духа.  Добрый Саша.  Он не забыл мать. И она заставила Володю, еще не совсем
отрезвившегося, несколько раз повторить Сашины слова.
     - Он не говорил, сколько именно даст мне?
     - Не говорил, но сказал: пусть мамаша не беспокоится... Она ни в чем не
будет нуждаться...  Будьте покойны,  мамаша... Саша - добрый сын... отличный
сын... По всему видно...


        "XI"

     Благодаря полковнику весть о  подарке и об обещаниях Саши разнеслась по
всем   кланам,   и   везде   хвалили  Сашу.   "Он   поступает  благородно  и
по-родственному,  -  говорили родные,  надеясь,  что никому из  своих он  не
откажет помочь. - Еще бы. Такие миллионы! Кому уж и помочь, как не своим?"
     Вскоре после  этого  известия тетя-уксус  говорила после  обеда  своему
мужу:
     - Ты сходи к Саше и попроси у него... Ты - родной дядя.
     Дядя Сергей мрачно вздохнул.
     - Так-таки прямо и проси...
     - Ох, откажет, - уныло протянул дядя Сергей.
     - Не смеет отказать.  Такие деньги сграбастал и - отказать! Не чужой ты
ему. Сходи, Сергей Васильич.
     - Сходить-то отчего не сходить, только вряд ли...
     - Требуй,  объясни,  что мы  -  бедные люди.  Не бесчувственный же он в
самом деле!..  Антонина,  твоя выжига сестрица,  уж,  верно,  у него просила
взаймы без отдачи. Ты-то чего зевать будешь?..
     - Не лучше ли попросить брата Николая поговорить с Сашей,  а?  За глаза
как-то  деликатней и  можно круглее сумму спросить.  Что ты  на это скажешь,
Феоза?
     - Что ж, настрой полковника...
     - А сколько, ты думаешь, спросить?.. Тысчонки две, три?
     Феоза Андреевна презрительно поджала губы и с укором покачала головой.
     - Ну пять, что ли?
     - Как  вы  глупы,  Сергей Васильич,  и  как мало думаете о  будущем,  -
вспылила Феоза Андреевна.  -  По  крайней мере  десять!  Надо быть подлецом,
чтобы  не  дать  нам  десяти тысяч при  его  миллионах!  -  мрачно прибавила
тетя-уксус.
     Супруги стали мечтать об этих десяти тысячах.  Если они их получат,  то
можно отдать их под вторую закладную дома и иметь двенадцать процентов.  Это
тысяча двести рублей лишнего дохода к двум тысячам жалованья.
     - Тогда можно и  дачку получше нанять,  и  обстановку подновить,  а  то
просто срам, какая у нас обивка в гостиной.
     - Д-д-да,  хорошо бы,  - согласился дядя Сергей и прибавил: - Бывает же
людям счастие!..
     - Да  еще каким...  Твой-то племянник,  если говорить правду,  дрянь-то
порядочная. Недаром в Архангельскую губернию туряли... Даром не турнут...
     - А ты как думаешь, Феоза, он даст?
     - Не  смеет не  дать!  -  с  каким-то  закипающим озлоблением прошипела
тетя-уксус.  -  Женится на уроде с миллионами да не дать честным, порядочным
близким людям десяти тысяч?!.  Можно,  наконец, и припугнуть голубчика, если
он окажется подлецом.
     Дядя Сергей удивительно посмотрел на жену.
     - Не  понимаешь?..  Все  вам  объясни и  в  рот  положи?..  А  вот  как
припугнуть: дать понять, что можно и свадьбу расстроить...
     - Это как же?
     - А  так же...  Написать анонимное письмо Раисе этой,  что жених-то  ее
обманывает, на деньгах женится... Разве это не правда?..
     - Положим,  и правда,  только ты, Феоза, того... далеко хватила... И не
поверит она анонимным письмам:  говорят,  влюблена, как кошка... А если Саша
догадается,  кто сочинял,  тогда и копейки от него не получишь... Нет, уж ты
чересчур проницательна, Феоза... Завралась, матушка!
     Подобный же разговор шел и у Бобочки с Катенькой. Начал его чистенький,
румяный  и   миловидный  Бобочка,   находившийся  в  весьма  меланхолическом
расположения духа за десять дней перед двадцатым числом.
     - Верно,  Саша и  тебя не  забудет,  Катенька?  Уж  если он  Володе дал
пятьсот рублей на рестораны,  так тебе не грех помочь... Как ты думаешь? Оно
было бы недурно иметь кое-что про черный день... Очень бы недурно.
     - Предложит,  не  откажусь,  но  сама просить ни  за  что не  стану,  -
решительно заявила Катенька и вся даже покраснела.
