онец в одиннадцатом часу пришел молодой военный доктор.  Он осмотрел
мое плечо, несколько раз надавливал его и все спрашивал: не больно ли?
     - Больно, доктор.
     - А теперь? - снова спрашивал он, надавливая в другом месте.
     - Очень больно.
     - Гм! Ну, а тут? - опять давил он самым бесцеремонным образом в третьем
месте.
     - Ой, очень больно.
     - Так,  так.  Везде  больно!  -  произнес  он  и  устремил  через  очки
сосредоточенный взгляд на плечо.
     Несмотря на  боль,  я  не  мог не  улыбнуться,  глядя на серьезное лицо
доктора. В нем была какая-то комическая черточка, смесь добродушия с большим
апломбом, невольно вызывавшая улыбку.
     - Вы как? - заговорил он, оглядывая беглым взглядом мою комнату.
     - То есть как насчет средств?  -  переспросил я,  понимая, что он хочет
сказать.
     - Ну, да. Можете лечиться дома?
     - Разумеется, господин доктор, - подсказала Софья Петровна.
     Доктор обратил на  нее  сосредоточенный взгляд,  так что Софья Петровна
сконфузилась,  но он, по-видимому, не обращал на нее никакого внимания, хотя
и  смотрел пристально;  через минуту он отвел глаза и так же пристально стал
смотреть на графин с водой. Наконец он проговорил:
     - Вам надо недели две просидеть дома и  надо,  чтобы фельдшер ходил вам
делать перевязку. У вас, видите ли, маленький вывих.
     - А через две недели можно выходить?
     - Надеюсь.  А то,  -  вдруг прибавил он, - если дома неудобно, хотите в
больницу? Я устрою вас. Вы студент?
     - Гимназист.
     - Нет,  нет, зачем же в больницу? Лучше здесь, я сама буду ухаживать! -
быстро проговорила Софья Петровна и сконфузилась.
     - Ладно,  я буду навещать.  Завтра приеду,  а теперь сделаем перевязку,
потерпите немножко.  Да мази этой не нужно, - сказал он, отодвигая баночку с
мазью, - это, верно, вы? - взглянул он на Софью Петровну.
     - Я, доктор.
     - Бросьте ее за окно лучше, а впрочем...
     Он не окончил и снова стал теребить мне плечо.  Я терпел, но было очень
больно. Доктор дернул сильней. Что-то хрустнуло.
     - Больно, доктор.
     - И отлично!  -  проговорил он,  не обращая внимания.  - Бинтов... есть
бинты?
     Софья Петровна уже держала бинты наготове.  Он сделал перевязку, обещал
прислать фельдшера и ушел.
     Софья  Петровна  сказала  мне,  что  он  отказался взять  за  визит,  и
расхваливала доктора.  Я  находил,  что он поступил глупо.  Отчего не брать,
когда предлагают?
     На следующий день я написал письма к генералу и старухе,  что заболел и
в течение двух недель быть не могу.
     В  тот же вечер от Остроумова пришел писарь и принес мне целый портфель
бумаг и,  между прочим,  коротенькую записочку от  генерала,  в  которой он,
соболезнуя о моем нездоровье,  уведомлял, что посылает мне "для развлечения"
несколько работы;  на  одну из  них он  просил обратить особенное внимание и
писал,  что если она будет удачна,  то я  буду вознагражден особенно;  кроме
того, для "подъема духа" он прислал несколько брошюр своего сочинения.
     Я  поблагодарил Николая Николаевича за брошюры и обещал сделать работу.
Работы было-таки порядочно. Видно было, что Остроумов очень заботился о моем
здоровье.
     Софья  Петровна со  свойственной ей  горячностью предлагала послать всю
эту работу обратно и написать Остроумову, что он свинья.
     - Ты,   голубчик,  не  стесняйся  отказаться  от  работы.  Что  с  ними
связываться?  У меня есть деньги...  -  конфузясь,  проговорила она.  -  Нам
считаться нечего.
     Я,  разумеется,  отказался и  охладил ее  горячность.  Генерал был  мне
нужен.
     Я  просидел две недели дома и задыхался от попечений Софьи Петровны.  В
течение этого времени я сделал все,  о чем просил Остроумов, и когда наконец
доктор объявил,  что я  могу "опять попасть под дышло",  я радостно вышел на
улицу. Болеть бедному человеку не приходится.


     Был прекрасный весенний день.  Солнце ярко сияло, оживляя бойкие улицы.
