людям"
было назначено ровно в два часа в квартире члена общества,  Елены Николаевны
Красногор-Ряжской.
     Елена Николаевна сама  присмотрела,  как  в  залу  внесли большой стол,
накрыли его зеленым сукном и вокруг расставили кресла. Затем она принесла из
своего кабинета маленькую изящную чернильницу и крохотный звонок с бронзовым
амуром для председательницы и собственноручно разбросала по столу чистенькие
экземпляры отчета, листки почтовой бумаги и очиненные фаберовские карандаши.
Окончив  эти  занятия,  Елена  Николаевна окинула довольным взглядом стол  и
подошла к зеркалу посмотреть на себя. Зеркало без малейшей лести показало ей
хорошенькую молодую женщину в  черном фае,  гладко обливавшем стройный стан.
Темные  локоны,  спускавшиеся к  плечам,  оттеняли матовую белизну личика  с
тонкими  чертами,  чуть-чуть  поднятым носиком  и  парой  карих  улыбающихся
глазок.  Веселое выражение Э 1 очень шло к этой подвижной физиономии.  Елена
Николаевна  осталась  довольна  нумером  первым   и   сделала  мину   Э   2,
мечтательно-задумчивую.  Глаза перестали улыбаться и  глядели куда-то  вдаль
через зеркало, розовые, не без знакомства с кармином, губки сжались в нитку,
белый высокий лоб подернулся морщинками.
     Елена Николаевна нашла,  что и  Э 2-й был недурен.  Она собиралась было
перейти к  Э  3-му,  как из прихожей мягко звякнул звонок.  Елена Николаевна
отпорхнула  от  зеркала  с  легкостью  ласточки  и,  опустившись на  угловой
диванчик,   стала  внимательно  штудировать  изящную  брошюрку  полугодового
отчета, посматривая, однако, одним глазком повыше страниц.
     Знакомые шаги  медленной,  уверенной походки заставили Елену Николаевну
сделать гримасу Э 5, более знакомую супругу, чем публике, отложить брошюру в
сторону  и  бросить  недовольный  взгляд  на  проходившего  мужа,  бледного,
серьезного, пожилого господина лет сорока с хвостиком.
     - Опять?  -  тихо процедил он сквозь зубы,  кисло улыбаясь и  косясь на
стол.
     - Что опять?
     - Говорильню устраиваете?
     Карие   глазки   сощурились,   лицо   подернулось   выражением   Э   4,
снисходительного  презрения,   и  тихий,  не  без  иронической  нотки  голос
проговорил:
     - Ты, Никс, верно, опять не в духе... Что твоя печень?
     Муж  на  ходу полуобернулся,  взглянул на  жену серыми,  полинявшими от
департаментского воздуха глазами таким  взглядом,  в  котором всякая  другая
женщина,   кроме  жены,  легко  прочитала  бы  "дуру",  и,  не  соблаговолив
комментировать своего взгляда, той же медленной, уверенной походкой прошел в
кабинет.
     - Моя печень?  -  повторил он вслух.  -  Моя печень! Очень нужна ей моя
печень!
     Он  присел к  столу,  придвинул к  себе  бумаги,  взял своими длинными,
прямыми пальцами такой же длинный, прямой карандаш и стал читать.
     "Удивительно стала беспокоить ее моя печень!" - пронеслось в голове его
превосходительства в последний раз, и он углубился в бумаги.
     Надо полагать,  что  Елена Николаевна была права,  выказывая заботливое
участие к печени своего мужа,  так как лежавший перед ним доклад подвергался
таким помаркам,  а надписи, восклицательные и вопросительные знаки ставились
им  в  таком  изобилии,  точно  перед  господином Красногор-Ряжским лежал не
доклад о "строптивом столоначальнике", а манускрипт русского литератора.
     "Строптивый  столоначальник",  позволивший себе  в  соборе  губернского
города  N  подойти  к  кресту  раньше  другого,  старшего  чиновника,  и  не
уступивший места,  несмотря на сделанное ему по сему предмету предложение, в
докладе,  составленном на основании местных донесений, являлся лишь в образе
"строптивого" столоначальника,  за  что  господин  докладчик и  "полагал бы"
уволить  столоначальника от  службы,  с  тем  чтобы  впредь  его  никуда  не
принимать.   Но   под  бойкими  литерами  карандаша  его  превосходительства
"строптивый   столоначальник"  мало-помалу   терял   строптивость  за   счет
неблагонамеренности и  начал  постепенно принимать образ,  более  похожий на
провинциального Мазаниелло, чем на удрученного семейством, солидного, хотя и
"строптивого столоначальника".
