ое дело...  И как-то на совести покойно...  Живем
себе, очень скромно, конечно, но ведь я и не привык к роскоши... Жена у меня
- врач:  мужиков и баб лечит;  ну,  а я, некоторым образом, вроде адвоката у
крестьян.  Кругом беднота,  народ темный...  ну  и  рады,  что человек совет
дает...  Мы с мужиками ладим.  В гласные меня выбрали...  Трое детей, ребята
славные...  Старшему уж  девять  лет...  Соседи есть:  порядочные люди...  И
духовную пищу  вкушаем...  Да,  вот  так  и  живем себе и  судьбой довольны,
поскольку может быть доволен наш брат,  когда-то мечтавший горы сдвинуть!  -
прибавил с грустной усмешкой Чернопольский.
     И Черенин на минуту задумался.
     - Надолго сюда? - спросил он.
     - Недельки на две, я думаю. Я ведь сюда по делу.
     - По делу? Какое же у вас дело, Иван Андреич?
     - Не у меня, а у наших соседей-крестьян...
     И Чернопольский рассказал о процессе, который уже тянется несколько лет
у мужиков с бывшим их помещиком из-за земли. Дело теперь в сенате.
     - Я приехал узнать о нем и посоветоваться тут с одним адвокатом...
     - И вам заплатят за хлопоты?
     - Что  вы?   Где  им  платить?   -  промолвил  Чернопольский  и  совсем
сконфузился. - Да и как с бедноты-то брать!..
     Он примолк и продолжал, словно бы оправдываясь:
     - Зимой-то  в  деревне работы меньше.  Я  и  прикатил сюда...  Кстати и
Петербург хотелось повидать, и на старых приятелей поглядеть.
     Чернопольский стал было расспрашивать о них, но оказалось, что ни о ком
Черенин не мог дать сведений.
     - А  Потресова  видаете?   -  спрашивал  Чернопольский.  -  Вот  редкий
писатель, который сохранился...
     - Нет, не видаю! - отвечал Черенин.
     Оба несколько времени молчали.  Оба почувствовали какую-то  неловкость,
какую  испытывают долго  не  видавшиеся люди,  которые расстались в  молодых
годах.
     Чернопольский пробовал было  расспрашивать о  петербургских веяниях,  о
литературных новостях,  о  молодежи,  но  Черенин на  все это отвечал как-то
скупо и неопределенно,  причем в словах его звучала скептическая нотка; его,
по-видимому,  так  мало интересовали вопросы,  казавшиеся его гостю важными,
что Чернопольский под конец весь будто съежился, молчал и конфузился.
     После получасового визита он стал прощаться.
     - Куда же вы?  Сейчас приедет жена.  Будем чай пить! - вдруг воскликнул
Черенин с необыкновенной ласковостью.  - Я ведь очень рад вас видеть. Вы мне
напомнили молодость! - прибавил он.
     Но  Чернопольский не  мог  остаться.  Сегодня в  девять  часов  у  него
назначено свидание с адвокатом.
     - Вы все тот же...  вечно хлопочете за других, как, помните, в старину,
когда мы вас звали общим дядей...
     - Ну, что вы, что вы?.. А хорошее время то было... Не правда ли?
     Но  Черенин промолчал и,  горячо пожимая гостю  руку,  звал  непременно
Чернопольского обедать: завтра, послезавтра, когда он хочет, в шесть часов.
     - Смотрите,  приходите...  Во  всяком  случае приходите...  Я  рад  вас
видеть! Очень, очень рад! - говорил возбужденно Черенин в передней.


        "V"

     "Милейший...  младенец!" -  думал Черенин,  возвращаясь в кабинет. И он
стал  вспоминать о  нем,  вспоминал о  себе  и  невольно  сравнивал прежнего
Черенина с нынешним.
     Эти воспоминания несколько омрачили его благополучие.  Что-то  грустное
подымалось откуда-то,  со дна души,  и  говорило о бывших мечтах,  о прежних
идеалах... Где они?
     Да,  он изменился.  Этот "младенец в  сорок лет" напомнил ему прошлое и
словно бы  обезоруживал его  скептицизм,  прикрывающий индифферентных людей.
Ну,  так что же? Он иначе теперь глядит на вещи и поступает по убеждению. Не
делает же  он  ничего бесчестного,  что  берет  хорошее место  и  собирается
заработать себе состояние. Тысячи людей поступили бы точно так же, и совесть
их так же была бы спокойна, как спокойна и его.