Я  шел к  Николаю Николаевичу с намерением напомнить ему об обещании.  Скоро
лето,  и, вероятно, он куда-нибудь уедет на дачу, и мне придется остаться на
бобах и тронуть мои сбережения. Я недавно еще послал кое-что матери (я писал
ей аккуратно каждую неделю),  и  хотя у  меня и было рублей четыреста,  но я
очень боялся трогать мой запасный фонд без особенной нужды.
     Генерал,  по обыкновению,  был "занят",  но весело приветствовал меня и
крепко пожал  руку.  Взгляд его  стал  необыкновенно ласков,  когда я  подал
большую записку о  проведении железной дороги по  среднеазиатской степи.  Из
его  набросков я  сочинил целую поэму с  статистическими данными,  с  общими
взглядами и с приблизительным итогом прибылей...
     Я  уже привык к  подобным работам,  а потому мне не было никакого труда
сочинить такую  записку и  нагромоздить в  ней  разных  сведений,  которые я
выискивал из материалов, доставленных мне Остроумовым.
     Николай Николаевич стал просматривать записку и пришел в восхищение.
     - Отлично,  отлично!  Вы,  Петр Антонович, стали писать молодцом!.. Вот
что значит поучиться у меня!.. Не правда ли?
     И  эта скотина так самодовольно посмотрела на меня,  что я только и мог
сказать:
     - Совершенно верно.
     - Херувим мой... Дружок... Где вы? - крикнул генерал.
     Из других комнат прибежали генеральша и племянница.
     - Посмотрите, милые мои, посмотрите!.. - воскликнул Николай Николаевич,
показывая торжественно на  меня.  -  Вот  достойный ученик мой!  Он  написал
превосходную записку!
     И  он  торжественно облобызал меня,  а  "херувим" и  "дружочек" в  свою
очередь пожимали мне руки. Спектакль вышел очень интересный.
     Когда  мы  остались опять  вдвоем с  Николаем Николаевичем ("херувим" и
"дружочек" после приветствий ушли поправлять вечные корректуры), я приступил
к  объяснению  и  сказал,   что  рассчитываю  на  его  обещание  помочь  мне
устроиться.
     - Я думал о вас,  много думал, Петр Антонович. И только на днях говорил
с  Рязановым о  вас.  Подождите недельку-другую,  и  мы  обладим ваше  дело.
Только,  смотрите,  не забывайте своего учителя. Я к вам еще буду обращаться
за помощью. Мы с вами дел наделаем.
     Я поблагодарил, больше не настаивал и принялся за работу. Через неделю,
когда я  пришел к  Николаю Николаевичу,  он поразил меня своим необыкновенно
торжественным видом.
     - Ну,  батюшка,  -  встретил он  меня,  -  я  вам  всегда говорил,  что
поговорка русская верна: за богом молитва, а за царем служба не пропадет. Вы
потрудились, и я считаю долгом вознаградить вас.
     И с этими словами он мне вручил двести рублей.
     Я поблагодарил Николая Николаевича.
     - А насчет службы потерпите. Что вы думаете делать летом?
     - Я совершенно свободен.
     - Мы едем сперва в  деревню,  а потом в Крым...  Это время я отдыхаю...
Вас надо на лето пристроить...  Я поговорю с Рязановым... Кстати, на лето им
нужен учитель... Вы можете заниматься с мальчиком?
     - Могу.
     - И  отлично.  А  с Рязановым вы сойдетесь,  и он вас поближе узнает...
Рязанов на виду, и быть около него вам не мешает...
     - Я очень бы желал!..
     - И я желаю...  Вы человек способный,  и вам надо выйти в люди... Нынче
порядочные молодые люди так редки!
     Мы расстались большими приятелями... Я, признаться, недоумевал, как это
Николай Николаевич выдал  мне  относительно большой куш,  и  через  год  уже
узнал,  что  за  мою  записку  Николай Николаевич получил от  лиц,  желавших
хлопотать о среднеазиатской дороге, пять тысяч рублей... Щедрость его, таким
образом, стала мне понятна...
     Когда  я  узнал  об  этом,  то,  разумеется,  стал  писать  записки без
посредства комиссионеров... Но об этом в свое время...


        "X"

     Признаюсь,  у  меня крепко билось сердце,  когда я  в  урочный свой час
поднимался по лестнице в  квартиру старухи в первый раз после двухнедельного
отсутствия.
     Как  меня  встретит  Екатерина Александровна?..  Сердится  ли  она  или
поняла,  что имеет дело с  человеком,  который не позволит себе наступить на
ногу?.. А быть может, она раскаялась и горячо сожалеет о своем поступке...
