вшись,
что  стол  накрыт как  следует,  понеслась в  своем  парадном сером шелковом
платье,  с чепцом на голове,  в кухню,  и с тревожной боязливостью в голосе,
полном нежности, спросила:
     - Как рыба, Аксиньюшка?
     Спокойно-уверенный вид раскрасневшейся Аксиньюшки успокоил барыню.  Суп
и  пирожки она уже пробовала -  отличные.  Кухарка уверяла,  что и  рыба,  и
жаркое, и зелень - все будет хорошо. "Не осрамимся!"
     И  Аксинья подняла крышку  длинной рыбной  лохани  и  предложила барыне
вилку. "Еще четверть часа - и готова!"
     В это время в прихожей звякнул звонок. Олимпиада Васильевна бросилась в
гостиную, проговорив умоляющим голосом:
     - Уж  вы,  Аксиньюшка,  пожалуйста...  Форель не  передержите да гарнир
покрасивее...
     На звонок в гостиную выпорхнула и Женечка, свежая, румяная, хорошенькая
и  нарядная.  Вышли и  братья:  Володя и  Петя -  апатичный молодой человек,
служивший в департаменте.
     Через  минуту показалась Катенька,  молоденькая блондинка в  интересном
положении,  с  капризным  и  несколько  болезненным выражением  подурневшего
миловидного лица,  вместе с  своим мужем,  "Бобочкой",  товарищем прокурора,
свеженьким,  чистеньким,  изящным и  необыкновенно вежливым и  обходительным
молодым  человеком,  очень  любимым  тещей.  Катенька  горячо  обняла  мать,
расцеловалась с  сестрой я  братьями и  лениво опустилась на диван.  Бобочка
нежно поцеловал руку у Олимпиады Васильевны и по-родственному поздоровался с
остальными членами семьи.
     Звонки раздавались все  чаще и  чаще.  Собирались родственники.  Сперва
явился полковник,  сияющий словно именинник в  своем  отставном мундире и  в
орденах.  Затем  приехал брат  Сергей,  длинный и  худой  статский советник,
похожий на  задумчивую цаплю,  с  геморроидальным и  несколько кислым  лицом
заматорелого "чинюги", обиженного, что его долго не производят в генералы, и
с  ним такая же худая и  тоже словно чем-то обиженная жена и сын,  молодой и
серьезный путеец в  очках,  которого мать  называла "Базилем".  Шумно влетел
потом   племянник   Жорж,   краснощекий,   бойкий   и   развязный  бухгалтер
железнодорожного  правления,   в  щегольском  рединготе  и  белом  галстухе,
получавший семь  тысяч  жалованья,  вслед  за  женой,  вертлявой,  пикантной
брюнеткой, пестро одетой и довольно умело подкрашенной, добродушной и глупой
"Манечкой",  которую "обиженная дама" оглядела с ног до головы злыми глазами
и  подавила вздох,  словно бы  желая  сказать:  "Бывают же  на  свете  такие
женщины!" Впрочем,  "обиженная дама" или "тетя-уксус",  как звали ее молодые
Козыревы и  Пинегины,  вообще  была  строга и  известна как  самая  ядовитая
сплетница в Песковском клане.
     После  Жоржа  с  женой  в  гостиную  вошла  мелкими,  быстрыми шажками,
чуть-чуть  повиливая бедрами  и  внося  с  собой  душистую  тонкую  струйку,
племянница Вавочка,  довольно еще свежая женщина проблематических лет "около
тридцати",   жена  капитана-моряка,  бывшего  в  дальнем  плавании,  полная,
круглая, раскрасневшаяся от туго стянутой талии и избытка здоровья и ласково
улыбающаяся своими большими темными глазами и от удовольствия видеть родных,
и  от  удовольствия быть в  изящном туалете на  посрамление других.  Вавочка
среди родных считалась элегантной женщиной,  умеющей одеваться со вкусом,  и
она,   разумеется,  поддерживала  эту  репутацию,  считая  себя  вдобавок  и
неотразимой.  И  хотя  она  была  непреклонной  добродетели,  тем  не  менее
подводила брови и  не прочь была вести теоретические разговоры о  чувствах и
хвалилась,  что  за  ней очень ухаживают мужчины,  к  которым она совершенно
равнодушна.  Она любит одного Гогу, своего мужа, а остальные мужчины для нее
не существуют.