     Так здраво рассуждал Черенин и все-таки чувствовал какую-то неловкость,
нечто  вроде  стыда  перед  прежним Черениным,  и,  сознавая,  что  прежнего
Черенина никогда не будет, словно бы сожалел о нем...
     Он  пробовал было  думать о  счастливом настоящем,  но  снова молодость
проносилась перед  ним.  И  раздумье охватило Черенина,  отравляя счастливый
день...
        "1892"



        Константин Михайлович Станюкович.
        Женитьба Пинегина



     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: К.M.Станюкович. Избранные произведения. В 2-х т. Том 2
     Издательство "Художожественной литературы", Москва, 1988
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 ноября 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------


        "I"

     Александр  Иванович  Пинегин,  статный,  высокий  молодой  человек  лет
тридцати,  не торопился в это утро на службу.  Погруженный в думы,  он ходил
взад и вперед по своей комнате в четвертом этаже большого дома,  убранной по
обычному шаблону меблированных комнат средней руки.  Подбор книг  в  большом
шкафу,  два  журнала на  письменном столе  и  фотографии некоторых писателей
свидетельствовали об известных литературных симпатиях молодого человека.
     Он  ходил  быстрой,  нервной походкой,  как  ходят сильно взволнованные
люди,  опустив  на  грудь  голову,  покрытую белокурыми,  слегка  волнистыми
густыми  волосами.  По  временам  он  останавливался у  письменного стола  и
рассеянно отхлебывал из  стакана  чай  или  подходил  к  окну  и  напряженно
всматривался в серую дождливую мглу мрачного осеннего петербургского утра.
     Глядя на  молодого человека,  никак нельзя было предположить,  что он -
жених,  накануне  сделавший предложение и  получивший порывистое,  радостное
согласие горячо любящей его девушки.  Его красивое и  неглупое,  с тонкими и
мягкими чертами лицо вовсе не походило на влюбленное счастливое лицо жениха.
Напротив.  Оно было подавлено, серьезно и хмуро. Большие карие глаза глядели
сосредоточенно и мрачно и порой зажигались недобрым огоньком.  Казалось,  он
переживал минуты какой-то внутренней борьбы и  не о  невесте думал он,  а  о
чем-то другом, более важном и, по-видимому, очень неприятном.
     - Ну,  да... подлость! - проговорил он вслух, точно подводя итоги своим
размышлениям.
     Вчера,  когда было сделано предложение,  он  словно не  вполне сознавал
всей   низости  своего   поступка  и,   обрадованный  перспективой  будущего
благополучия,  как будто и  искренно уверял эту некрасивую,  простодушную на
вид девушку, с большими ясными доверчивыми глазами, в своей привязанности. И
она, обрадованная и влюбленная, поверила, как раньше верила, и в серьезность
его возвышенных речей, нашедших отклик в ее горячем сердце...
     Но  сегодня,  как только он проснулся,  вся эта низость предстала перед
ним  во  всей своей наготе...  Он  ведь украл любовь девушки,  представляясь
перед ней совсем не тем человеком, каким был... Он ведь лгал, уверяя в своей
любви...
     Какая любовь?!
     Она ему нисколько не нравится,  и  если б не ее миллионы,  стал бы он с
ней разговаривать! Она некрасива почти до уродливости: черты грубые, резкие,
толстый нос,  выдавшиеся скулы, обличавшие инородческую кровь, большие руки,
грубоватые и красные,  сложена отвратительно,  маленькая,  неуклюжая,  одним
словом внешность непривлекательная... Одни только глаза, кроткие, вдумчивые,
большие темные глаза хороши у нее. И этот доверчивый взгляд...
     - И все-таки я сделаю эту подлость, - проговорил Пинегин.
     Тон его дрогнувшего голоса звучал вызовом,  точно он  подбадривал себя,
как дети, когда желают побороть страх.
     Да,  он  ее  сделает...  Богатство  -  сила  и  независимость.  Неужели
отказаться от  этого из-за того только,  что не любишь эту девушку.  И  ради
чего?  Чтоб  остаться по-прежнему пролетарием,  сидеть за  дурацким делом  в
канцелярии,  в  свободное время строчить рассказы и  статейки,  вырабатывать
жалкие сто рублей и вечно считаться с грошами, утешаясь, что ты, в некотором
роде,   носитель  идей,  до  которых  никому  нет  дела,  втайне  завидовать
обеспеченным людям и разыгрывать благородного аскета,  живущего не так,  как
другие?..