     - Боже  сохрани,   просить,  унижаться,  -  поспешил,  по  обыкновению,
вильнуть Бобочка.  -  Можно бы, знаешь ли, Катенька, как-нибудь в разговоре,
при  случае,  намекнуть о  нашем положении.  Что стоит помочь сестре при его
богатстве...
     - Но ведь богатство не его.
     - Не все ли равно жены или мужа?  Да и  он будет полным распорядителем,
и,  конечно, Раиса Николаевна не пожалеет для сестры любимого человека. Было
бы очень странно,  если бы он ничего тебе не дал.  И вдобавок он, кажется, к
тебе более всех был всегда расположен?
     - А мы-то все как к нему относились?.. И ты сам как его всегда бранил?
     - Я не бранил,  душа моя,  а находил, что он делал большие глупости, не
умея нигде пристроиться...
     - А  теперь  поумнел,  пристроившись к  богатой невесте?  -  насмешливо
кинула Катенька.
     - Ты опять не поняла меня,  мой друг... Я не стану разбирать, почему он
женится -  по расчету или нет, - я хочу только сказать, что так или иначе, а
у  него громадное состояние -  вот и все...  И помочь сестре он мог бы...  А
впрочем,  если ты находишь в  этом что-либо неловкое,  я,  конечно,  с тобой
согласен... Делай как знаешь!
     Бобочка отлично знал,  что  слова его  произведут надлежащее действие и
что Катеньку и  без его напоминаний несколько беспокоило то  обстоятельство,
что Женечке,  Володе и Пете он уже дал денег и обещал давать вперед, а о ней
даже и  не вспомнил в разговоре с братом.  Она считала себя оскорбленною тем
более,  что  она одна из  всей семьи всегда заступалась за  Сашу,  когда его
начинали бранить.  Вероятно,  вследствие этого  Катенька с  сердцем  сказала
мужу:
     - И намекать не буду... И ни малейшего шага не сделаю... И к ним ездить
не стану...  А  то в самом деле подумают,  что я их денег хочу.  Ничего я не
хочу.  Оставь,  пожалуйста,  меня в покое! - раздраженно прибавила Катенька,
готовая плакать от обиды.
     Но через два дня горькая обида сменилась радостью. Утром, когда Бобочка
был  на  службе,  заехал  Саша  и  сам  заговорил,  что  поможет  ей.  Раиса
настаивает,  чтобы он сделал что-нибудь для своих,  и он,  разумеется, очень
рад быть полезным Кате.  Он  положит на ее имя сорок тысяч в  банк и,  кроме
того,  будет давать некоторую сумму ежегодно. Он всегда любил Катю. Катенька
расплакалась,  обняла  брата,  горячо  благодарила его  и  Раису  и  тут  же
попросила Сашу  быть крестным отцом будущего ребенка.  Брат с  удовольствием
согласился. Он чувствовал, что сестра любит его и что миллионы его не играют
в  глазах ее существенной важности,  и  это было необыкновенно приятно после
всего того,  что он  видел в  эти дни.  Они прежде были дружны до  выхода ее
замуж.  Но с  мужем они не сошлись и  не могли терпеть друг друга,  и брат с
сестрой виделись редко.  Тем  не  менее он  знал,  что  сестра,  несмотря на
скверное  отношение  к   нему  Бобочки,   тепло  и  участливо  относилась  к
"отщепенцу" и всегда защищала его.
     Они задушевно болтали,  вспоминали прошлое,  прежних общих знакомых.  О
настоящем оба избегали говорить. Но под конец Пинегин не выдержал и спросил,
глядя в упор на сестру:
     - А ты, Катя, как относишься к моей женитьбе?
     Катенька, не ожидавшая такого вопроса, сконфузилась и молчала.
     - Ведь ты, Саша, все-таки привязан к Раисе, - проговорила наконец она.
     - Пожалуй,  привязан,  как к  кроткой,  хорошей девушке,  но -  ты сама
знаешь - не люблю ее как женщину...
     - Тяжело тебе будет, Саша, - с чувством вымолвила сестра.
     Пинегин молча кивнул головой.
     - И не разбей ты ее жизни. Раиса тебя боготворит и верит в тебя...
     - Постараюсь,  -  отвечал брат и  совсем тихо прибавил:  -  соблазн был
велик, Катя, для подлости... Не устоял... Жить хочется.
     Оба примолкли. Да и что было говорить?