     Я  прошел в залу,  пока старик лакей докладывал о моем прибытии.  Через
минуту меня позвали в будуар.
     Я вошел и поклонился.  Старуха,  по обыкновению,  кивнула головой.  Она
показалась мне  в  тот  день совсем больной...  Марья Васильевна то  и  дело
подносила ей флакон с солью.
     - Поправился? - тихо проговорила старуха, когда я сел на свое место.
     - Поправился...
     - В больнице лежали?..
     - Дома...
     - Читайте, да только, пожалуйста, потише... Что там у вас есть?..
     - "Русская старина"... "Вестник Европы"... Письма архимандрита Фотия...
Проповеди Филарета... "Фрегат "Паллада"...
     - Довольно, довольно... Читайте-ка Филарета...
     Я начал читать проповеди...
     - Ах, как вы сегодня читаете!.. Ничего не слышно...
     Я стал читать громче.
     - Да  нельзя  так,  молодой  человек  (с  некоторых пор  она  перестала
называть меня мосье Пьером),  или  вы  смеетесь над  больной старухой?..  Вы
слишком громко читаете...
     Я понизил голос...
     - Оставьте пока Филарета в покое...  -  опять закапризничала старуха. -
Давайте что-нибудь полегче...
     Я развернул наудачу "Вестник Европы". Смотрю: рассказ Золя.
     - Угодно вам прослушать новый рассказ Золя?..
     Она мотнула головой, и я начал...
     Рассказ был несколько скабрезен,  но старушка внимательно слушала...  Я
читал так с  четверть часа.  Тем временем Марья Васильевна,  по обыкновению,
ушла из комнаты...  Прошло еще с  полчаса...  Я  взглянул на старуху...  Она
моргала глазами...  Я  стал читать тише...  Вижу,  она дремлет...  В комнате
тишина. Свет от свечей чуть-чуть освещал дряхлое, старческое лицо... Я опять
взглянул...  глаз было не  видно,  а  рот полураскрыт...  Нижняя губа совсем
отвисла... Безобразное лицо! Я опустил глаза на книгу.
     Я замолчал и взглянул опять на старуху...  Она не шевелилась. В комнате
было совсем тихо и  полутемно...  Мне стало вдруг страшно...  Я  снова начал
читать,  сперва тихо,  потом громче и громче; взглянул опять на старуху, она
все-таки не шевелилась...
     "Уж не умерла ли она? - подумал я, продолжая чтение... - Ведь вот лежит
теперь, быть может, мертвая, а ты все читай... читай до девяти часов... Хоть
бы кто-нибудь пришел сюда..."
     Прошло еще с четверть часа... Никто не приходил, а она все не открывала
глаз...
     Мне  сделалось жутко...  Я  опять  перестал читать и  тихонько вышел  в
гостиную.  Там никого не было.  Я прислушался, не раздастся ли где голоса...
Везде тишина...  Марья Васильевна,  очевидно,  ушла в  дальние комнаты...  Я
снова вернулся в будуар,  взглянул в лицо старухи,  и показалось мне,  будто
она в самом деле мертвая...
     Я струсил. Не мертвой струсил, а в голову мне закралась страшная мысль:
я оставался один в комнате, при старухе могли быть деньги.
     От  этой мысли у  меня пробежали по телу мурашки,  и  я  решился идти в
соседнюю комнату,  откуда часто выходила внучка.  Я сперва постучал - ответа
не было.  Тогда я  осторожно открыл двери и  очутился в  небольшой проходной
комнате, откуда дверь вела в другую.
     Я тихо отворил двери и остановился у порога.
     В ярко освещенной большой комнате,  по стенам которой висели картины, а
по  углам стояли бюсты,  невдалеке от рояля,  за мольбертом сидела Екатерина
Александровна и  серьезно  разглядывала  какую-то  картину.  Свет  падал  на
девушку сбоку. Я видел ее вполоборота. Она до того увлечена была созерцанием
картины,   что  не  шелохнулась  при  легком  скрипе  дверей  и   продолжала
разглядывать картину, подправляя ее кое-где мазком.
     Она была в черном шерстяном платье, обливавшем ее стройный стан. Черные
волосы падали на  белый  благородный лоб.  Глаза  были  оживлены и  блестели
одушевлением. Она разглядывала картину и, по-видимому, была ею довольна.