     Родственники  сегодня  с  какою-то  особенной  нежностью  целовались  с
Олимпиадой Васильевной и с большой горячностью уверяли, скрывая зависть, как
были  рады  узнать,  что  Саша  -  жених.  Олимпиада Васильевна благодарила,
утирала набегавшую слезу и,  вдруг вспомнив,  что форель может перевариться,
исчезала  из  гостиной,  летела  на  кухню,  смотрела  рыбу  и  жаркое  и  с
облегченным сердцем возвращалась к гостям.  Слава богу,  все, кажется, будет
хорошо!
     За  четверть часа до  пяти приехали сестра Антонина,  Леночка и  тайный
советник Никс. Приезд "аристократов" возбудил некоторую сенсацию и еще более
нахмурил чело брата Сергея.  Его  превосходительство,  свежий и  веселый,  с
благоухающими  расчесанными  великолепными своими  бакенбардами,  был  очень
представителен во  фраке с  двумя звездами.  На  жене и  дочери Леночке были
блестящие туалеты.  Толстенькая Вавочка и "вертлявая брюнетка" так и впились
глазами.  Этих шикарных платьев они не видали.  Верно,  недавно сделаны,  и,
главное, что несколько смутило Вавочку, совсем новый фасон!
     Его превосходительство с обычной своей приветливой любезностью,  втайне
слегка  презирая  жениных  родственников,   здоровался  с  ними,   поздравил
Олимпиаду  Васильевну,  сказал  Вавочке  комплимент  и  подсел  к  вертлявой
брюнетке,  с которой любезничал Володя, уже успевший выпить начерно с Жоржем
рюмки три водки...
     Антонина Васильевна, с черепаховым длинным лорнетом в руке, порывисто и
горячо обняла сестру Олимпиаду и  нежно  шепнула о  своем радостном участии.
После  родственных приветствий она  заняла место на  диване около Катеньки и
заговорила с ней,  снова растягивая слова и щуря глаза.  Не очень громко, но
так,  чтобы слышали другие,  она рассказывала,  в  каком восхищении осталась
вчера Леночка от оперы. Леночка была с княгиней Подлигайловой.
     - Ты, Катя, кажется, видела у меня княгиню Подлигайлову?..
     Все   сидели   вокруг  стола,   перекидываясь  вопросами  о   здоровье,
замечаниями  о  погоде,   о  театре,   и  с  нетерпением  ожидали  появления
невесты-миллионерки.  Все  приглашенные были  в  сборе.  Недоставало  только
жениха и невесты.
     Полковник волновался, подходил к окнам и взглядывал на часы.
     Наконец раздалось ровное звяканье копыт по мостовой,  без шума колес, и
замерло у подъезда.
     Володя и Женечка бросились к окну.
     - Они! - крикнули оба.
     - Какие чудные лошади! - восторженно прибавила Женечка.
     Многие подбежали к  окнам и  увидали маленькую каретку с парой красивых
вороных лошадей в английской упряжи.  Бритый рыжий кучер в черной ливрее и в
цилиндре,  с невозмутимым видом поддельного англичанина, сидел на козлах. Из
кареты торопливо вышла маленькая женская фигурка и Саша Пинегин.
     - Аккуратны!  Ровно пять часов! - заметил полковник, отходя от окна, и,
обращаясь к Антонине Васильевне, прибавил: - Ну и кони, сестра! Тысячные!
     Раздался звонок.  Олимпиада Васильевна с  Володей  и  Женечкой вышли  в
прихожую.  Все  родственники невольно  притихли,  ожидая  появления невесты.
Тетя-уксус вся  насторожилась,  вытянув свою длинную шею.  Вавочка оправляла
прическу.  Антонина Васильевна с напускным равнодушием рассматривала альбом.
Его  превосходительство с  едва  заметной насмешливой улыбкой переглянулся с
молодым прокурором.


        "VIII"

     Под руку с сиявшей и умиленной Олимпиадой Васильевной в гостиную вошла,
смущенно и ласково улыбаясь, некрасивая молодая девушка лет двадцати пяти на
вид,  маленького роста,  плохо сложенная,  плотная и коренастая брюнетка,  с
крупными  и  резкими  чертами  смуглого,   отливавшего  желтизной  лица,   с
выдающимися скулами, широким носом и крупными губами.
     Но  зато  глаза у  этой  девушки были прелестны и  значительно смягчали
некрасивость ее  физиономии:  большие серьезные и  вдумчивые черные глаза  с
ясным и  необыкновенно кротким взглядом,  какой бывает у  детей или у  очень
добрых и хороших людей.