        "XII"

     За  это  время  у  Пинегина перебывало столько посетителей,  сколько не
бывает,  пожалуй,  и  у  министров,  и  все посетители непременно желали его
видеть  по  важному делу.  Молодая,  шустрая Анюта,  горничная меблированных
комнат, в которых жил Пинегин, зарабатывала хорошие деньги. К ней в руки так
и  сыпались деньги.  Ее упрашивали доложить и  обещали хорошо поблагодарить,
если  она  скажет,  когда Пинегин бывает дома  и  когда удобнее его  застать
одного.
     Почти  все  представители многочисленных семей  Козыревых  и  Пинегиных
считали долгом посетить теперь человека,  который еще  недавно считался чуть
ли не отверженным.  И  Никс,  и  Бобочка,  и  дяди,  и  кузены были у него с
визитами.  Никс  предлагал  причислить  Сашу  и  манил  камер-юнкерством,  и
несколько раз завтракал с Пинегиным у Кюба, заказывая тонкие блюда. Бобочка,
проникнутый чувством благодарности за то,  что брат не забыл любимой сестры,
старался восстановить с Пинегиным добрые, родственные отношения, и как-то за
ужином  в  ресторане предлагал выпить  на  брудершафт и,  подвыпивший,  стал
объясняться в любви, объясняя причину прежних "недоразумений". Объявлялись к
Пинегину даже,  самые отдаленные родственники и родственницы,  с которыми он
впервые знакомился,  и  поздравляли его с счастливым событием.  Все,  словно
вороны,  слетались на добычу с  какой-то наглой и  наивной бесцеремонностью.
Приходили знакомые,  которых Пинегин давно не видал,  бывшие сослуживцы,  и,
наконец,  являлись совсем незнакомые люди -  и не нищие,  нет!  - а прилично
одетые люди.  И  все  эти  посетители большею частью намекали о  деньгах или
прямо просили их под теми или иными благовидными предлогами.  И сколько было
унижения!  И Пинегин, сознававший свою подлость, имел утешение видеть ее и в
других...  Встречаясь с кем-нибудь на улице, он так и ждал, что после первых
приветствий у него попросят денег.
     Тетя  Антонина приезжала занять денег сама.  Никс  предоставил ей  роль
просительницы и  не  желал путаться в  эти родственные дела.  Он был слишком
джентльмен,   чтобы  ни  с   того  ни  с  сего  обращаться  к  Пинегину,   и
"по-джентльменски" только занял у  него пятьсот рублей за завтраком,  причем
так  внезапно и  небрежно спросил "этот пустяк",  что Пинегин торопливо и  с
любезной готовностью,  точно чем-то польщенный,  вынул из бумажника и  подал
Никсу  деньги,  которые тот  положил к  себе  с  таким  видом,  точно сделал
одолжение, что взял их.
     Ранним   утром   явилась   однажды  тетя   Антонина  к   племяннику  и,
взволнованная,  со слезами на глазах,  заговорила о  своем положении.  У них
долги и долги,  по которым приходится платить сумасшедшие проценты, и потому
тех  семи  тысяч,  которые  получает  Никс,  не  хватает.  Она  обращается к
великодушию Саши.  Она всегда относилась к  нему хорошо и любила его...  Она
надеется,  что он не откажет в просьбе и даст десять тысяч взаймы, на долгий
срок... "Не правда ли?.. Ты ведь, Саша, добрый?"
     Эти излияния в  чувствах возбуждали в  Пинегине невольное презрение и в
то   же   время  гаденькое  чувство  злорадства  при   виде   унижения  этой
тети-аристократки,   которая  всегда  относилась  к   нему  с  презрительной
небрежностью.  И он,  разумеется,  не отказал ей, а с изысканной любезностью
обещал через неделю доставить эту сумму...  Напрасно тетя так волновалась...
И пусть она не беспокоится... этим долгом...
     Тетя Антонина,  с  мастерством опытной актрисы,  проделала трогательную
сцену  благодарности,  заключив "доброго Сашу" в  объятия,  и  скоро уехала,
попросив на прощанье никому не говорить об ее просьбе...
     - А то ты ведь знаешь,  Саша,  пойдут сплетни,  пересуды...  А я их так
боюсь... Ну, до свиданья... Поцелуй за меня милую Раису... Еще раз благодарю
тебя...
     Вслед за тетей Антониной,  по обыкновению бесшумно и незаметно, вошел в
комнату  Пинегина  полковник,  заходивший  довольно  часто  в  это  время  к
племяннику "на несколько минуток",  как он говорил, и предлагавший исполнять
всякие  Сашины  поручения.  Он  же,  случалось,  и  выпроваживал просителей,
терпеливо  ожидавших  в  прихожей,   и  искренно  возмущался,  что  Саша  не
приказывает их всех гнать в  шею,  а  напротив,  принимает и  выслушивает их
просьбы.  Сам  он  ничего не  просил у  племянника и,  питая  теперь к  нему
необыкновенное уважение,  и  любовь,  самым бескорыстным образом защищал его
интересы,   советуя  не  очень-то  раздавать  деньги.  Одному  дашь,  -  все
пристанут.
