман,  доктор и остальные. Молодежь сидела
на  "баке",  то есть на другом конце стола,  где прямо против адмирала сидел
флаг-офицер,  на обязанности которого было, между прочим, разрезывать птицу,
когда таковая подавалась на жаркое, и наливать гостям на "баке" вино.
     Обед был превосходный,  особенно принимая в  соображение,  что "Резвый"
уже две недели был в море. После супа с пирожками была подана консервованная
лососина, превосходно приготовленная с разнообразным гарниром. Адмирал зорко
следил,  чтобы все ели,  и часто кричал Вербицкому,  что около него у гостей
пустые рюмки.
     И   за   обедом  адмирал  видимо  особенно  ухаживал  и   за   Николаем
Афанасьевичем,  и  за старшим офицером,  то и дело подливая и тому и другому
вина в различные рюмки, красовавшиеся у приборов и прежде, бывало, сбивавшие
с толку многих гардемаринов, пока адмирал не научил их, какое вино и в какие
рюмки следует наливать.
     Когда  подали поросенка с  гречневой кашей,  Монте-Кристо,  уже  слегка
размякший после нескольких рюмок хереса,  портвейна и  красного бургонского,
совершенно забыл о "кафешантане" и о своем намерении проситься в Россию, тем
более  что  адмирал весьма кстати вдруг  припомнил,  как  однажды у  них  на
корабле  "Наварине",  которым командовал сам  Павел  Степанович Нахимов,  на
глазах у всей эскадры долго не могли переменить марселей.
     - Шкипер, каналья, виноват был...
     - И  что же,  ваше превосходительство,  Павел Степанович задал такую же
гонку, как и вы нам сегодня? - спросил, улыбаясь, Монте-Кристо.
     - А вы все еще не забыли?..  Экий злопамятный!  Ну,  мало ли иногда что
бывает?..  Разве сами-то вы сегодня не сердились в душе... Разве вам не было
обидно-с?..  Спросите-ка у Михаила Петровича, как ему досадно было... Не так
ли, Михаил Петрович?..
     - Совершенно верно, ваше превосходительство...
     - То-то и есть...  Мы, моряки, все слишком горячо принимаем к сердцу...
в  этом-то  и  сказывается любовь к  делу,  хоть часто мы и  беснуемся из-за
пустяков...  Но и пустяки иногда важны...  да-с...  Эй,  Васька! Подавай еще
поросенка Сергею Александровичу...  Он любит поросенка с  кашей...  Кушайте,
Сергей Александрыч!..
     Разговоры оживились к  концу обеда.  Адмирал рассказал,  как  однажды в
Черном море два капитана держали пари на легавого щенка, кто скорей снимется
с якоря.
     - Так что бы вы думали сделал Ивков, покойный брат нашего зубоскала?..
     - А что, ваше превосходительство?
     - Видит  он,  что  шкуна,  с  командиром которой он  держал  пари,  его
обгоняет,  все гребные суда подняла,  а  у него еще баркас не поднят...  Он,
чтобы выиграть время,  велел баркас утопить,  оставив на месте буек,  поднял
якорь, поставил паруса и был таков на своем тендере... щенка-то и выиграл...
После уж  он  сам признался,  на  какой пошел фокус...  Фокус-то фокусом,  а
находчивость...  Такой командир и с неприятелем найдется... Вот что значит -
школа черноморская...
     В свою очередь,  и Монте-Кристо рассказал,  как они на фрегате "Коршун"
"втирали очки" одному адмиралу.
     После  пирожного адмирал  попросил  всех  пересесть на  диваны.  Подали
ликеры и кофе.
     Адмирал взял под  руку Николая Афанасьевича и,  отводя его  в  сторону,
тихо сказал:
     - А вы уж со Щеглова не взыскивайте,  Николай Афанасьич... прошу вас...
Он  и  так наказан...  И  вообще...  на  меня не  сердитесь...  Мало ли  что
скажешь... Я ведь знаю, что корвет у вас в порядке...
     Монте-Кристо ушел  от  адмирала примиренный с  ним.  Скоро  и  адмиралу
пришлось убедиться,  что  Монте-Кристо  в  критические минуты  -  образцовый
капитан,   и   это  заставило  адмирала  снисходительнее  относиться  к  его
недостаткам.
     Когда вслед за  капитаном все стали откланиваться,  адмирал,  веселый и
довольный,  благодарил всех за посещение и,  когда к  нему подошел Леонтьев,
крепко пожал ему руку и сказал:
     - Так мы теперь друзья, не правда ли?
     - Друзья, ваше превосходительство! - отвечал, улыбаясь, Леонтьев.


