вать неприятные впечатления при виде
этого разлагающегося человека.
     - И  ведь воображает,  что  поправится!  -  не  без  удивления мысленно
проговорил Ракитин.


XI

     Ракитин нашел хозяйку в столовой.
     Он попросил ее немедленно послать за сиделкой.
     И  вдруг  вспомнил,  что  обещал сделать визит  одной даме,  с  которой
встречался в Петербурге и недавно встретился в Монтре.  И он решил сейчас же
ехать. По крайней мере, развлечется.
     - Я не буду обедать сегодня, госпожа Шварц! - объявил Ракитин.
     И нашел нужным прибавить:
     - Обедаю в Веве... С одной знакомой.
     - О, monsieur! - шутливо-строго сказала хозяйка и погрозила пальцем.
     - Вы что же думаете? - смеясь, спросил Ракитин.
     - Вы ведь опасный человек...
     Ракитин  от  удовольствия  вспыхнул.  Он  как-то  особенно  победоносно
затеребил бородку и с преувеличенной напускной скромностью проговорил:
     - Увы!  И  стар,  и  толст,  и  уж  никому не опасен!  До свидания.  И,
пожалуйста, сиделку.
     - Сию минуту!  - И хозяйка надавила кнопку. - Видно, какой вы старый!..
Bonne chance!*  -  значительно промолвила госпожа Шварц с веселой поощряющей
улыбкой.
     ______________
     * Желаю успеха! (франц.)

     И, сразу переходя в деловой тон и делаясь любезно-серьезной, прибавила:
     - Вы знаете условия пансиона?
     - Какие?
     - Если не  обедаете дома,  плата за  обед не исключается...  Я  обязана
предупредить... Извините...
     - Знаю! Знаю!
     И, приподняв шляпу, Ракитин ушел и сел на трамвай.
     Жена тайного советника,  лет за тридцать,  не оскорбляющая эстетических
чувств Ракитина,  элегантная брюнетка, приехавшая в Швейцарию с десятилетним
мальчиком ради его слабой груди,  уже порядочно соскучившаяся по Петербургу,
обрадовалась приходу Ракитина.
     Она с интересом прослушала о проблематической барыне,  не приезжающей к
влюбленному умирающему мужу,  пожалела мужа, возмутилась женой, но, впрочем,
старалась найти смягчающие обстоятельства, сказав несколько прочувствованных
слов о женах, которые выходят замуж, не подумав, без настоящей любви.
     Так как Ракитин знал,  что и  Наталья Ивановна Брике не  подумала перед
замужеством,  так  как господину Бриксу за  шестьдесят,  то  Ракитин не  без
большого оживления и  торопливо стал  рассказывать о  нелепых  предрассудках
брака и вообще о любви и смешил молодую женщину своей веселой,  остроумной и
дерзкой   болтовней.   Она   смеялась   недвусмысленным  рассказам   старого
ухаживателя и  знатока женщин,  улыбалась его будто бы  нечаянно срывавшимся
комплиментам и,  в  свою очередь,  не оставалась в долгу,  рассказывая,  как
приятно болтать с таким умным, талантливым писателем.
     Они проболтали целый день.  Обедали вместе в  пансионе.  Гуляли.  И оба
кокетничали друг с другом, довольные, что не скучали.
     Расставаясь, элегантная брюнетка с вкрадчивой обаятельностью просила не
забывать ее и "посмеяться вместе", как сегодня. И Ракитин, конечно, обещал и
несколько раз поцеловал ее душистую руку.
     Он вернулся домой в десятом часу, очень довольный проведенным днем.
     "Пожалуй, и досмеемся до маленького романа! Мужу за шестьдесят, а она с
темпераментом и,  кажется,  не настолько глупа, чтобы заинтересоваться здесь
каким-нибудь  чахоточным  молодым  человеком!"  -  думал  Ракитин  и  весело
усмехался, уверенный, что произвел на скучающую барыньку впечатление.
     А  тайная  советница  в  то  же  время,   между  прочим,  писала  одной
приятельнице в Петербурге:
     "Думала,  что Ракитин умнее. Он воображает себя неотразимым и с первого
же визита принял аллюры ухаживателя,  не понимая,  что он немножко смешон со
своим самомнением,  брюшком,  мешками под глазами и  разговорами о  любви...