     - Нет ли каких поручений,  Саша?  - весело спросил он, поздоровавшись с
племянником.
     - Никаких нет, дядя.
     - Ну,  а вчерашние я все исполнил:  к портному твоему заходил -  обещал
завтра принести три  пары...  Сапожника торопил,  чтобы поскорей.  Был  и  у
священника -  условился насчет венчания...  И с певчими торговался... Дерут,
живодеры.
     - Спасибо вам, дядя.
     - Рад Саша, для тебя похлопотать. Стоишь того! - значительно проговорил
он.  -  А я сейчас Антонину у подъезда встретил.  Рассказывает, что заезжала
звать тебя обедать. Так я и поверил! Что, сколько она у тебя просила?
     - Ничего не просила.
     Полковник хитро подмигнул глазом:  "Дескать,  меня не обморочишь!" -  и
проговорил:
     - Секрет так  секрет...  А  только много  ты  им  не  давай -  все  они
бездонные бочки: и генерал, и сестра-генеральша, и Леночка... Им что ни дай,
все мало... Любят пустить пыль в глаза и аристократов корчить... Дескать, мы
- сенаторы и  носим двойную фамилию:  Кучук-Огановские!  Особенно сам  он...
Воображает,  что  какой-то  там  татарин Кучук  -  очень  важное кушанье,  а
Козыревы и  Пинегины -  мелюзга!  -  не  без  раздражения говорил полковник,
весьма щекотливо оберегавший честь фамилии Козыревых...
     И, помолчав с минуту, сказал:
     - Вот что,  Саша. Был я вчера у брата Сергея. Просит он замолвить перед
тобою словечко.  Сам не решается.  "Саша, говорит, нас не очень-то любит..."
Положим, что и так, да разве ты обязан всех любить? - вставил полковник... -
Ну,  оба  они,  и  брат и  Феоза,  на  судьбу роптали.  Жалованье,  говорят,
небольшое, всего две тысячи, сын пока без места... А если, говорят, уволят в
отставку, то пенсия маленькая... Только брат врет, не уволят его в отставку,
- я знаю... А все-таки, Саша, он дядя родной, брат твоей матери.
     - Сколько же дядя Сергей просит?
     - Ну,  признаться,  Феоза заломила:  ежели бы,  говорит,  Саша дал  нам
десять тысяч, то мы никогда бы больше не беспокоили его, спокойно прожили бы
старость и молили бы за него господа бога...
     - Ну,  тетя-уксус не  очень-то любит бога,  -  засмеялся Пинегин,  -  и
всегда лазаря поет... Верно, дядя кой-что и припас на черный день?..
     - Очень может быть. Они - аккуратные люди... А все дал бы что-нибудь, а
то тетя-уксус... сам знаешь, какая дама, - усмехнулся полковник...
     - Передайте дяде, что я дам ему три тысячи. Черт с ним!
     - И  за  глаза  довольно.  С  какой  стати  больше  давать?  -  одобрил
полковник.  - Матери, сестрам, я понимаю... И в каком же восторге твоя мать,
Саша!..  Вот уж истинно сын наградил мать по-царски!..  Шутка ли:  пятьдесят
тысяч,  да  еще  за  границу посылает!  Теперь  Олимпиада как  сыр  в  масле
катайся...  И  Катенька в  восторге...  все тебя благословляют и  твою милую
Раису Николаевну...  А сколько думаешь братьям давать? Много не давай, Саша,
все равно в рестораны снесут...  Шампанское да лихачи...  И то Володя уж без
денег...  Пятьсот, что ты дал, уж ухнул... Рублей по пятидесяти в месяц если
будешь им давать, то за глаза...
     Полковник  просидел  с  четверть  часа  и,   пока  племянник  одевался,
рассказал несколько сплетен.  Жорж собирается "обломать ноги" Володе за  то,
что он уж слишком нахально ухаживает за Манечкой.  "Недавно она с Володей на
тройке ездила.  Ловко!  А  Антонина вчера приехала к  Вавочке и  закатила ей
сцену!"
     - При мне дело было.  Знатно,  брат, поругались! - прибавил полковник с
нескрываемым удовольствием.
     - За что? - полюбопытствовал Пинегин.
     - А все из-за благоверного.  Он ведь,  знаешь, охотник поферлакурить...