     И  какой он,  по  правде-то говоря,  носитель идеи?  Так себе,  один из
охвостья.  Юн был...  увлекался,  наконец и мода была, а потом, когда кончил
университет,  так  более ради  рисовки и  в  пику  пошлякам щеголял крайними
взглядами и болтал разный вздор о переустройстве мира.  И за это терял места
и пугал дураков.  А в сущности-то до переустройства мира ведь ему мало дела,
да и когда-то еще оно будет.  А пока - жить хочется. Из-за чего же он должен
прозябать в качестве бедного, но благородного человека принципа, не чувствуя
в том ни малейшего удовольствия?..  Благодарю покорно!  Нет... он не упустит
редкого случая насладиться широко жизнью, хотя бы ценою подлости. Обманывать
себя нечего. Подлость, которую никакими высшими соображениями не оправдаешь.
Да  и  перед  кем  оправдываться?  Все  найдут,  что  он  поступил  умно,  и
позавидуют.
     "Все ли?"  -  явился назойливый вопрос и  вызвал краску на побледневшее
лицо Пинегина.
     Он  вспомнил девушку,  которая очень ему  нравилась,  эту милую умную и
хорошенькую Ольгу Николаевну.  Он был с  нею дружен и часто виделся.  И она,
видимо,  была расположена к нему. Как теперь он встретится с ней и что может
сказать в  свое оправдание?  Не он ли так горячо порицал браки по расчету?..
Каким презрением загорятся ее глаза,  когда она узнает, почему он женится?..
Нет,  лучше не видеть этого взгляда и  больше не ходить к ней.  Миллионы тут
недействительны. Пинегин должен был сознаться в этом.
     Вспомнил  он  и  небольшой  кружок  людей,  которых  считал  безусловно
хорошими людьми.  Он бывал в  этом кружке и  гордился знакомством с  ним тем
более, что в нем были два-три известных писателя.
     И  все  эти  люди  тоже  отнесутся  с  негодованием к  его  поступку  и
отвернутся.  Наверное,  отвернутся от него.  -  И черт с ними! - раздраженно
воскликнул он.
     Он  стал перебирать этих самых людей,  отыскивая в  них теперь слабости
или  дурные  стороны  и  раздувая  эти  недостатки  с  злорадством человека,
сделавшего подлость и утешающего себя,  что и другие,  слывущие за честных и
добродетельных,  тоже способны на подлость.  Он мысленно разбирал каждого по
косточкам,  стараясь найти что-нибудь гадкое если не в фактах,  то хотя бы в
возможности.  В  самом деле,  так ли они безупречны и  не надувают ли себя и
других?..
     И,  злобно настроенный,  Пинегин старался уверить себя,  что  многие из
этих самых людей поступили бы точно так,  как он,  представься только случай
да еще в виде двух миллионов.  А если бы и отказались,  то из трусости перед
мнением других и  носились бы  со  своим подвигом,  сожалея в  душе,  что не
хватило смелости.
     Эти  мысли  несколько успокоили Пинегина,  и  он  вышел из  дома,  чтоб
сообщить новость матери  и  полюбоваться впечатлением,  которое эта  новость
произведет на родных.
     - То-то обрадуются, что я исправился да еще так радикально! - промолвил
Пинегин с презрительной усмешкой.


        "II"

     Он  шел по улицам в  возбужденном настроении,  несколько растерянный от
сознания,  что  он  скоро -  обладатель миллионов,  не  считая еще приисков,
которые дают огромный доход,  и  большого дома в Петербурге,  и улыбался при
мысли,  что он,  у которого в кармане всего пять рублей,  через месяц-другой
может  сыпать деньги пригоршнями.  И  все  это  несметное богатство будет  в
полном его распоряжении.  Она вчера прямо сказала:  "Бери все, все твое. Ты,
честный и  добрый,  лучше меня  сумеешь сделать богатство источником добра".
Конечно,  он кое-что даст на добрые дела, но не раздаст всего, как бы хотела
эта бессребреница, его невеста, готовая отказаться от богатства. Этого он не
допустит.   Не  для  того  он  женится.   Да  и  к  чему  послужила  бы  эта
самоотверженная филантропия?.. Капля в море...