     Карандаш резво  шалил по  докладу,  вычерчивая сбоку краткие сентенции,
вроде "для примера прочим",  "снисхождение,  как  учит нас опыт,  не  всегда
приносит плоды",  "важен не самый факт,  а подкладка его" и тому подобное. В
заключение длинный,  прямой  и  уже  притупленный карандаш "в  свою  очередь
полагал бы" строптивого столоначальника...
     На этом карандаш замер в руке его превосходительства.
     Господин  Красногор-Ряжский  послал   ко   всем   чертям   "строптивого
столоначальника",  с  сердцем отодвинул бумаги  и  стал  прислушиваться.  Из
соседней комнаты  долетали слабые  звуки  голоса...  Его  превосходительство
поморщился, встал, подошел к дверям и тихонько их приотворил...
     В  его  ушах ясно раздавался ненавистный голос "долговязого" секретаря,
рассказывавшего нежным тенором di  grazia* трогательную повесть о  посещении
первого участка истинно бедных и нравственных людей. Голос его то возвышался
до негодующих нот, то замирал, то переходил в тихое журчанье...
     ______________
     * лирическим (ит.).

     - Каналья!   Как   он   поет   этим   дурам!   -   прошептал   господин
Красногор-Ряжский, и его желтое лицо перекосилось в злую усмешку.
     Господину  Красногор-Ряжскому  с   чего-то  вообразилось,   будто  пара
прелестных  глаз  Елены  Николаевны непременно должна  в  эту  самую  минуту
смотреть на  оратора с  выражением Э  1.  Как бы  он  желал удостовериться и
незаметно посмотреть!  Но  это было невозможно,  неприлично.  Он  с  сердцем
затворил двери и  заходил по кабинету.  "То-то стала нужна ей моя печень!" -
проносилось  у   него  в   голове,   и   вслед  за  тем  перед  глазами  его
превосходительства мелькали такие  нумера  взглядов супруги,  которые  часто
останавливались на многих молодых людях и  только раз в  месяц на нем самом,
именно  двадцатого числа,  когда  господин Красногор-Ряжский  выдавал  Елене
Николаевне деньги на домашние и личные ее расходы.
     Он  наконец присел к  столу,  взял снова карандаш и  стал проделывать с
бедным строптивым столоначальником такие ужасные комбинации,  после которых,
казалось,  строптивость должна  была  вовсе  исчезнуть  из  обращения в  том
ведомстве, где служили господин Красногор-Ряжский и строптивый чиновник.


        "II"

     - И главное,  отрадно то,  милостивые государыни,  -  говорил между тем
секретарь  "Общества  для  пособия  истинно  бедным  и  нравственным людям",
высокий (но  вовсе не  "долговязый") молодой человек с  вкрадчивыми голубыми
глазами и  светлыми волосами,  -  отрадно то,  что  факты  свидетельствуют о
плодотворной деятельности нашего,  едва  окрепшего младенца-общества.  Пусть
скептики указывают на  узкие будто бы рамки нашей деятельности,  но я  смею,
милостивые государыни,  надеяться,  что  дешевый скептицизм не  смутит нашей
энергии.  (Разумеется!  Разумеется!)  Если  мы  поможем хотя  десяти истинно
бедным и  нравственным людям,  возвратив обществу действительно полезных его
членов,  то  мы  сделаем,  милостивые  государыни,  действительную услугу  и
обществу и возвращенным в него членам,  хотя,  конечно, не в состоянии будем
хвалиться тем  обилием вспомоществований,  которым щеголяют отчеты  общества
"Утоли моя нужды"... (Очень хорошо!)
