блестящую  и
очаровательную, и с ней Нельмина.
     Кстати  об  этом  несимпатичном  карьеристе.  Вики  рассказывал,  будто
Нельмина назначают товарищем Берендеева.  Это - как бы преддверие... Неужели
Берендеев не раскусил этого интригана?..
     Письмо  жены  Артемьев прочел  с  интересом,  со  спокойною радостью за
близких  и  с  каким-то  невольным чувством  виноватости и  в  то  же  время
некоторой враждебности, именно потому, что он не мог не сознавать, какая его
жена хорошая и чудная женщина.
     Но,  когда  он  прочитал  пост-скриптум,  это  чувство  враждебности  и
виноватости усилилось.
     Артемьев  снова  схватил  письмо  "великолепной  Варвары"  и  стал  его
перечитывать.
     Каждая строка,  казалось,  дышавшая страстью,  вызывала в нем и чары ее
красоты и острое,  жгучее,  ревнивое чувство мужчины. И он приходил теперь в
бешенство при мысли о  Нельмине,  которого встречал у  Кауровой,  и напрасно
гнал  он  от  себя  мысль  о  том,  что  Каурова не  могла быть  чьей-нибудь
любовницей кроме него.
     К чему тогда это письмо?.. Это признание?
     - Одежда готова, вашескобродие, - доложил вестовой, входя в каюту.
     - Скажи на вахте, чтобы приготовили вельбот.
     - Есть!
     Через четверть часа Артемьев входил в  адмиральскую каюту на броненосце
и, к изумлению своему, увидал только одну адмиральшу.


XI

     "Однако!?" - мысленно воскликнул Артемьев при виде "начальницы" эскадры
Тихого океана.
     И стал мрачнее.
     Он поклонился и,  сделав несколько шагов, остановился у круглого стола,
посредине  роскошной  адмиральской  приемной,  в  почтительном отдалении  от
адмиральши.
     Она сидела,  строгая и высокомерная,  в кресле у балкона,  из раскрытых
широких иллюминаторов которого,  словно из рамок,  выглядывали и  сверкавший
под солнцем, рябивший рейд, и голубое небо, и зеленеющий берег.
     В  ожидании адмирала,  Артемьев нетерпеливо взглядывал на боковую дверь
каюты.
     Среди мертвой тишины из-за дверей вдруг донесся тихий,  меланхолический
храп.
     "Зачем  же  приняли?  Ведь  не  к  адмиральше пришел  являться  старший
офицер?" - подумал раздраженно молодой моряк.
     Да  он  и  не имеет ни малейшего желания знакомиться с  этой,  едва ему
кивнувшей своими  взбитыми  кудерками,  маленькой и  коренастой "волшебницей
Наиной"   с   огромными,    "выкаченными",    как   у   лягушки,    глазами,
неподвижно-строго устремленными на  него,  с  крупной бородавкой на широком,
слегка  приплюснутом  носу  и  с  редкими  черными  усиками  на  укороченной
"заячьей" губе, открывающей такие ослепительно белые, сплошь безукоризненные
зубы, что, казалось, они не могли быть не вставными.
     Затянутая в  корсет  до  того,  что  хорошенькая блузка  из  небеленого
полотна  напоминала  моряку   напирающий  брамсель,   готовый  под   напором
засвежевшего ветра  разорваться  в  клочки,  красная,  как  вареный  рак,  -
адмиральша Елизавета Григорьевна Трилистникова, рожденная княжна Печенегова,
по мнению Артемьева, носила слишком снисходительную кличку "сапога".
     Прошла минута-другая.
     Храп из соседней комнаты переходил в мажорный тон.
     Адмиральша,  казалось, строже и любопытнее "выпучила" глаза на офицера,
словно бы изумленная,  что он, невежа, не подходит представиться ей и скорей
разрешить жадное, злостное любопытство строгой и несомненно верной всю жизнь
супруги.
     Пикантные слухи об Артемьеве уже опередили его приезд.
     Молодой  офицер  между  тем  выругал про  себя,  и  довольно энергично,
храпевшего адмирала.
     Он и "скотина" за то,  что женился на адмиральше,  -  разумеется, она и
лет тридцать тому назад была такая же "противная жаба", - хотя бы у нее было
и  большое  состояние  и  все  сокровища мира.  Он  и  "осел",  не  сумевший
избавиться от  адмиральши хоть бы на время плавания.  Он и  "позорный трус",
который только срамит и  себя и службу,  позволяя "бабе" командовать русской
эскадрой.
