то же время не разделял многих положений
народнической идеологии и, в частности, народнических воззрений по вопросу о
судьбах капитализма в  России,  о  характере и  силе  его  влияния на  жизнь
русского общества. Тут он стоял на позициях, выработанных Чернышевским и его
ближайшими  последователями,  и  с  этих  позиций  стремился  осмыслить  тот
жизненный материал, который в изобилии дала ему семилетняя служба.
     Сквозные темы многих его  произведений,  как  беллетристических,  так и
публицистических,  прямо или косвенно связаны с  фактом выдвижения на первый
план  русской жизни  нового господина,  буржуя,  в  каком бы  обличий он  ни
выставлял себя -  в окультуренном,  как Стрекалов,  или неприбранно-чумазом,
как Кузька Кривошейнов. Союз между буржуем-хищником и правящими верхами, где
решающее  влияние   принадлежало  еще   дворянам,   вносил,   по   убеждению
Станюковича,  важные изменения не  только в  экономику и  политику,  но и  в
нравственную атмосферу всего русского общества.
     Богатство  и   его   детища  -   комфорт  и   роскошь  и   раньше  были
соблазнительны; но в крепостную эпоху они доставались или по наследству, или
по  чину,  то  есть по карьере (так называемые безгрешные доходы на всеобщее
обозрение тогда  все-таки  предпочитали не  выставлять).  В  новых  условиях
начался процесс быстрого перераспределения богатств.  Теперь у всех на виду,
внезапно,  какими-то  темными,  но  по  внешности  вполне  законными  путями
обогащались никому  не  известные  раньше  люди.  Авантюризм приобрел  права
гражданства,   стал  респектабельным.  Станюкович  с  пристальным  вниманием
следил,  как  это  новое  явление  сказывалось  прежде  всего  на  поведении
молодежи.  Соблазняемые неумеренной роскошью новых  богачей,  многие молодые
люди готовы были пойти на любую сделку с совестью:  предварительно рассчитав
сумму приданого,  женились на  дочерях новых богачей,  как  это сделал Борис
Кривский из романа "Наши нравы", или прямо действовали по способам червонных
валетов  -  обирали любовниц,  близких родственников,  а  в  случаях крайней
необходимости не брезговали подлогами и  мошенничеством,  как Шурка Кривский
из того же романа.
     Беллетристические произведения Станюковича, посвященные этому кругу тем
(повесть "Червонный валет",  романы "Наши нравы",  "В мутной воде", "В места
не столь отдаленные" и др.),  неприкрыто публицистичны;  порою кажется,  что
автор еще раз,  более пространно и  в более,  так сказать,  "завлекательной"
форме пересказывает содержание некоторых своих публицистических выступлений.
В  значительной степени так оно и  было.  "Вскормленник шестидесятых годов",
Станюкович  считал  тесное  сочетание  беллетристики и  публицистики  вполне
естественным  и   даже  необходимым  и   временами  предпочитал  работать  в
публицистическом  жанре.   Например,  с  тех  пор  как  он  стал  постоянным
сотрудником журнала "Дело", публицистике он отдавал большую часть своих сил.
Начиная с  1877 года Станюкович на страницах этого журнала из номера в номер
помещал статьи и  фельетоны или во "Внутреннем обозрении",  или под рубрикой
"Картинки общественной жизни".  Особую  популярность и  большой общественный
резонанс получила серия его фельетонов,  памфлетов и репортажей,  которые он
печатал под общим заглавием "Письма знатного иностранца".