Вероятно,  думает за мной ухаживать,  рассчитывая на роман. Конечно, я с ним
кокетничаю от скуки, и ты догадаешься, как не трудно влюбить этого "молодого
человека под пятьдесят".  Но даже и это не интересно... Эти пятидесятилетние
господа не в  моем романе.  Довольно и своего супруга,  который,  по крайней
мере,  влюблен издалека и  не будет знать,  что мой верный рыцарь приедет на
неделю в  Женеву,  и  мы проведем с  ним прелестные дни.  Право,  молчаливые
двадцатипятилетние рыцари куда  интереснее самых  умных  стариков,  как  мой
влюбленный,  подозрительный и требовательный благоверный,  вечно говорящий о
святости долга... О, какая свинья!"
     Ракитин вошел в  комнату и  присел на  балконе.  Он  забыл об  обещании
навестить вечером Неволина и  был  в  мечтательном настроении самоуверенного
женолюба, как в комнату постучали.
     Мечтательное настроение сразу исчезло, когда вошла Берта и сказала, что
больной уже три раза посылал за ним.
     - Очень просил зайти.
     - Ему хуже?
     - Нет... Как будто бодрее.
     - Сиделка там?
     - Как только вы ушли, она пришла.
     - Скажите, что приду сию минуту!
     Он докуривал папиросу,  чтобы оттянуть минуту посещения.  Но,  внезапно
почувствовавши стыд за  свое равнодушие к  умирающему,  швырнул недокуренную
папироску, порывисто поднялся с лонг-шеза и вышел из комнаты.
     Комната Неволина, слабо освещенная лампой под темным абажуром, казалась
еще мрачней.  Запах лекарств и спертый воздух казались невыносимыми. И самый
больной в  полутьме казался еще неприятнее и страшнее с его мертвенным лицом
и блестящими глазами.
     Сиделка, с располагающим лицом, спокойная, без фальшивой подбадривающей
улыбки,  но и  не мрачная,  сидевшая в  кресле,  в  отдалении от кровати,  и
коротавшая вечер за книгой,  слегка поклонилась в ответ на поклон Ракитина и
мягким,  приятным голосом,  низковатый тембр которого словно бы  успокаивал,
проговорила, обращаясь к Неволину:
     - Вот и пришел monsieur Ракитин.  А вы так волновались... Верно, раньше
нельзя было...
     И плотная,  моложавая женщина взглянула на Ракитина -  показалось ему -
особенно серьезно, словно с упреком.
     - Простите,  Валерий  Николаич...  Раньше  не  мог...  Встретил  одного
издателя и, понимаете...
     Но Неволин, казалось, не слушал Ракитина.
     И,  перебивая его,  счастливым,  торжествующим и взволнованным голосом,
проговорил:
     - Послезавтра приедет... Выехала... Прочтите телеграмму... Срочная!
     Ракитин подошел к столику, взял телеграмму и прочел:
     "Телеграфирую с вокзала. Завтра буду около тебя, и скоро поправишься".
     Неволин не спускал глаз с Ракитина.
     - Ну вот видите,  Валерий Николаич...  Можете спать отлично,  -  весело
проговорил Ракитин. - И сразу глядите лучше, чем утром.
     - Еще бы... Теперь я быстро стану поправляться...
     Неволин не интересовался уже более, зачем Ракитин так долго не приходил
и какого издателя он встретил.
     Неволин начал было рассказывать,  что  он  ел  и  с  каким аппетитом ел
бифштекс...
     Но сиделка мягко остановила Неволина:
     - Не говорите много... А то спать будете хуже...
     - О,  конечно...  конечно!  -  весело подтвердил Ракитин.  - Не буду...
Слушаю вас,  добрая мадам Дюфур...  О,  как вы  терпеливы с  таким капризным
больным... И как все хорошо делаете...
     - Привыкла! - просто ответила сиделка.
     Ракитин сейчас же ушел.
     На  другой день Неволин получил телеграмму из Берлина.  Прошел день,  и
телеграмма из Базеля: "Сегодня в полдень буду".
     Но Неволин уже не мог подняться с постели и уже не так волновался,  как
раньше. К приезду жены, казалось, был равнодушнее.
     Он весь был полон мыслями о  себе,  о  своем выздоровлении,  в  которое
упорно  верил,  и  какой-нибудь бульон или  чай  с  вареньем,  который вдруг
требовал его  капризный вкус,  занимал Неволина гораздо более,  чем ожидание
любимой женщины.
     Он  уже  был  в  том предсмертном эгоизме,  когда венец творения больше
всего обнаруживает в  нем жалкого,  цепляющегося за жизнь с тем ее счастьем,
которое так примитивно и так мало отличается от счастья животного.