     Я замер на месте.  Эта блестящая комната с артистической обстановкой, с
изящной мебелью,  картинами,  цветами,  щекотала нервы.  И  в  этом  уютном,
роскошном гнездышке молодая  девушка казалась какою-то  чарующей богиней.  Я
вспомнил свою убогую квартиру,  вспомнил,  как жили мы с  отцом,  и  чувство
зависти закралось невольно в сердце...
     Вот как надо жить! Вот как живут люди!
     И  я  уж мечтал,  что эта красавица моя жена.  Я вхожу в комнату не как
вор,  а  как  повелитель.  Неужели я  не  могу  этого достичь?  Стоит только
захотеть!  И  я хотел в эту минуту,  хотел всеми нервами моего существа быть
богатым во что бы то ни стало.
     Она вдруг поднялась и отошла в сторону,  а я все стоял и совсем забыл о
старухе.  Я жадно глядел на красавицу, боясь пошевелиться, чтобы не нарушить
очарования.
     Но вот она повернула голову в мою сторону. Я пошел к ней.
     Она чуть-чуть вскрикнула от  неожиданности,  задернула мольберт зеленым
чехлом,   сделала  несколько  шагов  мне  навстречу  и   остановилась.   Мне
показалось,  что она немножко испугалась;  губы ее  вздрагивали,  взгляд был
испуганный. Она скоро оправилась и холодно спросила:
     - Что вам угодно? Как вы попали сюда?
     - Извините,  я никого не нашел в гостиной.  Ваша бабушка задремала и не
просыпается.  Я  испугался,  шел сказать кому-нибудь и...  и очутился в этой
комнате.
     - Благодарю вас!.. Пойдемте.
     С  этими словами мы  быстро вышли из  комнаты.  На  ходу  она  тревожно
спросила:
     - Давно бабушка спит?
     - С полчаса.
     Мы  вошли в  комнату.  Старуха не просыпалась.  Екатерина Александровна
подошла к ней и тихо проговорила "Бабушка!"
     Старуха открыла глаза, но не могла прийти в себя.
     - Читайте,  читайте!  - пролепетала она каким-то шепелявым голосом. - Я
слушаю.
     - Бабушка, проснитесь, это я!
     Екатерина Александровна придавила пуговку  от  электрического звонка  и
поднесла старухе под нос флакон.
     - Ты что это, Катя? - очнулась наконец старуха.
     - Ничего, бабушка. Как вы себя чувствуете?
     - Хорошо, хорошо, моя родная. Я чуть-чуть вздремнула. Марья Васильевна,
где вы? Платок!
     Марья Васильевна подала платок и юлила.
     - А  молодой человек здесь?  Он сегодня скверно читал.  И бог знает что
читал.  Что вы это читали?  Разве так можно читать?  Я  не люблю,  когда так
читают.
     Екатерина Александровна взглянула на меня таким добрым взглядом, словно
бы прося извинения за слова старухи, что я изумился. Она успокоила старуху и
тихо передала Марье Васильевне приказание послать за доктором.
     - Вы,  молодой человек...  Где же  он?  Отчего он  не читает?  Пусть он
читает! Ах, что вы со мной делаете? Вы, кажется, уморить меня хотите.
     Она захныкала и заплакала.
     - Послали за доктором? - тихо шепнула Екатерина Александровна.
     - Доктор сейчас будет!  -  отвечала Марья Васильевна, возвращаясь через
несколько минут в комнату.
     А старуха опять впала в какую-то сонливость и только лепетала:
     - Читайте же.
     Екатерина Александровна умоляющим тоном просила меня читать.
     Я раскрыл книгу наудачу и начал читать.  Вероятно,  под влиянием чтения
старуха снова заснула.
     - Благодарю вас...  очень  благодарю вас,  -  горячо  сказала Екатерина
Александровна,  пожимая мне руку.  -  Вы устали...  теперь не надо читать...
Довольно...  А на бабушку вы не сердитесь.  Она ведь совсем больная... Вы не
сердитесь...  Вы придете завтра?..  Она привыкла к вашему чтению и сожалела,
что вас не было... Вы, кажется, были больны?
     - Я простудился...
     - А плечо не болело... нет?..
     Я покраснел.
     - Нет, не болело!.. - ответил я.
     Она чуть заметно улыбнулась, но улыбка была добрая, хорошая улыбка.
     - Не сердитесь и вы на меня! - прошептал я, кланяясь.
     - Я?.. за что?.. Я была виновата, а не вы... Вы были вправе сказать мне
то,  что  сказали...  Но  только  вы  не  так  поняли...  Впрочем,  об  этом
когда-нибудь после...