     Секретарь сделал паузу,  встряхнул головой,  словно бы желая сбросить с
нее какую-то  тяжесть,  поискал подбородком,  на  своем ли месте белоснежные
воротнички рубашки,  взглянул на  Елену  Николаевну и  на  всех  "милостивых
государынь",  внимательно вперивших взоры в оратора,  откинулся назад, потом
подался  вперед,  сделал  тот  известный жест  (протягивания руки  вперед  и
несколько кверху,  ближе  к  небу),  которым артисты Александринского театра
обыкновенно  предупреждают  публику  о   патетическом  монологе,   и  быстро
разразился следующей тирадой:
     - Милостивые государыни!  Благодаря самоотвержению, с которым вы, часто
с  опасностью жизни...  да,  я могу сказать это:  с опасностью жизни,  идете
навстречу людским  страданиям,  и  с  гуманностью,  отличающей наш  век,  не
гнушаетесь снять перчатку,  чтобы подать руку помощи нравственности, готовой
поскользнуться,  наши дружные усилия дали блестящие результаты,  и мы вправе
сказать себе в глубине сердца,  указывая на тех лиц,  которые вырваны нашими
усилиями из бездны нищеты и  порока:  наше семя не пало на каменистую почву.
Голодные накормлены, сирые призрены, несчастные утешены. Какая награда может
быть выше этого?!  -  заключил речь секретарь,  опускаясь на кресло и  робко
опуская  глаза  на  им  же  составленный  полугодовой  отчет,  под  бременем
скромного сознания торжества.
     Все до одной "милостивых государынь" -  а  их было тридцать -  выразили
самую  горячую  благодарность  оратору  за   его   "прочувствованную"  речь.
Раздались рукоплескания,  многие говорили:  "Как  хорошо!",  другие шептали:
"Прелестно".  Только Елена Николаевна ни слова не сказала, но зато наградила
оратора (когда  он  уже  оправился от  смущения и  поднял  голубые глаза  на
"милостивых государынь") таким быстрым,  но теплым взглядом,  который придал
ее лицу выражение несравненно мягче известного мужу под нумером один.
     Что мог сделать секретарь?
     Он  мог только встать,  приложить обе руки ("Какие прелестные руки",  -
шепнула  какая-то  "милостивая  государыня"  на  конце  стола,  обращаясь  к
соседке)  к  борту  фрака  и  раскланяться  с  тою  же  грацией,  с  которою
раскланиваются оперные певцы.  Он это и  сделал,  и  только минуты через две
заседание могло продолжаться.
     Василий  Александрович (так  звали  секретаря) снова  принимает  строго
деловой вид  и  почтительно просит у  председательницы,  почтенной женщины с
крупными седыми буклями и крупными глазами,  позволение,  согласно программе
заседания,  прочесть список лиц,  получивших в прошлом месяце пособия. Седые
букли несколько наклоняются вперед,  что,  без сомнения,  означает согласие.
Василий Александрович встает и читает:
     - "Список лиц,  получивших в декабре 187* года пособия от "Общества для
пособия истинно бедным и нравственным людям":
     Вдова  майора  Василиса  Никифоровна Дементьева согласно  протокола  от
пятнадцатого марта,  за нумером тысяча двести пятьдесят четыре, ежемесячного
вспомоществования пять рублей..."
     - Это  у  которой муж  был изрублен на  Кавказе?  -  спрашивает громким
голосом адмиральша Троекурова.
     - Нет,  -  отвечает тихим  голосом  графиня Долгова.  -  Эта  та  самая
бедняжка,  у  которой муж погиб в  Днепре...  Он  бросился с  обрыва спасать
ребенка  и  утонул...  Несчастная женщина  передавала мне  все  эти  ужасные
подробности.
     - Или я забыла,  но мне кажется,  что бедная мне говорила,  как черкесы
изрубили ее мужа и он погиб под шашками... Впрочем...
     Адмиральша умолкла и вопросительно взглянула на Василия Александровича.
     - Эта та  несчастная женщина,  милостивые государыни,  которая потеряла
своего мужа,  храброго русскою офицера,  в  Кокане...  Сперва он  был ранен,
потом взят в плен и там казнен ужасной смертью. Бедная женщина до сих пор не
может прийти в  себя,  и  когда рассказывает,  то с ней делается истерика...
Ужасная казнь!
     И адмиральша и молодая графиня делают глаза,  но,  боясь ошибиться (так
много ведь вдов в  Петербурге,  у которых мужья погибают особенным образом),
не роняют ни слова,  к  благополучию майорши Дементьевой,  более известной в
распивочной на  углу  Зелениной улицы,  что  на  Петербургской,  под  именем
"сороки-воровки".
     Секретарь продолжает:
     - "Жена   коллежского  секретаря  Мария   Валерьяновна...   -   Василий
Александрович как будто конфузится и  еле слышно оканчивает:  -  Потелова...