     Сиделка была образцовая, и от нее больной был в восторге.
     И  он подумал еще утром,  что жена едва ли сумеет за ним так ухаживать.
Она не такая сильная,  умелая,  казалось,  угадывающая его желания.  И перед
женой все-таки нельзя так раздражаться, как перед сиделкой.
     Неволин  особенно  заботливо  расчесал  свою  бороду,  вычистил  ногти,
попросил вспрыснуть себя духами;  сиделка переменила ему рубашку и  надушила
носовой платок.
     Берта рано убрала комнату, поставила кровать для жены на том месте, где
стояла прежде кровать Неволина,  и  к  девяти часам на столике у кушетки уже
стоял роскошный букет.
     Эти заботы несколько развлекли больного. Он на несколько минут оживился
и снова захотел встать.
     Но сиделка уговорила его не вставать.
     Он не протестовал.  Он слушался сиделку,  и  казалось ему,  что с таким
уходом,  как  ее,  он  скорее  окрепнет  и  встанет.  Она  как-то  незаметно
поддерживала его уверенность в  этом,  и он рассказывал ей,  как он пойдет с
женой до Шильона, а потом они будут гулять пешком.
     - А  пока я  не  встану...  Ведь это  недолго...  не  правда ли...  Дня
два-три?
     - Вернэ говорил, что дня через три...
     - Так уж вы останьтесь... День сидите здесь, а ночью, если понадобится,
жена мне поможет.
     - Не  утомит ли  это вашу жену?  Она,  пожалуй,  не  заснет ночь.  Если
хотите,  я  буду сидеть ночью в  коридоре...  И  если вам нужно,  вы  только
позвоните.
     Неволин благодарил.
     - А то бедная жена, в самом деле, изведется...
     Около  полудня  Ракитин,  прифранченный,  с  подстриженными волосами  и
бородкой, зашел к Неволину и спросил:
     - Прикажете встретить Елену Александровну, Валерий Николаич?
     - Хотел  просить об  этом...  Вот  не  пускает меня  добрая  сиделка...
встретить жену... Надеюсь, ее узнаете по портретам...
     - Полагаю.
     - Так вы предупредите ее,  что я  похудел...  чтобы не взволновалась...
Должно быть, она цветущая красавица... а я...
     Неволин  закашлялся и,  когда  припадок  кашля  прошел,  раздражительно
сказал сиделке:
     - Я  просил вас  шоколада...  Мне  хочется чашку шоколада...  А  мне не
дают... Дайте же мне поскорее!


XII

     Еще  бы  не  узнать  по  портретам  этой  необыкновенно привлекательной
маленькой женщины,  с  большими усталыми глазами и  роскошными,  отливавшими
золотом волосами под соломенной шляпой.
     Действительно,  в этом строгом,  тоскливом и красивом лице было что-то,
напоминающее мадонну.
     Как  только  ее  стройная,  красивая фигура  в  светлой юбке  и  темной
жакетке,  открывавшей блузку  и  регат  поверх свежего воротника,  торопливо
вышла  из  вагона,   как  к  ней  подошел  Ракитин  и  изысканно-почтительно
проговорил:
     - Ракитин!
     В  одной  руке  молодой женщины был  небольшой чемоданчик,  в  другой -
зонтик.
     Она сдержанно и серьезно наклонила голову и спросила:
     - Муж жив?
     - Еще жив.
     - Кажется, пансион близко?
     - Да. Позвольте вам показать дорогу...
     - Пожалуйста.
     - Дайте мне квитанцию от багажа.
     - Не беспокойтесь.
     И  молодая женщина отдала  квитанцию сторожу и  попросила его  принести
багаж в пансион Шварца, и пошла рядом с Ракитиным.
     И ни полслова. Только "жив ли?".
     "Что это за женщина?" -  думал Ракитин, украдкой любуясь ею. И серьезно
сказал:
     - Муж о моей телеграмме не знает...  Он так волновался, так нетерпеливо
ждал вас, что я решился известить вас о положении мужа.
     - Благодарю за телеграмму. Я знала об его положении.
     И опять продолжала идти молча.
     - Валерий Николаич просил предупредить вас,  что он  очень похудел.  Он
хотел подняться с  постели,  чтобы встретить вас,  и  не мог...  И  все-таки
верит, что будет жить.
     Выражение  чего-то  мучительно  скорбного  залегло  в   глазах  молодой
женщины. Лицо ее стало строже и, казалось, непроницаемее.
     Неволина опять молчала. И только пошла скорее.