     "Ишь  пялит  на  меня  глаза!"  -  подумал старший офицер,  взглянув на
адмиральшу.
     И,  поклонившись ей, - все же дама! - повернулся и направился к выходу,
чтоб ехать на "Воина".
     - Попрошу вас пожаловать ко мне! - остановил Артемьева низкий и густой,
слегка  нетерпеливый  контральто,  часто  бывающий  у  честолюбивых и  очень
некрасивых дам.
     Молодой  моряк  подавил  вздох  и,  приблизившись к  адмиральше,  снова
наклонил голову.
     С  видом чуть  ли  не  королевы адмиральша протянула надушенную руку  с
короткими пальцами,  унизанными кольцами,  поднявши  ее  кверху,  с  обычным
жестом для baisemain*.
     ______________
     * Поцелуя (франц.).

     Артемьев еще не  забыл красивых,  тонких рук "великолепной Варвары",  и
выхоленная, пухлая и некрасивая рука адмиральши показалась ему еще противнее
и словно бы "наглее" оттого, что на ней сверкали крупные брильянты, рубины и
изумруды бесчисленных колец.
     Он особенно деликатно пожал ее и отступил несколько шагов.
     В глазах адмиральши промелькнуло изумление от такой дерзости.
     Она,  впрочем,  не  показала ни гневного чувства "начальницы эскадры" к
дерзкому подчиненному,  ни обычного озлобления уродливой женщины к красивому
человеку и любезно попросила садиться.
     - Познакомимся. Можете курить! - милостиво прибавила она.
     Артемьев присел. Но не закурил.
     - Кажется,   имею  удовольствие  видеть  господина  Артемьева,   нового
старшего офицера крейсера "Воин"?
     "Отлично знаешь,  кто я такой, из доклада с вахты. Но, верно, допрос по
порядку?" - подумал молодой человек и ответил утвердительно.
     - Ваше имя и отчество?
     - Александр Петрович.
     - А   меня   зовут   Елизаветой   Григорьевной.   Сегодня   пришли   на
"Добровольце"?
     - Час тому назад.
     Прошла пауза.  Адмиральша помахала веером,  подровняла на  обеих  руках
кольца и не без иронически-шутливого упрека сказала:
     - А я думала,  что вы, Александр Петрович, удостоите представиться жене
начальника эскадры и расскажете что-нибудь интересное с родины...  А вы было
бежать... Это нелюбезно, молодой человек.
     "Начинается разнос?" - усмехнулся про себя Артемьев и сказал:
     - Я не смею беспокоить вас, Елизавета Григорьевна.
     - Вот  как!  -  не  то  удовлетворенно,  не  то  недоверчиво  протянула
адмиральша.
     - Я    по   службе,    Елизавета   Григорьевна...    Явиться   к    его
превосходительству.
     - Пармен Степаныч отдыхает.  Я ему скажу, что вы являлись. Передать ему
что-нибудь надо?..
     - Очень вам благодарен. Решительно ничего.
     - Ведь вы, Александр Петрович, назначены сюда, конечно, Нельминым?
     При имени Нельмина и  слове "конечно" молодой моряк густо покраснел и с
какой-то  особенной  силой  уверенности,  которою  хотят  обмануть  себя  не
уверенные в чем-нибудь люди, ответил:
     - Я назначен по распоряжению министра!
     - И  Василий Васильич лично приказал вам уехать из Петербурга через три
дня?
     "И это уж известно!"
     - Нет-с. Начальник главного штаба сообщил мне приказание министра.
     - Но отчего такая спешность,  Александр Петрович?  -  казалось, с самым
искренним участием спросила адмиральша.
     Об  этом напрасно раздумывал и  Артемьев и  до  сих пор ни  до  чего не
додумался.
     - Воля начальства! - сказал он.
     - Я  решительно не понимаю Василия Васильевича.  Он ведь добрый старик.
Входит в  семейное положение офицера...  Сам женатый.  Я еще поняла бы такие
распоряжения Нельмина...  Холостяк... Любит щеголять энергией. В три дня! По
правде  сказать,  я  -  не  большая  поклонница  нового  товарища  министра.
Несколько предосудителен этот дон-Жуан под шестьдесят...
     Артемьева уже грызло подозрение.
     - А ведь вы, Александр Петрович, очень не хотели к нам?
     - Очень! - горячо воскликнул Артемьев.
     - Ну  еще бы,  это так понятно.  Я  слышала,  какая у  вас прелестная и
преданная жена  и  -  без  комплиментов!  -  какой  вы,  Александр Петрович,
образцовый муж и отец...