получила в ежемесячное пособие два рубля.
     Мещанка Дарья Осипова единовременного пособия один рубль семьдесят пять
копеек".
     - Она такая славная, эта Дарья! - замечает графиня Долгова... - Я у нее
была... Вообразите, - обращается графиня к председательнице, - трое детей...
такие хорошенькие,  но,  боже,  в  каком виде!..  Ни сапожек,  ни белья,  ни
платьиц...
     Сидевшая  рядом  другая  "милостивая  государыня",   молодая  белокурая
девица,  с английской складкой и серьезным лицом, тихо покачивает головой и,
несколько конфузясь, говорит:
     - Книга  Манасеиной советует иметь  по  крайней  мере  двенадцать дюжин
пеленок, в противном случае...
     - Но тут, вы представьте, - перебивает ее графиня, - ни одной...
     - Ни одной?
     - Ни одной!
     Все повторяют:  "Ни одной!",  все качают головами, все соболезнуют, все
выражают такое искреннее участие к  трем детям Дарьи Осиповой,  что  если бы
его можно было употребить вместо пеленок,  то  их  хватило бы  не только для
трех детей,  но даже еще человек на пять, только бы Дарья Осипова продолжала
не стесняться в увеличении народонаселения.
     - Мне  кажется,  -  опять  конфузится  почему-то  девица  с  английской
складкой, - следовало бы прибавить этой женщине...
     - Я буду иметь честь предложить вашему вниманию, милостивые государыни,
смету  пособий на  январь,  и  размер вспомоществования Дарьи Осиповой будет
зависеть от усмотрения собрания...
     Белокурая  девица  с  английской  складкой,   пропагандировавшая  книгу
госпожи  Манасеиной,  конфузится  еще  более.  В  деловом  ответе  любезного
секретаря ей слышится личное невнимание.  Она опускает свои голубые глаза на
полугодовой отчет и  начинает его перелистывать с  некоторым раздражением за
"бедную Дарью Осипову", у которой трое детей и ни одной пеленки...
     - "Евдокия Багрова, новгородская крестьянка. По болезни принуждена была
оставить место.  Ввиду ее болезни и  самых лучших рекомендаций ей выдано три
рубля".
     - Это я отыскала бедняжку!  -  не без скромного чувства удовольствия от
такой  находки  замечает  Елена  Николаевна.  -  Она  была  у  вас,  Василий
Александрович?
     - Была. Очень симпатичная девушка! - отвечает секретарь.
     - Бедняжка обварила себе руку, - продолжает Елена Николаевна, обращаясь
ко  всем  "милостивым государыням",  и  принуждена была  оставить  место.  В
больницу идти боялась;  она такая робкая,  скромная, приветливая и вообще не
похожа на нашу прислугу.
     Все  "милостивые  государыни"  замечают,  что  нынче  почти  невозможно
достать хорошую прислугу (адмиральша выразилась даже гораздо энергичнее),  и
все так или иначе,  голосом или взглядом,  движением рук или плеч,  выражают
участие "к бедняжке", обварившей руку и непохожей "на нашу прислугу".
     Одна   только   белокурая  девица   с   английской  складкой  оказалась
бессердечной и ничем не выразила участия к "бедняжке", обварившей руку. Мало
того  девица  почувствовала даже  некоторую неприязнь к  этой  "бедняжке" за
другую "бедняжку" -  Дарью Осипову, у которой трое детей и ни одной пеленки.
Хотя белокурая девица не видала ни той,  ни другой "бедняжки",  но она взяла
под  особое свое  покровительство Дарью Осипову (отчасти в  пику секретарю и
Елене Николаевне) и  находила большой несправедливостью,  что за  обожженную
руку  выдали три  рубля,  а  за  троих детей без  пеленок только один  рубль
семьдесят пять копеек.
     "Это  несправедливо!"  -  подумала девица,  краснея до  ушей  от  такой
несправедливости и досады на Елену Николаевну и секретаря.
     Василий Александрович тем не  менее продолжал чтение списка и  заключил
его, несколько возвысив голос:
     - Итого в  декабре месяце выдано пособий в  количестве девяноста восьми
рублей  тридцати двух  с  половиною копеек  двадцати трем  истинно бедным  и
нравственным лицам обоего пола.