     Скромность  туалета  миллионерки  даже  удивила  многих  родственников,
ожидавших блеска и  кричащей роскоши.  Она  была одета,  правда,  с  изящной
простотой,  свидетельствовавшей об  ее  тонком  вкусе  и  привычке одеваться
хорошо,  и  жадный взгляд Вавочки оценил по  достоинству и  прелесть нежной,
дорогой ткани, и изящество отделки, и мастерство артиста, сшившего это ловко
сидевшее светлое платье модного цвета  гелиотроп,  но  костюм ее  не  бил  в
глаза.  И  на  этой владелице миллионов не  было ни  дорогих брильянтов,  ни
других богатых украшений.  Только красивые крупные жемчужины белели в  ушах.
На руке был скромный port-bonheur*,  а у шеи простенькая брошка.  Прическа у
нее была самая простая и не модная. Черные, гладко причесанные по-старинному
волосы, с пробором посредине, обрамляли ее высокий лоб, а сзади были собраны
в  косы.  И  держалась  она  скромно  и  просто,  несколько застенчиво среди
незнакомых людей.
     ______________
     * браслет без застежки (франц.).

     Олимпиада Васильевна,  успевшая еще  в  прихожей очаровать приемом свою
будущую невестку, знакомила Раису Николаевну с родственниками.
     - Раиса Николаевна Коновалова...  Сестра Антонина...  дочь  Катенька...
брат Сергей...  племянница Вавочка,  -  говорила она нежным голосом, подводя
Раису Николаевну то к одному,  то к другой... - Здесь все наши близкие милые
родные, - прибавляла она, ласково взглядывая на Раису.
     Все отнеслись к  гостье необыкновенно приветливо и  сердечно,  чувствуя
невольный прилив почтительной нежности к  этой  скромной некрасивой девушке,
обладавшей миллионами.  Все как-то значительно и крепко жали ей руку, и дамы
горячо целовали ее крупные губы,  как бы приветствуя в  ней будущую родную и
близкого  человека.   Сестра  Антонина,   помня   совет  Никса,   с   нежной
порывистостью протянула обе  свои  руки,  потом  привлекла Раису  к  себе  и
поцеловала,  а  затем,  когда  Раиса  попала в  родственные объятия Вавочки,
Антонина Васильевна в избытке чувств прошептала,  но так,  однако, что Раиса
могла слышать:
     - Ах, что за милая девушка! Не правда ли, Катенька?
     Тетя-уксус,  уже шепнувшая изнемогавшему от зависти путейцу Базилю, что
невеста "урод и  кривобока",  сохраняя все тот же  обиженный вид страдалицы,
так впилась своими тонкими губами в  губы Раисы и  так крепко сжала ей руку,
что  бедная  Раиса  чуть-чуть  поморщилась от  боли.  Полковник  почтительно
поцеловал лайковую перчатку на ее руке.
     Видимо,   тронутая  общим  дружеским  отношением,   молодая  девушка  с
искренней горячностью отвечала на  все  эта  ласки родных любимого человека,
перенося на них частицу любви, которую питала к Пинегину.
     Несколько  бледный,   стараясь  скрыть  под   маской  спокойствия  свое
волнение,  свежий  и  красивый,  казавшийся красавцем в  сравнении со  своей
невестой,  он весело здоровался с родными и глядел им прямо и смело в глаза,
словно  бы   заранее  предупреждая  какие-нибудь  щекотливые  вопросы.   Но,
разумеется,  никаких щекотливых вопросов не было.  Все с  какою-то особенной
почтительной  приветливостью  здоровались   с   бывшим   "отщепенцем".   Его
превосходительство, относившийся прежде к своему родственнику с холодной, не
допускающей фамильярности вежливостью,  сегодня как-то  особенно ласково,  с
фамильярностью доброго товарища,  пожал ему  руку и  поздравил его.  И  дядя
Сергей,  особенно не  любивший племянника и  считавший его неосновательным и
зловредным  человеком,  по  недоразумению  не  попавшим  в  Сибирь  за  свои
возмутительные мнения,  приветствовал племянника с непривычной ласковостью и
почему-то поцеловал его, словно желая почтить его возрождение. Одним словом,
все  родственники видимо одобряли поступок Саши,  и  ни  одна  пара  глаз не
взглянула на него с презрением.  Все хвалили его невесту.  "Она такая милая,
такая симпатичная..."
     Только подросток Люба,  гимназистка пятнадцати лет, гостившая по случаю
кори у них в семье,  у своей двоюродной бабушки,  - горячая поклонница "дяди
Саши" за  его радикальный образ мыслей и  за то,  что он "умный",  -  как-то
недоумевающе смотрела,  сидя где-то в углу, своими умными серыми глазенками,
и грустная усмешка по временам скользила по ее худенькому,  бледному личику.