     Англичанин Джонни Смит,  на  русской границе выправивший за  два  фунта
стерлингов паспорт на имя лорда Джона Розберри,  в поисках легкого заработка
путешествует по  России и  свои  наблюдения и  замечания сообщает в  письмах
Дженни -  жене своей,  оставшейся в  Англии.  Этот с  давних пор известный в
европейской  публицистике прием  маскировки  давал  Станюковичу  возможность
взглянуть на многие явления русской жизни "глазами иностранца",  то есть как
бы  впервые,  и  таким  образом представить их  свежо  и  впечатляюще.  Вот,
например,  как  пишет  Джонни о  распространившейся в  то  время  по  России
эпидемии хищений и  растрат:  "Что ни день,  то в здешних газетах извещают о
покражах всевозможных предметов,  движимых и недвижимых,  имеющих какую-либо
ценность. Преимущественно опустошаются общественные кассы, но не оставляются
без должного внимания и  прочие предметы,  особенно заготовляемые в  большом
количестве, как-то: мука, крупа, овес, сено, сукно и пр. Сперва я был крайне
удивлен  этим  обстоятельством  и  полагал,  что  факты  покражи  составляют
единичные  явления  и  производятся  специалистами  вроде  наших  лондонских
мазуриков высшей школы,  но  скоро убедился,  что  эта профессия не  имеет в
России такого предосудительного характера и  что подобные занятия составляют
почти  повсеместное явление среди многих русских джентльменов,  пользующихся
цензом, дающим право на заведование кассой, или на заготовку материалов, или
на присмотр за всеми подобными делами.
     По  понятиям  названных  выше  джентльменов  "касса",  "казна"  и  т.п.
составляют нечто  вроде мифической золотой курицы,  не  пользоваться которой
может либо непроходимый дурак,  либо совсем ленивый человек,  тем более, что
пользование это не всегда влечет за собою неприятные последствия,  особенно,
если при пользовании не обнаруживать слишком большой поспешности и алчности.
     Я  пробовал уяснить себе  причины такой,  можно  сказать,  непримиримой
вражды,  существующей к  кассам,  и  после тщательных расспросов узнал,  что
вражда эта восходит к  отдаленным временам (не могу сказать,  ранее русского
царя Гороха или после него) и с особенной силою свирепствует теперь,  когда,
после отмены крепостного права и с развитием касс, жизнь многих джентльменов
стала более или  менее в  зависимости от  собственной ловкости и  умения так
очистить кассу, чтобы не подлежать ответственности..."*.
     ______________
     * К.М.Станюкович. Полн. собр. соч., т. IX, СПб, 1907, стр. 39.

     В   своих   публицистических  произведениях   Станюкович   неоднократно
возвращался к  мысли о  том,  что хищники и  воры легко уходят от  наказания
главным  образом  потому,  что  многоступенчатая иерархия  администраторов и
начальников,  призванных  охранять  интересы  государства и  общества,  сама
действует по  принципу круговой безответственности.  В  одном из своих писем
Джонни  приводит следующий,  весьма  характерный в  этом  отношении диалог с
чиновником Z:  "-  Скажите,  молодой друг,  отчего вы  всегда молчаливы?  Вы
превосходно работаете, вы идеальный исполнитель, но отчего вы молчите?.. Кто
вас не знал бы так хорошо,  как я,  тот подумал бы, что вы готовите донос на
своего начальника и друга.
     Мистер Z. только улыбнулся.
     - Что значит ваша улыбка, сэр?
     - Ах,  милорд...  Я  удивляюсь,  как вы с вашим умом не объяснили моего
молчания.
     - Что ж оно означает?
     - Преданность, одну преданность и ничего более!..
     Однажды я сидел в кабинете мистера Z. Он только что готовился отправить
лично составленную им записку к своему патрону по какому-то вопросу, как ему
подают  записку от  патрона.  Мистер  Z.  хладнокровно прочел ее,  аккуратно
сложил, спрятал к месту и приказал позвать своего секретаря.
     - Эта записка, над которою мы работали, не годится. Приказано разобрать
этот вопрос в  другом направлении,  и  потому нам приходится завтра же  этим
заняться.
     - Но как же...  То направление,  которое придано этой записке, основано
на началах науки.
     - Главное,  не рассуждайте и делайте,  что приказано...  Наука?.. Наука
должна служить государству, а не государство науке.
     Молодой секретарь почтительно поклонился и ушел.
     - А какое ваше мнение по этому вопросу? - спросил я.
     - У меня, милорд, нет мнения... Я исполняю, что приказывают.
     - Но как же однако?
     - Очень  просто:   я  не  рассуждаю  и,  признаюсь,  считаю  нелепостью
рассуждать... Я служу и более ничего.
     - Конечно, это просто, но, с другой стороны, такой индифферентизм может
лечь нравственной ответственностью...
     - У вас -  быть может,  а у нас,  милорд, нет... Какая ответственность,
когда приказание мне дано на бумаге и даже за нумером?  Я исполнитель -  и в
этом вся моя роль. Если бы я рассуждал, милорд, то...