     Ракитин догадался не мучить женщину своими сообщениями.
     Он обиженно замолчал.  И, стараясь скрыть одышку от скорой ходьбы, едва
поспевал за молодой женщиной.
     "Не спешила к мужу из Петербурга, а теперь торопится!" - думал Ракитин,
недовольный,  что  программа его  изучения интересной женщины  с  первого же
начала не исполняется,  "И знает ли эта барыня,  что я  писатель?  Читала ли
меня?"   -   спрашивал  себя   Ракитин,   раздраженный  этой   почти  резкой
сдержанностью молодой женщины с ним.
     - Вот  сюда,  в  сад,  Елена Александровна!  -  проговорил он  довольно
сдержанно.
     В саду было много пансионеров.  Все знали,  конечно,  что приехала жена
умирающего.   И  многие  дамы  взглянули  на  молодую  женщину,   еще  более
возмущенные ее красотой,  изяществом и  видом далеко не приниженной кающейся
женщины.
     Пожилая   толстая   англичанка,   бесцеремонно   рассматривавшая  Елену
Александровну в  лорнет,  пришла в  ужас.  Худая девица из  Гамбурга шепнула
хорошенькой пасторше  с  недоумевающими глазами,  что  русская  дама  просто
нахалка.
     - Но все-таки,  надо сказать,  бог ее наградил красотой!  Не правда ли,
фру? - проговорил пастор, обращаясь к жене.
     - Я с тобою согласна, мой друг.
     - Но  тем  не  менее она не  может быть хорошей.  Так долго не  ехать к
мужу... Не так ли, фру?
     - О, конечно! Как можно оставлять мужа, да еще больного.
     - Ты  хорошая женщина,  фру.  О,  ты великолепная женщина,  фру!  И  ты
гораздо красивее этой дамы, фру! Я правду говорю!
     - Ты слишком добр ко мне, Аксель!
     Французов русская дама обворожила. С загоревшимися глазами они жадно ее
рассматривали и  потом зашептали,  что она сложена восхитительно и что такая
женщина не может не иметь любовника.
     А молодой англичанин замер от восторженного удивления и,  краснея,  как
пион, мог только протянуть:
     - О-о-о!
     И в то же мгновение подумал, что должен быть представлен русской леди.
     После смерти ее мужа он объявит,  что с  первого мгновения,  как увидал
ее,  решил ей  предложить быть женой англичанина и  лорда.  Чек на  двадцать
тысяч  фунтов немедленно после  согласия и  после  брака  такая же  сумма по
договору в ее распоряжении.
     Эта  внезапная мысль  овладела молодым  красавцем англичанином.  Он  не
спускал восторженных глаз  с  проходившей молодой женщины и  дал  себе слово
добиться ее согласия,  если не здесь,  то в  Петербурге,  куда он немедленно
поедет вслед за ней... И будет ждать хоть три-четыре года.
     Фабрикант  из  Бирмингама отдал  банковые  билеты  проигранного пари  и
проговорил:
     - Не правда ли, милорд, настоящая леди?
     - Королева, сэр! - строго ответил молодой англичанин.
     И прибавил:
     - Породистая!
     Госпожа   Шварц   встретила   Елену   Александровну   в   прихожей   и,
грустно-торжественная, повела ее наверх.
     - О,  как бедный ваш муж будет обрадован.  О, несчастный страдалец! Как
он  ждал  вас,  госпожа Неволина!..  Две  недели ходил каждый день на  поезд
встречать вас... Но force majeur* помешала вам приехать... Муж знал это и не
роптал... Вы сами страдали... о, я понимаю... И вы не знали, как муж плох...
Он  скрывал  от  вас...  Боялся  встревожить...  О,  тяжелая доля  облегчить
последние минуты любимого человека...  И  как  его  не  любить...  Какой  он
добрый, деликатный!.. О, простите мне невольный крик души!
     ______________
     * Непреодолимая сила (франц.).

     Госпожа Шварц не забыла, что если б не Ракитин, то она могла бы понести
убытки,  и  потому  не  лишила  себя  удовольствия  подпустить  яду  в  свои
трогательные излияния,  оглядывая и  оценивая скромный,  хотя и  элегантный,
костюм этой хорошенькой и чересчур мало печальной для жены умирающего мужа.
     И  так как "жена умирающего" ни  одним словом не  откликнулась на "крик
души"  хозяйки,  то  госпожа  Шварц,  останавливаясь в  коридоре,  прибавила
пониженным до трагического шепота голосом.