     "Куда это ты  гнешь,  ведьма?  -  подумал Артемьев и  взглянул на нее -
совсем любезно улыбается теперь лягушечьими глазами.  А  все-таки  скорей бы
треснул брамсель,  -  и она бы ушла!" - неделикатно пожелал молодой человек,
взволнованно ожидавший от адмиральши какой-нибудь любезной "пакости".
     - Такие  дружные,   согласные  пары  ныне,  к  сожалению,  редкость,  -
продолжала адмиральша,  по-видимому, оживившаяся матримониальной темой. - Не
правда ли, Александр Петрович?
     "Правда,  что  ты  одна из  отвратительнейших особ для  пары!  Вот  это
правда!" -  хотелось бы сказать гостю,  но вместо этого он, подавая реплику,
уклончиво промолвил:
     - Говорят...
     - К несчастию, в этом "говорят" много правды... Или муж увлечется чужой
женой...  или жена - чужим мужем. Да еще, пожалуй, и каким-нибудь холостяком
второй молодости в придачу,  особенно если законный муж - большой философ...
Никакого  чувства  долга...  Никаких  нравственных принципов...  И  куда  мы
придем!?
     Но в  эту минуту,  щегольски одетый во все белое и  в  белых парусинных
башмаках, молодой матрос, благообразный, чисто выбритый, с опрятными руками,
видимо,   с   повадкой  хорошо  выдрессированного  адмиральского  вестового,
остановился в  нескольких шагах от адмиральши и,  глядя на нее напряженными,
слегка испуганными глазами, тихим и почтительным голосом доложил:
     - Капитан просит позволения видеть ваше превосходительство!
     - Проси!
     И,  обращаясь к Артемьеву, прибавила, любезно и конфиденциально понижая
голос:
     - A la bonne heure*! Сейчас увидите большого философа-мужа.
     ______________
     * Отлично! (франц.).

     - Да Князьков и не женат.
     - Какой Князьков?.. Я говорю про милейшего Ивана Николаича... Вы знаете
Каурова?  Муж  недавно  перевел его  командиром с  "Верного" на  "Олега",  а
Князькова на "Верный".
     В  вошедшем видном  брюнете  с  красивыми крупными чертами  моложавого,
румяного  и  жизнерадостного лица,  с  пушистыми усами  и  окладистой черной
бородой,   решительно  нельзя  было  увидать  ни   малейшей  неловкости  или
затруднительности мужа "великолепной Варвары".
     Он молодцевато и  как-то приятно и  легко нес свою крупную,  полноватую
фигуру в  белом кителе,  белых штанах и желтых башмаках,  слегка почтительно
наклонив  коротко  остриженную,  крепко  посаженную,  круглую,  черноволосую
голову с жирным загорелым затылком.
     Кауров крепко поцеловал руку адмиральши и  с  аффектацией почтительного
подчиненного спросил:
     - Как прикажете, ваше превосходительство... Будить адмирала?
     - А что?
     - Ученье... Адмирал хоть посмотрит.
     - Какое в два часа?
     - Минное, ваше превосходительство.
     - Не беспокойте Пармена Степаныча. Делайте без него.
     - Слушаю-с, ваше превосходительство!
     Кауров   с    каким-то   удовольствием   и    как-то   "вкусно"   сыпал
"превосходительством".
     Адмиральша указала на стоявшего Артемьева.
     - Вот и новенький к нам. Знакомы?
     Кауров так  крепко пожал руку Артемьева и  так  ласково,  добродушно и,
казалось, чуть-чуть посмеиваясь глазами, улыбался всем лицом, что влюбленный
любовник  его  жены  невольно смутился и,  казалось,  готов  был  сейчас  же
извиниться перед мужем и  просить,  чтобы он  на  него не  сердился.  Он сам
понимает, как обворожительна его жена.
     - Молодой человек не хотел к нам...  И на меня - ни малейшего внимания.
Не удостоил подойти сам.  Верно,  расстроен. Хандрит... По семье, конечно, -
ядовито прибавила адмиральша.
     Артемьев презрительно усмехнулся.
     - Привыкнет,   ваше  превосходительство!..  Только  немножко  подтянуть
себя...  Нервы и  стихнут,  Александр Петрович...  И  я  привык на положение
соломенного вдовца...  Вавочка обрадовала было осенью.  Телеграфировала, что
приедет...  А на днях:  "не приеду"...  Ну что Вавочка? Она писала, что вы -
спасибо, голубчик! - навешали ее... Здорова? Не скучает?
     - Здорова... Не скучает, кажется...
     - И молодец Вавочка. Честь имею кланяться, ваше превосходительство!