     Он не досказал и умолк"*.
     ______________
     * К.М.Станюкович. Полн. собр. соч., т. IX, СПб, 1907, стр. 96-97.

     Действие происходило в  Петербурге,  записка была "с направлением",  то
есть общего, руководящего свойства; по этим признакам читателю нетрудно было
догадаться,  что  "мистер Z"  занимает какой-то  очень  важный пост,  а  его
патрон,  вероятнее всего,  не меньше,  чем министр.  Но ведь и те, кому было
поручено наблюдать за радикальным журналом, тоже могли догадываться.
     Журнал "Дело" с  самого возникновения был  у  властей на  особом счету;
многие  знали,  что  он  является прямым  продолжением знаменитого "Русского
слова",  что подтверждалось,  между прочим, и тем, что бывший редактор этого
журнала Г.Е.Благосветлов стал фактическим редактором-издателем "Дела". Среди
сотрудников  журнала   некоторое  время   был   только   что   вышедший   из
Петропавловской крепости Д.И.Писарев;  тайная  полиция имела  сведения,  что
"Дело"  печатает  на   своих  страницах  статьи  и   корреспонденции  видных
революционеров-эмигрантов        -         П.Л.Лаврова,         П.Н.Ткачева,
С.М.Степняка-Кравчинского.  Вполне естественно, что когда Станюкович занял в
журнале место  ведущего публициста,  цензура и  тайная полиция стали уделять
ему  особое  внимание.   "Уличающих"  фактов  накопилось  за  несколько  лет
наблюдений много, и поэтому, когда после смерти Г.Е.Благосветлова Станюкович
возбудил  ходатайство  о  разрешении  на  право  издания  "Дела",  ему  было
отказано. Правда, через некоторое время разрешение было все-таки выдано, но,
по-видимому,  тогда же судьба журнала была предрешена. Тайная полиция теперь
имела неоспоримые данные о  том,  что  Станюкович во  время своих поездок за
границу   встречается   с   П.Л.Лавровым,    П.А.Кропоткиным,   В.И.Засулич,
С.М.Степняком-Кравчинским  и  другими  видными  революционерами-эмигрантами.
Ждали удобного случая,  и он подвернулся: 21 апреля 1884 года Станюкович был
арестован на пограничной станции Вержболово и  доставлен в Петербург.  Целый
год его держали в Доме предварительного заключения под следствием, а затем в
административном порядке сослали на три года в Томск. Он отправился в третье
вынужденное путешествие, на этот раз в Сибирь - в те места, через которые он
двадцать два года назад возвращался из своего первого путешествия.
     Несчастья и  невзгоды обрушивались на  Станюковича одно за  другим.  Он
тяжело  пережил  разгром  народовольцев  и  наступление  реакции;   пока  он
находился под следствием,  умерла его дочь -  Любовь Константиновна; арест и
ссылка лишили его журнала и  средств к существованию.  И все-таки Станюкович
нашел в себе достаточно сил, чтобы с достоинством, мужественно перенести все
эти удары.  В  ссылке,  чтобы как-то сводить концы с концами,  он должен был
снова на некоторое время поступить на службу.  Но главным его делом и  здесь
была литература.  Он стал постоянным сотрудником тамошней "Сибирской газеты"
и  на ее страницах напечатал ряд статей,  фельетонов и роман "Места не столь
отдаленные"  (окончательное  название  "В   места  не   столь  отдаленные").
Некоторые из написанных им в  ссылке произведений -  среди них книга путевых
очерков "В  дальние края"  и  несколько морских рассказов -  были  тогда  же
опубликованы в столичной печати.


9

     27  июня  1888  года,  отбыв  срок  ссылки,  Станюкович,  как  сообщила
"Сибирская газета",  "выехал в Россию"*.  К этому времени Людмила Николаевна
получила небольшое наследство,  что  дало  возможность Станюковичу вместе  с
семьей поехать во Францию, чтобы поправить расшатавшееся здоровье.
     ______________
     * К.М.Станюкович. Собр. соч.. т. 6, ГИХЛ, М., 1959, стр. 755.