     Она ласково кивнула мне головой,  и  я ушел торжествующий,  что наконец
эта гордая девушка заговорила со мною по-человечески и  даже созналась,  что
была виновата.
     Начало было сделано. А там - кто знает, что будет дальше.
     Я  возвращался весело домой и  всю  дорогу припоминал роскошь комнаты и
красоту этой загадочной девушки.
     Вот как люди живут!..
     И  вспомнилась мне  Лена...  Смешная!  Она  все ищет,  верно,  какой-то
"правды" в  нашем захолустье...  И  она  мне  в  это  время показалась такой
смешной, а наше захолустье таким мизерным!
     Я  шел  теперь  твердым шагом  по  бойким  улицам  и  смотрел кругом  с
уверенностью.  Что-то говорило мне,  что я не пропаду здесь,  не погибну,  а
пробью себе  дорогу и  буду  пользоваться жизнью полно,  широко...  Когда  я
пробьюсь,  тогда и  о  правде можно будет подумать...  Тогда и Леночка будет
меня  уважать...  А  теперь?..  Теперь  и  она,  пожалуй,  презирает меня...
Несчастных  все  презирают...   Лучше  же  быть  молотом,  чем  наковальней.
Наковальней?.. Избави бог!


        "XI"

     Наступил май месяц.
     Однажды,  когда  я  пришел  к  Николаю  Николаевичу,  он  объявил,  что
рекомендовал меня Рязанову и что тот просил на днях у него побывать. Генерал
снова выразил уверенность, что господину Рязанову я понравлюсь.
     - Вот Рязановой понравиться трудней...  Она...  взбалмошная бабенка,  и
муж ее чересчур балует...  Сумейте и ей понравиться...  Ну, тогда вы выйдете
победителем...
     Сам генерал уезжал на днях в деревню.
     Я  поблагодарил Николая  Николаевича,  и  мы  простились  друзьями.  Он
облобызал меня,  благословил,  советовал ходить  в  церковь и  просил осенью
непременно побывать у него...
     - Опять вместе будем работать...  Ну,  до свидания, мой молодой друг! -
торжественно проговорил  Николай  Николаевич,  осеняя  меня  крестом.  -  Да
напишите мне,  как вы покончите с Рязановым...  Я просил за вас, и он обещал
вас  принять  под  свое  покровительство.  Сумейте  только  понравиться  им.
Особенно жене...
     "Херувим" тоже благословил меня,  за  что я  поцеловал ее руку,  пальцы
которой,  по обыкновению, были замараны в чернилах. С племянницей обменялись
рукопожатиями.
     - Не забывайте же нас!..  -  крикнул вдогонку Остроумов.  - Осенью еще,
быть может,  придется вам заработать хорошие деньги...  Сами знаете,  я труд
ценить умею.
     Я про себя улыбнулся и еще раз простился с генералом. Не думал я тогда,
что   впоследствии  нам   придется   встречаться   при   совершенно   других
обстоятельствах.
     Вечером  я,  по  обыкновению,  шел  к  старухе.  Приходилось дочитывать
последние три  дня.  Неделю тому назад она мне объявила,  что скоро уезжает.
Эти дни я  не  видал внучки или видал ее  мельком.  Она снова сторонилась от
меня и не удостоивала вниманием. Пройдет, кивнет, и хоть бы слово!
     "А  когда  нужно  было  успокоить  бабушку,   тогда  откуда  ласковость
бралась!.. Эгоисты они... все эгоисты!" - мысленно бранил я ее.
     Подхожу. Швейцар останавливает меня.
     - Напрасно подниметесь...
     - А что?
     - Княгиня в ночь приказала долго жить...
     - Ну?
     - Верно... Теперь наверху родственников... родственников...
     - А очень она была богата?
     - Страсть...   Сказывают,  миллион  у  нее...  Да  только  родственники
напрасно. Она все внучке отказала... барышне... Барышня славная!
     - Екатерине Александровне?
     - Ей самой... Хорошая барышня!..
     Грустно отошел я  от подъезда и тихо поплелся домой.  Вот тебе и раз!..
Теперь я  никогда не увижу Екатерины Александровны...  никогда!..  А  я еще,
дурак, мечтал черт знает о чем!..
     Новость эта  меня  поразила...  Хотя я  и  должен был  скоро прекратить
чтение,  но оставалось еще три дня,  и  я  рассчитывал в  эти дни как-нибудь
вызвать на разговор молодую девушку и высказать все...  все,  что накипело у
меня на душе... Быть может, она поняла бы меня, оценила!..
     "Берегись!"  -   раздалось  около  меня.