     И Кауров снова чмокнул руку адмиральши.
     Поклонился и Артемьев, собираясь уходить.
     - Так  и  не  удостоите,  молодой  человек,  чем-нибудь  интересным  из
Петербурга? - с насмешливой усмешкой высокомерно спросила адмиральша.
     - Ничего интересного нет,  Елизавета Григорьевна...  А  петербургские и
кронштадтские сплетни,  вероятно,  вам хорошо известны,  гораздо лучше,  чем
мне.
     Адмиральша едва кивнула и не протянула руки.


XII

     Только  что  Артемьев вернулся на  крейсер и  стал  переодеваться,  как
капитанский вестовой Максим,  такой же добродушный, веселый и суетливый, как
и капитан, уже просил старшего офицера пожаловать в капитанскую каюту.
     - В большом они нетерпении, ваше вашескобродие!
     Через несколько минут Артемьев был у капитана.
     - Ну,  садитесь и рассказывайте, Александр Петрович! Как принял адмирал
и  тому подобное?  О  чем так долго беседовали,  если не секрет?  Идем мы на
Север  и  тому  подобное?  -  полный любопытства,  нетерпеливо и  озабоченно
спрашивал Алексей Иванович, то и дело вытирая капли пота с лысины.
     - Адмирал никак не принял. Храпел.
     - Любит   всхрапнуть...   Ха-ха-ха!   От   переутомления...   Ха-ха-ха!
Бык-быком! А Марфа Посадница?
     - Форменная донна Стервоза!
     Алексей Иванович захохотал,  как ребенок, простодушно и заразительно. И
глаза стали детскими.
     - Это вы ловко окрестили,  Александр Петрович... Именно донна Стервоза!
Испанисто "задается"...  И сама она,  мол,  донна и ее дядюшка... Удостоился
видеть... Тоже вроде гранда Свинтусино-де-ла-Пройдоха.
     Видимо  довольный своим  дешевым  остроумием,  Алексей Иванович сам  же
весело смеялся.
     - Так что же адмиральша, Александр Петрович?
     - Ну и рожа,  Алексей Иваныч! Куда хуже сапога... Адмирал храпит, а она
у  балкона...  таращит глаза...  Хотел было удрать от  нее...  Не  к  ней же
являться и  прикладываться к  ее свиным лапкам в  кольцах!..  -  раздраженно
говорил Артемьев.
     Капитан уже не хохотал. Он стал вдруг серьезен.
     - Так-таки и не явились к адмиральше?.. И тому подобное?..
     - Сама позвала.
     - И  не  подошли  к  руке,  Александр Петрович?..  -  спрашивал Алексей
Иванович,  взглядывая на  старшего офицера сконфуженными и  в  то  же  время
испуганно-укоризненными глазами.
     - Не подошел... Пожал руку... Да чего вы волнуетесь, Алексей Иваныч?
     - А  что  она?  Ведь все  у  нас  обязательно целуют ее  руку.  И  тому
подобное...  Нельзя...  Так как же прошел этот скандал?..  Чем кончилось? По
крайней мере не развели с ней?  И тому подобное?..  -  совсем уже подавленно
спрашивал капитан.
     Артемьев рассказал про свое свидание с адмиральшей и прибавил:
     - Все  кончилось тем,  что  не  подала руки...  И  с  чего вы  это  так
волнуетесь?
     - Эх,  Александр Петрович!..  - вздохнул капитан. - Не все кончилось...
Только началось. И тому подобное. Она злопамятная... И теперь адмирала будет
нажигать.
     - И черт с ней!.. Пусть ко мне придирается!
     - Ко всем,  и главное -  ко мне...  Одни неприятности пойдут...  И тому
подобное.  А  то и законопатит нас куда-нибудь в трущобное плавание.  И чего
вам  стоило,  голубчик,  подойти  к  ней  -  все-таки  супруга адмирала и  в
некотором роде,  хоть и сапог,  а дама!  -  и приложиться к ее свиным лапам?
Потешили бы  ее...  Мало ли  какие подлые руки приходится пожимать.  И  тому
подобное. Пожал и отошел. Так к чему из-за какой-нибудь подлой бабы наживать
только беспокойство...  Вы не будьте в претензии,  Александр Петрович, что я
позволил... И тому подобное...
     И,  протянув руку,  капитан  крепко  пожал  руку  Артемьеву,  просто  и
искренно сказав:
     - Я -  пугливая ворона,  Александр Петрович. Всего боюсь. Мне бы только
протянуть год  -  и  к  семье...  Потом  опять  по  летам буду  отстаиваться
где-нибудь в Финском заливе... А семья на даче около. Приедешь - и хорошо...