        "XVII"

     На корвете все, кроме вахтенных, крепко спали.
     Был  второй  час  чудной  южной  лунной  ночи.  "Резвый" бесшумно несся
вперед, неся почти все паруса.
     Мичман Леонтьев,  стоявший на вахте, шагал по мостику, зорко поглядывая
по сторонам и изредка покрикивая:
     - Вперед смотреть!
     Вдруг на мостике внезапно показалась фигура адмирала. Он был заспанный,
в кителе и в туфлях, одетых на босую ногу.
     Постояв минуту-другую, он подошел к Леонтьеву и тихо сказал:
     - Вызовите барабанщика, да чтобы без шума.
     - Есть!
     Через минуту явился барабанщик.
     - Пожарную тревогу! - приказал адмирал.
     Раздалась тревожная, призывная, долго не умолкавшая дробь.
     И  не прошло и двух минут,  как весь корвет ожил.  Раздался топот сотен
ног,  доносились окрики боцманов.  Все стремглав летели по своим местам. Еще
минуты  две,   и  все  палубы  были  освещены,  все  брандспойты  готовы,  и
крюйт-камера в несколько мгновений могла быть затоплена.
     Испуганные выскочили капитан и старший офицер, спрашивая у Леонтьева, в
каком месте пожар.
     - Нигде... Адмирал, - тихо произнес он, указывая на адмирала.
     - Ну,  пойдемте,  господа,  посмотрим,  -  сказал адмирал,  обращаясь к
капитану и старшему офицеру,  -  как мы приготовились к пожару...  Собрались
люди молодцами, как следует на военном судне!
     Адмирал в сопровождении капитана и старшего офицера обошел весь корвет.
Все  было  найдено  им  в  образцовом  порядке.  Все  люди  по  местам.  Все
инструменты в исправности.
     Поднявшись наверх,  адмирал  приказал  поставить команду  во  фронт  и,
обходя фронт, благодарил матросов.
     - Рады стараться, ваше-ство! - раздалось среди океана.
     Затем адмирал велел собраться всем офицерам на шканцах и сказал:
     - Видно,  что исправное военное судно... От души благодарю вас, Николай
Афанасьевич,  и  вас,  Михаил  Петрович,  и  всех  вас,  господа...  Аркадий
Дмитриевич!..  Завтра отдайте приказ по эскадре!  Спокойной ночи! Распустите
команду.
     С этими словами адмирал скрылся.
     Через пять минут на  корвете снова царила тишина,  и  "Резвый" разрезал
своей грудью океанские волны, по-прежнему безмолвный и, казалось, заснувший.


        "XVIII"

     Через несколько дней "Резвому" пришлось выдержать жесточайшую "трепку".
     Это была одна из тех,  по счастию,  редких трепок, которые наводят ужас
даже на  самых опытных и  бесстрашных моряков и  не  забываются ими  во  всю
жизнь.  Особенно отзываются они на  капитанах.  Они,  сознающие,  что от  их
находчивости, умения и энергии зависит жизнь сотен людей, переживают ужасные
часы в страшном напряжении нервов и, случается, нередко в одну ночь седеют и
преждевременно стареются.  Вспоминая о  таких  испытаниях впоследствии,  они
обыкновенно становятся серьезны и говорят:
     - Да, трепануло-таки нас порядочно!
     Но, разумеется, слушатель-неморяк и не догадается, сколько скрыто драмы
в этих немногих словах и сколько пережито было в такие дни или ночи.
     "Резвый" приготовился к  встрече  тайфуна под  штормовыми парусами,  но
дьявольский шторм продолжался двое суток.
     В  течение  этого  времени  капитан "Резвого" спал  несколько часов,  -
вернее, не спал, а дремал тут же наверху, в штурманской рубке, и после снова
поднимался на мостик.  Напряженный и  страшно серьезный,  Монте-Кристо лично
распоряжался управлением "Резвого", командуя рулевым и зорко наблюдая, чтобы
громадные валы  не  залили  корвет,  метавшийся с  болезненным скрипом среди
разъяренных волн.
     Положение было серьезное.
     Бывали минуты,  -  и  эти минуты сознавались всеми,  -  когда "Резвый",
казалось,  изнемогал в  этой  долгой борьбе с  озверевшей стихией.  Малейшая
неосторожность со стороны капитана,  потеря присутствия духа -  и корвет мог
бы погибнуть.  Это чувствовалось всеми... это написано было на бледных лицах
матросов, в широко раскрытых глазах, устремленных на мостик...
     Но  Монте-Кристо,   словно  бы  весь  преображенный,   хладнокр