     Вслед за тем Василий Александрович начал читать, без всяких перерывов и
более  или  менее патетических отступлений,  прозаическую месячную ведомость
расходов Общества.  В  нежных ушах  "милостивых государынь" быстро,  обгоняя
друг  друга,  проносились  многочисленные статьи  под  наименованием бланок,
канцелярских  расходов,   найма  помещения  для  прихода  истинно  бедных  и
нравственных людей,  отопления  и  освещения,  жалованья помощнику секретаря
(секретарь,  разумеется,  приносил себя в жертву бескорыстно), двум писцам и
сторожу, разъездных для справок, ремонта мебели, непредвиденных, случайных и
экстраординарных расходов,  и  шум  в  ушах прекратился только тогда,  когда
секретарь,  перечислив все  означенные статьи  и  соответствующие им  цифры,
заключил, снова несколько возвысив голос:
     - Итого двести тридцать девять рублей сорок четыре с половиною копейки,
а  вместе с выданными пособиями триста тридцать семь рублей семьдесят восемь
копеек.  Мне остается прибавить, милостивые государыни, что в будущем месяце
расходы наши сократятся, вследствие возможности приискать сторожа на меньшее
жалованье!
     Василий Александрович сел и  передал ведомости почтенной даме в буклях.
Ведомости были  переписаны превосходным почерком,  а  цифры стояли одна  под
другой в  таком красивом порядке,  в  котором могут стоять только солдаты на
параде.  Дама в  буклях посмотрела на  английский почерк пяти дам  комитета,
подписавших ведомости,  и на энергическую закорючку в росчерке секретаря (он
же и казначей) и передала ведомости следующей за ней даме. Та в свою очередь
полюбовалась английским почерком пяти  дам,  между  которыми,  между прочим,
была  подпись  и  самой  любовавшейся,  и  закорючкой в  фамилии секретаря и
передала ведомости следующей даме.  Следующая дама сделала то  же  самое,  и
таким образом все до одной "милостивые государыни" полюбовались ведомостями,
после чего они снова лежали перед Василием Александровичем.
     Пока   ведомости  гуляли   между   "милостивыми  государынями",   Елена
Николаевна успела  сделать  три  нумера  выражений,  графиня  Долгова успела
поймать   их   и   сообщить  соседке   свои   подозрения  насчет   кокетства
Красногор-Ряжской с  секретарем,  соседка успела сочинить на  ухо  следующей
соседке целую сплетню,  в которой и графиня Долгова была замешана в качестве
соперницы  Елены  Николаевны;  белокурая девица  успела  убедить  адмиральшу
Троекурову в  необходимости двенадцати дюжин  пеленок и  в  несправедливости
относительно Дарьи  Осиповой,  а  адмиральша в  свою  очередь успела убедить
белокурую девицу  в  невозможности иметь  хорошую прислугу,  и  только когда
Василий  Александрович  снова   встал  во   весь   рост   и   показал  перед
благотворительницами  двойника   Аполлона   Бельведерского,   только   тогда
прекратился  дамский  змеиный  шепот  и   глаза  устремились  на  Аполлонова
двойника.
     - Вы  заметили?..   -   оканчивала  между  тем  молодая  графиня  новую
комбинацию на ухо соседки... - Тсс... Будем слушать!..
     - Милостивые  государыни!  В  программе  сегодняшнего  заседания  стоят
несколько вопросов. Угодно ли будет позволить приступить к ним? - обращается
Василий Александрович к  почтенной даме  с  буклями,  наклоняя голову  ровно
настолько, насколько следует солидному молодому человеку, подающему надежды.
     Дама снова тряхнула буклями и прибавила,  обращаясь к собранию, что она
просит собрание позволить.  Собрание позволяет без малейшей запинки.  Дама с
буклями снова трясет ими и  говорит:  "Начинайте,  Василий Александрович!" -
после чего седые ее  букли,  висящие по бокам круглого и  пухлого лица,  еще
шевелятся несколько мгновений,  но потом останавливаются неподвижно,  словно
часовые перед генералом.
     Секретарь читает:
     - Ввиду нескольких,  впрочем немногочисленных,  случаев оказания помощи
лицам,  далеко  не  отвечающим требованиям устава  помогать истинно бедным и
нравственным людям,  не  сочтут  ли  милостивые государыни уместным собирать
самые  тщательные  справки  о  лицах,  обращающихся к  помощи  общества  без
рекомендации почтенных его членов?
     Многие сочли уместным,  но  вслед за  тем  возник в