Жизнь - разве беспокойство, передряги да ссоры? Ну, да, верно, уйдем и донны
Стервозы не увидим!.. Как-нибудь пролетит эта история с ней!
     Артемьев сказал,  что он не в претензии.  Ему жаль было сказать Алексею
Ивановичу, что так бояться всего - ужасно.
     А  чем лучше его жизнь?  -  невольно спросил он  себя,  когда заперся в
своей  каюте и  вспомнил свою  службу.  Он  всегда "умывал руки",  оставаясь
"чистеньким",   и   боялся  заступиться  за  "правду",   чтобы  не  рискнуть
благополучием и счастьем семейной жизни.
     И разве не трус он перед женой?


XIII

     Артемьев написал письмо "великолепной Варваре".
     Это был крик страсти, злобы, негодования и обиды влюбленного, ревнивого
и  самолюбивого животного,  которого так неожиданно и  скоро обмануло другое
лживое,  красивое и очаровательное животное, - строки, достаточно глупые для
человека в том возрасте, когда отрава и слепота в любви так же обычны, как и
в старые годы.
     Как  обыкновенно бывает,  письмо  вдруг  оканчивалось требованием "всей
правды" (да еще по телеграфу), приезда в Нагасаки, как она обещала, клятвами
в  любви и  уверениями,  что  несчастная и  оклеветанная Вава  -  прелестная
женщина и, выйдя за него замуж, станет еще прелестнее.
     Артемьев прочитал свое посланье, и ему стало стыдно.
     "Разве есть доказательства,  что она лжет?  Разве слухи,  подлые намеки
адмиральши и  гнусное  хвастовство Нельмина непременно правдивы?  И  наконец
какое у  меня право -  и  где  такое право?  -  оскорблять женщину,  которая
все-таки любила?"
     Артемьев  разорвал письмо  свое  на  мелкие  клочки.  Он  решил  завтра
написать, а сегодня ответить жене.
     Но  после нескольких строк продолжать письма Артемьев не  мог.  Не  мог
написать правды. Стыдно было и лгать.
     Но  он  избежал  того  и  другого,  -  совесть  сговорчива,  -  написал
телеграмму. Напишет "бедной Соне" всю правду потом.
     Несколько успокоенный,  Артемьев вышел наверх, велел собрать команду во
фронт,  представился команде  и  произвел на  матросов хорошее  впечатление,
особенно тем,  что очень громко и внятно сказал, что закон не разрешает бить
и употреблять какие-нибудь наказания, в законе не указанные.
     Еще  большее  впечатление  произвел  новый  старший  офицер  на   жадно
слушавших его матросов тем,  что разрешил обращаться к нему с жалобами, если
кто-нибудь будет беззаконно наказан.
     Распустив команду,  Артемьев  вместе  с  боцманами осмотрел  крейсер  и
нашел,  что старшему офицеру придется много поработать,  чтобы крейсер был в
порядке.
     - Грязновато там, где не на виду! - говорил он боцманам.
     - Это точно, ваше благородие! - соглашались оба.
     - Так отчего же эта грязь?..
     - Не требовал прежний старший офицер!
     - А я буду требовать!
     В  тот же вечер "новый" нечаянно услыхал,  что оба боцмана посмеивались
над ним,  уверенные,  что он только сначала "хорохорится",  и заметил, что в
кают-компании с ним все были сдержанны и сухи.
     А  Непобедный рассказывал о  каких-то новых порядках,  которые завел на
каком-то острове какой-то Дон-Кихот.
     "Пробуют", - подумал Артемьев и не обратил ни малейшего внимания.
     Часов  в  девять он  съехал на  берег.  Отправил телеграмму и  зашел  в
ресторан одного из лучших отелей.
     Он сел за столик,  лениво отхлебывал портер и,  мрачный, посматривал на
публику, как вдруг к нему подошел в статском платье Кауров. Он был несколько
красен, но не пьян.
     - Позволите на минуту подсесть, Александр Петрович?
     - Пожалуйста, Иван Николаич!
     И Артемьев как-то виновато и ласково улыбнулся.  А Кауров, посмеиваясь,
рассказывал:
     - За  обедом Марфа Посадница жаловалась адмиралу на  вас.  Еще  бы!  Не
прикладывались к  ручке...  Не титуловали...  За ее пакостные намеки назвали
сплетницей.  Хвалю...  Она и  насчет этого прошлась...  да и  обо всех ваших
поступках "вообще". Гости...