Но, разумеется, никто не обращал на нее внимания...
     Олимпиада Васильевна слетала на кухню и,  убедившись,  что все готово и
можно подавать, вернулась в гостиную и проговорила:
     - Милости просим... Пожалуйте... Сестра Антонина... Николай Петрович...
Раиса Николаевна... Брат Сергей... Вавочка...
     Все двинулись в столовую.
     Антонина Васильевна,  любезно обхватив рукой за талию Раису, увлекла ее
за собой и пошла первою. За ними пошли тетя-уксус с супругом.
     Дорогой она шепнула мужу, указывая глазами на Антонину Васильевну:
     - Ухаживает за миллионеркой... Видно, и у них хотят занять?..
     Обиженный статский советник только мрачно вздохнул в ответ.
     Никс  вел  под  руку  Вавочку  и,  пользуясь отсутствием контроля своей
ревнивой Тонечки,  взглядывал загоравшимися глазами на пышный бюст Вавочки и
говорил ей,  благоразумно понижая голос,  что она сегодня очаровательна, эта
несравненная Вавочка, как фамильярно называл его превосходительство, человек
очень женолюбивый и большой ловелас,  племянницу своей жены.  Вавочка делала
вид,  что недовольна,  просила не говорить ей, "почти старухе", глупостей и,
сознавая свою  неотразимость,  еще  более  рдела  и  самодовольно улыбалась,
отдергивая,  однако,  руку,  которую игривый тайный  советник слишком сильно
прижимал к  себе.  Володя смешил вертлявую Манечку,  жену  двоюродного брата
Жоржа,  и  просил  ее  сесть  за  обедом  рядом  с  ним.  Манечка  хихикала,
кокетничала и спросила:
     - Понравилась невеста?
     - Сапог!
     - Но ты бы на ней женился?
     - Хоть сейчас! - весело отвечал офицер.
     Катенька переваливалась сзади всех.  Она  чувствовала себя нездоровой и
капризничала.  Прокурор Бобочка, всего два года женатый, желая угодить жене,
сказал ей на ухо:
     - А ведь очень дурна, не правда ли?
     Катенька строго взглянула на Бобочку.
     - Вам, мужчинам, нужна одна красота... Она очень симпатична...
     И вдруг с каким-то внезапным раздражением спросила:
     - Признавайся... Ты очень завидуешь Саше?
     Бобочка презрительно усмехнулся.
     - Есть чему завидовать?!
     А в голове его пробежала мысль:
     "Если б эти миллионы да мне!.."
     За обильной закуской мужчины выпили по несколько рюмок водки. Сегодня и
Саша Пинегин разрешил себе выпить и  чокался со всеми.  Волнение его прошло;
он  чувствовал себя  хорошо и  весело.  После трех рюмок водки он  несколько
размяк; в его отношениях к родственникам проявилась какая-то мягкость, и они
стали казаться ему уж не такими пошляками, какими считал он их прежде. И это
видимое сочувствие и  уважение,  проявившиеся внезапно к  нему,  хотя  он  и
понимал отлично причину их,  -  тем не менее приятно щекотали нервы и  точно
оправдывали его в собственных глазах.
     Стали садиться за стол.  Сестра Антонина села около хозяйки.  По другую
сторону усадили Раису.  Около нее  сел Саша Пинегин.  Остальные разместились
кто  как  хотел,  и  его превосходительство очутился на  конце стола,  среди
молодежи,  подле Вавочки.  Антонина Васильевна,  заметивши соседство мужа  с
этой  "жирной перепелкой",  как  она  презрительно называла за  глаза свежую
толстушку Вавочку,  только недовольно сверкнула глазами,  но  не  сказала ни
слова.  Но  тетя-уксус,  зорко наблюдавшая за  всем,  не  удержалась-таки и,
словно обиженная, что такой важный родственник и вдруг сидит на конце стола,
а не на более почетном месте, сказала Олимпиаде Васильевне:
     - А Николая Петровича что ж так далеко усадили, сестрица?
     - Что ж  это в самом деле я и недосмотрела,  -  заволновалась Олимпиада
Васильевна.  -  Николай Петрович,  куда ж  это вы  сели?  Не угодно ли сюда,
поближе?
     - Не беспокойтесь.  Олимпиада Васильевна... Не все ли равно?.. Не место
красит человека, а человек место! - отшутился он.
     - Впрочем,  и то,  с молодыми-то веселей! - ехидно шепнула тетя-уксус и
стала с обиженным видом кушать суп.