     Он взглядывал на рысаков, на блестящие экипажи, останавливался у витрин
магазинов, бросал взгляды на роскошные дома-дворцы и думал: "Все это будет и
у меня",  и ему было приятно чувствовать эту власть денег.  Теперь все блага
жизни к  его услугам,  и он воспользуется ими не как пошляк,  а как развитой
человек изящных вкусов,  с  высшими духовными потребностями.  У  него  будет
превосходная  библиотека,   хорошие  картины.   У   него   будут   досуг   и
независимость...  Тогда он напишет действительно превосходную вещь,  а не те
скороспелые, непродуманные рассказы, которые писал он до сих пор ради денег.
Разные неясные планы вихрем носились в голове Пинегина насчет будущей жизни.
После свадьбы они тотчас же  уедут за границу и  пробудут там год по крайней
мере,  чтобы ознакомиться с  лучшими местами Европы.  Затем они  поселятся в
Петербурге в своем доме,  уютном небольшом особняке,  который он купит и сам
отделает на  английский манер.  У  него будет своя половина,  где  он  может
заниматься...  На лето и осень они будут уезжать за границу... В этих планах
не были забыты и добрые дела. Он улучшит положение рабочих на приисках жены,
пошлет туда  хорошего человека.  Он  даст в  пользу голодающих...  В  первый
момент Пинегин подумал о  ста тысячах,  но затем остановился на пятидесяти -
довольно и этого.  Он пожертвует литературному фонду двадцать пять,  столько
же  в  пользу  высших  женских  курсов  и  ежегодно будет  давать  несколько
стипендий студентам и курсисткам. Все-таки как будто совесть покойнее, когда
что-нибудь  уделишь  из  богатства.  Психология  трусости...  Недаром  люди,
нагревшие руки,  любят  жертвовать и  читать потом  комплименты в  печати...
Человек награбил, бросил крохи, и его благодарят... Лестно!
     Хорошенькая и стройная,  изящно одетая дама, шедшая навстречу, обратила
на себя внимание молодого человека и направила его мысли на будущую жену...
     Он невольно сравнил ее и нахмурился...
     "Ах, зачем она такая некрасивая!" - мысленно проговорил он.
     "Стерпится -  слюбится.  Она добрая, честная, образованная", - пробовал
утешать себя Пинегин,  но  утешение выходило слабое.  Неподкупаемый инстинкт
протестовал,  и  миллионы,  казалось,  покупались  дорогою  ценою.  Придется
лицемерить и лгать,  скрывать брезгливое чувство,  даря супружескими ласками
эту некрасивую,  желтолицую, с скуластым лицом, физически противную женщину,
вдобавок влюбленную в него до безумия...
     Но он решил поступать добросовестно. Он сумеет скрыть от этого доброго,
доверчивого создания свою нелюбовь, будет с ней ласков и внимателен... Он не
заставит ее  раскаяться,  не разобьет ее жизни,  хотя бы из благодарности...
Пусть она останется в неведении...
     Так  рассуждал он,  а  инстинкт подсказывал,  что свои вкусы к  женской
красоте он  может  удовлетворять на  стороне.  И  глаза его  заискрились при
мысли,  что  при  богатстве  ему  предстоит  широкий  простор  для  любовных
похождений.  Жена ничего не будет знать. И, наконец, можно будет по временам
уезжать за границу одному, на воды, что ли...
     Пинегин остановился на Большой Морской у витрины ювелирного магазина и,
разглядывая выставленные вещи,  решил,  что следует сделать невесте подарок,
разумеется что-нибудь скромное:  простенький браслет или кольцо - брильянтов
у нее и так много. Недурно было бы и цветов принести. Она их так любит.
     Но так как у  будущего миллионера было всего пять рублей в кармане,  то
надо  было достать денег.  Теперь этот вопрос не  удручал его,  как  прежде.
Теперь он достанет сколько угодно. Дюфур не откажет!
     И  Пинегин  отправился к  Дюфуру,  известному ростовщику,  который  жил
поблизости.  Этого Дюфура Пинегин знал давно, звал его в шутку "министром" и
был  должен ему  триста рублей года  два,  довольно аккуратно уплачивая пять
процентов в месяц.