     В  феврале  1889  года  он  вернулся в  Петербург и  начал  хлопоты  по
устройству своих  литературных дел.  Прежде всего  он  стремился возобновить
публицистический диалог с читателем,  для чего необходима была прочная связь
с одним из тогдашних ведущих прогрессивных журналов. Но эта задача оказалась
трудноразрешимой.  Обстановка в  журналистике стала еще  более тяжелой,  чем
пять лет назад.  На страницах "Русского вестника",  "Московских ведомостей",
"Нового времени" и  других  -  рангом  пониже  -  реакционных органов велось
систематическое глумление над  всем,  в  чем  замечалось хотя бы  отдаленное
подобие освободительных идей. Те газеты и журналы, которые были подозреваемы
властями в  оппозиционности,  подвергались особому цензурному и полицейскому
досмотру.  Выступления публицистов, все-таки еще претендовавших на то, чтобы
в  обществе их  считали  за  либералов,  отличались незначительностью тем  и
уклончивостью тона.  С  журналами и  газетами,  в которых Станюкович находил
возможным  сотрудничать,  не  поступаясь  своими  взглядами,  его  отношения
складывались двояко:  для  его  беллетристики охотно открывали свои страницы
такие влиятельные журналы,  как "Русское богатство",  "Вестник Европы", "Мир
божий",  "Журнал для всех",  "Нива",  "Родник",  "Всходы", "Детское чтение",
"Юный  читатель" и  др.;  одна  из  самых распространенных газет -  "Русские
ведомости" -  печатала беллетристические произведения Станюковича из  года в
год,  из  месяца  в  месяц  -  вплоть  до  последних дней  его  жизни.  А  к
Станюковичу-публицисту руководители тех же самых журналов и газет относились
более или менее прохладно,  а  то и настороженно.  Лишь через несколько лет,
когда  в  России  наметился новый  подъем  оппозиционных настроений,  журнал
"Русская  мысль"  стал  более  или  менее  систематически печатать фельетоны
Станюковича под  общим заглавием "Картинки современных нравов" (в  эту серию
входили и новые "Письма знатного иностранца").
     Не  имея  на  протяжении ряда лет  постоянной публицистической трибуны,
Станюкович,  естественно, большую часть своего времени уделял беллетристике.
В  последние  четырнадцать  лет  жизни  Станюкович  работал  с  удивительной
интенсивностью.  За  эти  годы  он  написал  подавляющее большинство морских
рассказов и  повестей,  три  романа,  несколько повестей и  больше  двадцати
рассказов на материале тогдашней общественной жизни.
     Романы и  "неморские" повести и  рассказы этого времени так  же,  как и
большинство  произведений Станюковича  семидесятых  -  начала  восьмидесятых
годов,   открыто  публицистичны,  а  в  некоторых  из  них  явно  проступает
памфлетная  нацеленность.   По  общему  своему  характеру  и  тематика  этих
произведений   осталась    прежней.    Станюкович   продолжал    внимательно
присматриваться  к  одному  из  самых  значительных  и  зловещих  социальных
процессов второй  половины  XIX  столетия -  к  процессу сближения сановного
дворянства и  высшей бюрократии с  новым  богачом -  буржуа-промышленником и
банковским воротилой.  Его  отношение  к  обеим  этим  социальным группам  в
основном не  изменилось,  а  моменты  различия предопределялись самим  ходом
указанного  процесса.  С  Кузькой  Кривошейновым его  вельможные покровители
обращались все-таки как с  выскочкой,  да он и  сам смотрел на них еще снизу
вверх;  в  возможность покровительственного отношения к  Василию  Захаровичу
Трифонову  (роман  "Откровенные")  никто  из  его  чиновных  и  титулованных
приятелей  и  помыслить  не  может;  к  искателям руки  и  сердца  (то  есть
миллионного  приданого)  его  дочери  Ксении  он   относится  с   одинаковым
презрением -  будь то  князь Сицкий,  или  завтрашний министр Павлищев,  или
безродный,  еще  только  начинающий делать карьеру Марк  Борщев.  Станюкович
убеждает читателя, что это презрение вполне заслуженно.