     Антонина  Васильевна  между  тем  занимала  Раису,   рассказывая  ей  о
прошлогодней своей поездке за границу... "Что за прелесть эта очаровательная
Ницца".
     - И вообще весь Corniche...* С каким удовольствием я опять уехала бы за
границу...
     ______________
     * Дорога от Ниццы до Генуи (франц.)

     - Там хорошо, но под конец надоедает, - заметила Раиса.
     - Раиса пять лет прожила за границей.  Она там воспитывалась, - вставил
Саша Пинегин.
     - Но осталась совсем русской, - прибавила с улыбкой Раиса.
     - Вы воспитывались за границей, родная? - нарочно громко, чтобы слышали
решительно все,  переспросила Олимпиада Васильевна и,  обращаясь к Катеньке,
еще раз повторила:
     - Катенька, слышишь, Раиса Николаевна воспитывалась за границей!
     И  тотчас же взволнованно вперила глаза на двери,  в  которых появилась
Дуня с громадным блюдом.  На нем красовалась великолепная,  больших размеров
форель, превосходно убранная гарниром.
     Торжествующая улыбка сияла на лице тети-дипломатки и от того, что около
нее сидит будущая невестка-миллионерка и  все это видят и  чувствуют,  и  от
того,  что она воспитывалась за границей,  и  от того,  что форель,  видимо,
произвела впечатление.
     В эту минуту Олимпиада Васильевна была бесконечно счастлива,  а впереди
еще сколько счастья?!
     - Ну уж и рыбина, сестра! - восторженно воскликнул полковник.
     - Вы прежде попробуйте,  а потом хвалите,  братец,  -  скромно заметила
Олимпиада Васильевна.
     На  время наступило затишье.  Все  ели  с  видимым удовольствием рыбу и
запивали ее белым хорошим вином.  И  Володя и Петя то и дело наполняли рюмки
гостям,  не забывая и  своих.  Многие хвалили и рыбу и подливку,  и даже его
превосходительство,  большой обжора и знаток в еде,  высказал одобрение, чем
привел  в  большой восторг радушную хозяйку.  После  рыбы  разговор сделался
громче я оживленнее.  И его превосходительство,  и обиженный брат Сергей,  и
полковник,  не говоря уже о молодежи,  все немножко подпили, раскраснелись и
были в  веселом,  добродушном настроении.  Никс уже уверял Вавочку,  что она
красавица и  свела его с ума,  и не обращал ни малейшего внимания на строгие
взоры  Тонечки,  точно и  не  ждал  вечером доброй порции сцен.  Полковник с
пафосом говорил брату Сергею, как он любит милых родных, и утешал брата, что
он, наверное, к Новому году будет генералом.
     - Правда, брат, свое возьмет... Будь покоен!
     У многих дам,  после рюмки-другой вина,  алели щеки и блестели глаза. И
Саша  Пинегин  был  в  радостно-возбужденном настроении и  ласково  и  нежно
разговаривал с Раисой.  Женечка и Леночка весело болтали о нарядах, театре и
мужчинах.  Володя рассказывал глупые анекдоты, и Манечка заливалась, приводя
в негодование тетю-уксус,  которая,  несмотря на несколько рюмок вина, имела
все-таки обиженный вид и не без зависти высчитывала, во сколько мог обойтись
такой обед и  что  стоят такие вина.  Одна только Катенька капризно молчала,
думая о  близком ужасе родов,  да гимназистка Люба сидела дичком,  о  чем-то
задумавшись, на дальнем конце стола.
     Когда после жаркого подали шампанское и  розлили по бокалам,  разговоры
мгновенно смолкли,  и  в столовой наступила торжественная тишина.  Все взоры
невольно  устремились  на  Раису  и  Сашу  Пинегина.  И  оба  они  несколько
смутились, особенно Раиса, точно в ожидании чего-то мучительного.
     Но для чего же и был этот обед?
     И  Олимпиада  Васильевна,  торжественная,  радостная  и  взволнованная,
поднялась и дрогнувшим голосом произнесла:
     - За здоровье невесты и жениха!
     Умиленная,  со слезами на глазах,  Олимпиада Васильевна обняла невесту,
осторожно отводя руку  с  бокалом,  чтоб не  облить ее  платья.  Она  крепко
поцеловала ее, осенила крестом и, отхлебнув шампанского, шепнула:
     - Милая...  дорогая...  Мой  Саша так  вас  любит.  Любите и  вы  моего
голубчика!
     И она снова притянула к себе Раису и снова трижды поцеловала.