Словно петух  за  дамами бегает.  "Го-го!"  да  "го-го!"  Ну,  и  разлетелся
третьего дня к  Вавочке;  конфект три фунта,  букет цветов и  билет в  оперу
привез...  "Не откажите,  говорит, принять, обворожительная Вавочка!" А сам,
знаешь ли,  шельма,  по-родственному ей  ручки целует и  все  норовит повыше
пульсика,  петух-то наш... Хе-хе-хе! А Антонина узнала как-то (тут полковник
умолчал,  что он  же  сообщил ей  об этом по секрету) и  на следующий день к
Вавочке...  А я у нее кофе пил...  Ну, сперва шпильки, знаешь ли, шпильки, -
Антонина на это мастерица,  - а потом так и бухнула: "Ты, говорит, кокетка и
напрасно  святошей  представляешься,   чужих  мужей  завлекаешь!"   Вавочка,
разумеется,  в слезы. А Антонина забрала ходу и пошла, и пошла... "Напрасно,
говорит,  ты воображаешь,  что можешь прельстить и  что Никс в тебя влюблен.
Ты,  говорит,  жирная  перепелка и  больше  ничего!"  Тут  уж  и  Вавочка не
выдержала.  Слезы  вытерла и  давай  тетку отчитывать с  Никсом вместе.  "Я,
говорит,  вашего престарелого супруга не  завлекаю и  завлекать не  желаю...
Вовсе и не интересен он для меня со своим большим животом... У меня мой Гога
есть,   покрасивее  вашего  влюбчивого  муженька...   Я,  говорит,  пусть  и
перепелка,  но зато не подкрашенная общипанная пава, как вы..." И все в этом
роде...  Та-та-та, та-та-та... Потеха! Так и расплевались! - заключил весело
полковник и простился с племянником.
     Выйдя в  прихожую,  он строго приказал Анюте всем говорить,  что барина
дома нет...  Однако вскоре после ухода полковника стали являться посетители,
и Аннушка докладывала,  и Пинегин принимал,  выслушивал разные предложения и
по большей части отказывал в просьбах.
     Много ходило к нему теперь народа.  Только люди того небольшого кружка,
где прежде бывал Пинегин,  не показывались к нему,  и никто из них не просил
денег. А с какой радостью он дал бы и с каким нетерпением злорадства он ждал
этих просьб!  Но эти знакомые словно в воду канули, и при случайных встречах
с  ними на улице Пинегин невольно конфузился и старался обходить их.  Завидя
однажды  Ольгу  Николаевну,   ту  самую  хорошенькую  барышню,  которая  ему
нравилась,  он торопливо вошел в первый попавшийся магазин,  чтобы только не
встретиться с  нею и  не увидать презрительного взгляда ее серых живых глаз.
Он  уже слышал от  одной своей кузины,  знакомой Ольги Николаевны,  с  какой
гримасой она  выслушала весть об  его  женитьбе.  Даже и  бывший его близкий
приятель,  бедняк  литератор Угрюмов,  заходивший прежде  довольно  часто  к
Пинегину и перехватывавший у него иногда по два, три рубля до получки аванса
или гонорара, и тот не показывался.
     Пинегин наконец не выдержал и сам пошел к нему.
     И  это  невольное смущение  Угрюмова,  и  его  особенная преувеличенная
любезность ясно показывали в  чем  дело.  Но  Пинегин,  и  сам  сконфуженный
приемом, тем не менее сделал попытку предложить денег, искренно желая помочь
этому талантливому литератору, которого уважал и любил.
     После  нескольких минут  неклеившегося разговора Пинегин робко,  словно
виновный, проговорил:
     - Я теперь богат,  могу располагать большими деньгами...  Вы, вероятно,
слышали... я женюсь на богатой девушке...
     - Как же, слышал, - ответил Угрюмов и отвел взгляд.
     - Возьмите у  меня  сколько нужно,  поезжайте в  Крым,  на  Кавказ,  за
границу,  куда хотите.  Послушайте!  Вам необходимо полечиться и  отдохнуть,
чтобы  потом,  без  забот о  завтрашнем дне,  написать давно задуманную вами
книгу.  Возьмите, прошу вас, - почти молил Пинегин, с жадным вниманием глядя
на бледное, больное лицо молодого литератора.
     Угрюмов очень благодарил, но отказался.
     - Мне  теперь не  нужно,  совсем не  нужно,  -  говорил он  торопливо и
смущенно. - Я получил хорошую работу.
     Пинегин видел,  что  Угрюмов говорил неправду и  только щадил  его,  не
объясняя истинной причины отказа,  и ушел,  хорошо по