     Конечно,  эти  внезапные богатства вчерашних мужиков  заключали в  себе
невольный соблазн,  но ведь поддающиеся ему - все эти потомки "Рюриковичей и
гедиминовичей",  все эти государственные деятели и думать не хотели, чтобы в
подлости своей сохранить,  по слову Пушкина,  хотя бы "осанку благородства".
Они были омерзительнее новых богачей.  По  сравнению с  развратным паразитом
Козельским,  старавшимся выдать свою дочь Тину за  молодого Гобзина и  таким
образом "породниться" с  миллионами его  отца Прокофия Лукича Гобзина,  этот
последний выглядит не только крупнее, но даже человечнее: он по крайней мере
деятелен и умеет ценить в людях трудолюбие и знания.
     Само собой разумеется, к такого рода сопоставлениям Станюкович прибегал
не  ради  того,   чтобы  возвысить  и  оправдать  новых  богачей.   В  своих
произведениях девяностых годов он  последовательно развивает ту  мысль,  что
процесс сближения двух  этих  социальных групп  является в  то  же  время  и
процессом нравственного распада правящих верхов тогдашней России.  Одним  из
симптомов этого распада было и  то,  что  люди,  сколько-нибудь порядочные и
деятельные (такие,  например,  как Григорий Александрович Никодимцев из того
же романа "Равнодушные"), там, наверху, не уживались.
     Тема нравственного разложения правящих верхов важна,  конечно,  не сама
по  себе;  во  второй  половине  XIX  века  она  привлекала внимание русских
писателей,  в  том  числе и  М.Е.Салтыкова-Щедрина и  Л.Н.Толстого,  главным
образом потому, что была частью более общей и несравнимо более важной темы -
темы  судеб России.  Ведь тлетворное влияние этого разложения сказывалось на
жизни всей страны и,  в частности,  на нравственном состоянии так называемых
образованных слоев общества. Именно об этом написан роман "Жрецы".
     Коллизия романа  сложна  по  своему  составу.  На  первый  взгляд может
показаться,  что в  романе описана заурядная профессорская склока.  На самом
деле,  не  будь  скрытой,  злобной  зависти жреца  чистой  науки  профессора
Аристарха  Яковлевича Найденова  к  более  молодому,  популярному профессору
Николаю Сергеевичу Заречному,  которого его поклонники и  почитатели считали
чуть ли не продолжателем традиций самого Грановского, не было бы никаких бед
и  потрясений:  юбилей старика Косицкого прошел бы мирно,  потому что доцент
Перелесов не  осмелился бы написать свою пасквильную статью об этом юбилее и
о речи Заречного,  а если бы даже и написал,  то без содействия Найденова ее
едва ли  напечатали бы.  Но  эта  склока потому и  вызвала такие трагические
последствия,  что  оказалась одним из  выражений всей  общественной борьбы в
России восьмидесятых - девяностых годов.
     Профессор Найденов стал  заботиться о  чистой  науке  после  того,  как
разуверился  в  успехе  освободительного движения.  В  начале  он,  наверно,
надеялся,  что общественное мнение,  а  стало быть,  и студенты поймут его и
пойдут за ним.  Но он ошибся:  студенты от него отвернулись, и ему ничего не
оставалось делать,  как  обратиться за  поддержкой к  реакционнейшей газете.
Заречного  он  подозревал  в  том,  что  тот  в  своих  лекциях  высказывает
радикальные мысли ради того только, чтобы добиться популярности у студентов,
не  способных отличить подлинное от  поддельного.  Но  старый скептик ошибся
опять:  несколько студентов,  присутствовавших на  банкете и  слышавших тост
Заречного,  сразу поняли,  что радикализм их  любимого профессора не многого
стоит;  восстановить доверие студенческой аудитории ему  уже,  наверное,  не
удастся.  Ход  событий  в  этой  университетской  истории  предопределялся в
конечном  счете  противостоянием передового общественного мнения,  одним  из
носителей которого было студенчество, реакционным правящим верхам.
     Роман "Жрецы" вышел в  свет в  1897 году,  а  через два  года в  России
началось широкое студенческое движение, всколыхнувшее все русское общество и
показавшее, что реакция не всесильна, что ее торжеству приходит конец.
     Новые публицистические выступления Станюковича,  его романы,  повести и
рассказы о  современной ему  жизни -  все  эт