     - Вы  позволите предупредить бедного мужа,  что вы  уже здесь...  А  то
радость внезапного свидания может потрясти больного...  Утром он  был  бодр,
насколько возможно для  него...  Но  всякие потрясения...  Как  вы  думаете,
monsieur Raquitine?..
     Ракитин  считал  миссию  свою  оконченной.   Он  уже  поклонился  Елене
Александровне,  сказав,  что он в ее распоряжении в эти тяжелые дни, и хотел
пройти в комнату, как вопрос хозяйки заставил остановиться его и сказать ей:
     - Ведь больной знает по часам,  что госпожа Неволина приехала.  К  чему
еще  предупреждения...  Напрасно  вы  так  тревожитесь и  тревожите  госпожу
Неволину! - насмешливо прибавил Ракитин.
     - О,  в  таком  случае  я  умываю  руки!  -  обиженно сказала хозяйка и
удалилась.
     - А вещи прикажите послать в комнату...
     И, обращаясь к Неволиной, Ракитин прибавил по-русски:
     - Эта  дама шельма и  большая охотница до  представлений!..  Постучите,
Елена Александровна, в восемнадцатый номер... Там сиделка...
     Словно бы услыхавшая простое нелицемерное и  неоскорбительно-обвиняющее
слово,  Неволина подняла на Ракитина глаза,  в которых мелькнуло благодарное
чувство измученного человека, и торопливо прошла к восемнадцатому номеру.
     Маленькая бледная рука вздрагивала, когда тихо постучала в дверь.


XIII

     Сиделка открыла дверь и чуть слышно, ласково шепнула:
     - Он ждет вас...  Постарайтесь скрыть от него,  что он так плох... Если
нужно, позвоните.
     И, пропустив Неволину, вышла за двери и направилась вниз.
     Как ни готова была молодая женщина к  свиданию с мужем и каким худым ни
представляла его  себе,  но,  когда увидала голову мертвеца,  она едва могла
скрыть жалость, тоску и ужас, охватившие ее. И, опустив голову, чтобы муж не
видал ее лица,  с рыданием в голосе,  стараясь удержать слезы,  проговорила,
подходя к нему:
     - Вот и приехала... И ты прости, что не могла раньше, Валерий.
     И она поцеловала его и припала к его исхудалой руке.
     В  первое  мгновение Неволин  не  мог  говорить  от  волнения и  только
прерывисто и тяжело дышал.
     - Как ты меня нашла?.. Очень изменился, Леля? - наконец проговорил он.
     - Изменился... Но не очень...
     - Ну...   Похудел...  сильно...  Но  теперь  кризис...  Я  поправляться
начну...
     - Еще бы...
     И опять оба смолкли, точно оба не находили именно тех слов, какие нужны
и как нарочно не приходят.
     Неволину казалось,  что  он  счастлив,  но  все-таки не  так бесконечно
счастлив,  как должен быть и как следовало,  и потому он с большим чувством,
чем его было в сердце, проговорил, преувеличивая и радость и умиление:
     - Милая...  родная Леля...  Как я счастлив...  Ты около...  Как я люблю
тебя... Как я ждал тебя...
     И,  словно забывая,  что поцелуи его потрескавшихся, почерневших губ не
могут  доставить  удовольствия  даже  любящему  человеку,  он  желал  именно
показать,  как любит жену,  и потому привлек ее лицо к своему и целовал и ее
лицо и ее руку,  хотя это его и стесняло,  так как дышать ему было тяжелее и
мучительнее.
     И  молодая  здоровая женщина с  ужасом  чувствовала отвращение от  этих
поцелуев, несмотря на жалость и невольную вину перед умирающим человеком.
     В  эти  мгновения она вспомнила все...  все...  И  любовь без страсти к
мужу...  И ее привязанность без дружбы и ласки... И как он любит... любит ее
и не понимает запросов ее души и ума...  И разве виновата она, что, когда он
заболел,  его ласки были нестерпимы... Разве виновата она, что после отъезда
мужа встретила отзывчивого, умного, сильного духом и полюбила, почувствовала
страсть...  Настоящую,  незнакомую ей  раньше.  И  не смела ехать к  мужу...
Жалела его...  Разве можно было скрыть...  Разве успокоишь больного знанием,
что  не  принадлежишь тому,  кому  хочешь...  Пусть умрет без  разочарования
влюбленного...  Пусть все ее считают бессердечной.  Она знала,  что он один,
больной,  и  не ехала.  И теперь ужас отвращения,  муки позднего раскаяния -
именно когда любит. Зачем н