     Он поднялся во второй этаж и отворил матовые стеклянные двери. Раздался
звонок,  предупреждающий  о  посетителе.  Высокий,  здоровый  лакей  снял  с
Пинегина пальто и сказал, что придется немного подождать. Огромное зеркало в
соседней  небольшой приемной позволяло видеть  сидевшего в  глубине  большой
комнаты,  лицом к дверям, за большим круглым столом Дюфура и спину одного из
многочисленных его клиентов; Дюфур, в свою очередь, видел входившего.
     Пинегин присел в маленькой приемной, где клиенты господина Дюфура могли
в ожидании просматривать газеты и иллюстрированные журналы,  разбросанные на
столе.  По  счастию,  в  приемной больше никого не  было,  и  ждать пришлось
недолго.  Минут через пять  из  залы  вышел военный генерал,  сопровождаемый
низеньким кругленьким румяным пожилым господином с самым добродушным лицом.
     - Чем  могу  служить вам,  Александр Иванович?  -  проговорил с  легким
иностранным акцентом господин Дюфур,  приветливо и  ласково  улыбаясь своему
исправному плательщику процентов. - Давно не имел удовольствия вас видеть, -
продолжал господин Дюфур,  пожимая Пинегину руку и  пропуская его в  большую
комнату.
     Они  присели  за  круглый  стол,  на  котором лежали  знакомые Пинегину
толстые небольшие книги с  именами клиентов и  отметками сроков и  платежей,
два перечеркнутых векселя, несколько чистых бланков и небольшая пачка денег,
вероятно только что полученных...
     - Я к вам, Адольф Адольфович, с просьбой. Мне нужно денег, - проговорил
Пинегин веселым,  уверенным тоном,  совсем не таким,  каким говорил, бывало,
прежде, обращаясь к Дюфуру за сотней рублей.
     Лицо Дюфура тотчас же сделалось необыкновенно серьезным. Он поджал губы
и мягким, почти нежным голосом ответил:
     - Мне  очень жаль,  но  в  настоящее время я  не  могу исполнить вашего
желания, Александр Иванович. Все деньги розданы, а получаются очень трудно.
     Пинегин хорошо  знал  эту  манеру отказывать с  первого раза,  особенно
клиентам, кредитоспособность которых, в глазах Дюфура, не велика, но Пинегин
нисколько не смутился и продолжал:
     - Мне не сейчас. Сейчас я у вас попрошу пустяки: рублей двести, триста,
а  на  днях мне  нужно тысяч пять,  десять,  сколько можете дать,  на  самый
короткий срок.
     Пинегин выговорил эти  цифры с  такой небрежностью,  что благообразный,
чистенький и  необыкновенно вежливый  швейцарец,  спокойное  лицо  которого,
казалось,  ничему  не  удивлялось,  на  этот  раз  с  удивлением взглянул на
молодого человека.
     - Не  удивляйтесь,  Адольф  Адольфович,  -  произнес со  смехом молодой
человек. - Я женюсь и... беру за женой два миллиона и прииски...
     - Два миллиона? Вы не шутите? - взволнованно воскликнул Дюфур.
     - Какие шутки!
     Гладко выбритое безусое лицо швейцарца отразило восторженное изумление.
Цифра эта произвела чарующий эффект.  Он поднялся с кресла, с чувством пожал
руку своего клиента и торжественно поздравил с таким счастливым событием.
     Затем он сел и в каком-то благоговейном раздумье прошептал:
     - Два миллиона большие деньги...
     И после паузы спросил:
     - А дело это верное? Не расстроится?
     - Будьте покойны,  Адольф Адольфович.  Я  не дурак,  чтоб лишиться двух
миллионов... Дело верное.
     Кругленький и  румяный  швейцарец  с  невольным  уважением взглянул  на
молодого человека,  представившего такой  веский довод и  сумевшего отыскать
жену с  двумя миллионами.  Хотя он  и  верил словам Пинегина,  тем не  менее
"позволил себе" спросить, если это не секрет, фамилию невесты.
     - Коновалова, Раиса Андреевна.
     Оказалось,  что господин Дюфур,  знавший весь Петербург, слышал про эту
девушку.
     - Огромное состояние у вашей невесты, Александр Иванович, и, кажется, в
полном ее распоряжении... Папенька ихний год тому назад умер.
     - И маменька тоже умерла, - добавил Пинегин.
     - Без  мужчины  как-то  и   страшно  девушке  с  таким  богатством,   -
сентенциозно промолвил господин Дюфур.  -  Ваша невеста,  если не  ошибаюсь,
живет  в  своем  доме,  в  Караванной?  С