Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
ми на Ураге - до еще кое-каким вооружением, о котором
ему и знать ничего не следовало. Никто на всем белом свете не мог бы
доказать, что это проделал юный курсант и что смерть остальных тоже на его
совести. И все же Говарда вышвырнули из Дальнего Поиска, не сказав и
доброго слова на прощание. Все дыры затянулись, переломы срослись. А
уродливый шрам остался. С эдакой приметой никому бы не удалось долго
проработать в спецслужбах. Но Говард-Иегу-да бен Буковски каким-то образом
умудрялся это делать, обводя вокруг пальца всех на свете, ускользая из
расставленных на него сетей и из лап самой смерти. Он работал на тех, кто
платил хорошо. Но сейчас, судя по всему, он отрабатывал самое ценное, что
имел в этой жизни - саму возможность немного пожить.
- Ты знаешь, я не вру, -~ спокойно ответил Крежень,
22 .
довольный, что поставил большеголового уродца-коротышку на его место,
не такой уж он и всеведущий. - Мне врать не резон. Всему свое время, игра
окончена, и врать больше незачем.
- Хорошо, - согласился Цай. В жестком пластиковом кресле с литыми
поручами и поножами ему было значительно удобнее, чем на проклятой
плахе-распятии. Цай отдыхал, набирался сил перед новыми пытками. Никому в
жизни он больше служить не собирался. - Хорошо, тоща скажи, где мы сейчас
находимся?
- На базовой ^станции слежения в Фаэтоновом слое. Но это уже не земная
база, понимаешь? Тут новые хозяева, как и на самой Земле, как и в Солнечной
системе, в галактике, во всей Вселенной...
Хоть и привычен был Цай ван Дау ко всему, но от таких слов заскребли у
него на душе кошки, заскребли острыми безжалостными когтями. Неужели,
правда? Неужто, все, пришел конец бесконечному? Иван предвидел такой
расклад. Цай вспомнил их беседы в бункере. Точно, Иван еще тогда знал, что
такое может случиться. И случилось! Вот почему он убил себя! Теперь картина
прояснялась полностью. И все же...
- Этого не может быть! - угрюмо повторил он.
- Смотри!
Крежень зашел за спину карлику Цаю, со скрипом и вздохами уселся на
что-то невидимое пленнику. И одновременно с этим вспыхнул знакомый экран...
сама вспышка длилась мгновение, потом все опять погрузилось во мрак, в
потемки, так, что Цаю показалось, что он ослеп. Но это только казалось, уже
через полминуты он начал различать контуры надвигающегося из мрака черного
шара - лишь еле приметное лиловое свечение обрисовывало его, выявляло из
кромешной тьмы.
- Что это? - спросил Цай.
- Земля, - тихо прошипел из-за левого плеча Крежень. Цай зажмурил
глаза, потом снова открыл - ничего не изменилось, шар лишь приблизился
немного, но не просветлел, зато теперь были заметны приплюснутые полюса.
Земля? Нет! Цай ван Дау сотни раз видел светящуюся небесным притягивающим
светом Землю - ничего прекраснее и теплее не было во Вселенной, даже
родная, полусказочная Умаганга была лишь тенью в сравнении с колыбелью
23
человечества. Земля чарующим маяком влекла к себе путников Мироздания,
это была не просто планета, но обитель чего-то Высшего, нематериального,
родное окошко в непроглядной ночи... И вдруг черный, зияющий будто провал
шар... Нет! Только не это!
Крежень еле слышно рассмеялся за спиной. Уродец думает, что он знает
очень много, так пусть узнает еще чуть-чуть, пусть полюбуется. Сейчас
Крежень не стал бы по своей воле убивать карлика Цая, зачем! Он желал
насладиться потрясением этого существа - ему, выродку-гибриду, видите ли,
дорога Земля-матушка, смех! Сам Крежень наслаждался зрелищем растоптанной,
поверженной "колыбели" - он не любил людей, их не за что было любить, он,
возглавлявший одну из спецслужб и знавший подноготную двуногих, ведал про
них все, и для него гаже, подлее, гнуснее людишек никого и ничего не было.
А раз так, нечего и "колыбель", породившую их жалеть. Пусть горит синим
пламенем!
Черный жуткий шар наплывал, становился все больше. Вот он заслонил
собою пространство, навалился тяжелой свинцовой глыбищей. Невольно
захотелось отпрянуть назад. Но теперь карлик Цай не закрывал глаз, он хотел
видеть все. И он увидел. В сумрачном лиловом мерцании дыбились над мертвой
земной корой мертвые черные города, остовами-скелетами торчали останки
сгоревших продуваемых насквозь небоскребов. Обвисшие, ободранные провода,
продавленные и обрушенные мосты, одинокие чертовы персты башен,
запрокинутые вдоль силовых линий гиперпоезда, останки космолетов и
развалины, руины, обломки... Ни огонька, ни просвета, ни даже тлеющих
угольев костра - ничего! Вымершая уродливая планета - брошенная, никому не
нужная, страшная. Она медленно вращалась, одни развалины сменялись другими,
мертвые города были похожи друг на друга словно братья-близнецы. Австралия,
Северная Америка, часть Южной, Африка, Европа, Россия - мрак, ужас, темень.
Цай еле угадывал очертания материков, с трудом признавал цветущие когда-то
страны, поверженные ныне во прах. Нью-Вашингтон, Асгард, Мадрид, Париж,
Берлин... Москва - на малый миг ему показалось, что посреди Москвы блеснуло
живым огонечком, будто отразилось далекое солнце в малой золотинке,
заискрилось, ослепило и пропало... но нет, это от напряжения, это не
24.
выдерживают глаза. Они силятся узреть хоть что-то живое, пусть
капельку, кроху жизни посреди смерти и разора. Но не видят, и сами
порождают свет, это иллюзия, это греза. Цая начинало трясти как в
лихорадке. Теперь он верил, что Иван убил себя. Но ведь он сделал все, что
мог! Другие вообще ни черта не пытались сделать, сидели сложа руки, пили,
гуляли, любили женщин и на все плевали, им все было безразлично. Так кто ж
виноват?! Нет, он не должен был сам уходить из жизни, он обязан был
погибнуть в бою, только так! И все равно, душа его чиста, не погублена! Цай
верил в это, иначе не могло быть! Не всякий подвиг увенчивается победой.^но
он остается подвигом. Эх, Иван, Иван! Теперь бессмысленно лить слезы,
скрежетать зубами... как быстро все закончилось! Все? И они еще требуют,
чтобы он работал на них, спасал свою шкуру, как этот ублюдок Седой?! Ну что
же, поглядим, что у них получится!
- Это еще не все, - заверил Крежень. - Но сначала я тебе покажу, что
было месяц назад, погляди, погляди!
Изображение на экране дернулось, немного просветлело. И Цай увидал те
же разгромленные, разрушенные города. Но теперь их улицы, крыши, переходы,
мосты были завалены трупами - множеством людских тел, лежащих в самых
нелепых неестественных позах, с вывернутыми руками и ногами, перебитыми
позвоночниками, свернутыми шеями. Зрелище было ужасающим, нереальным -
города, села, автострады, заводы, космодромы и снова города - миллионы,
сотни миллионов, миллиарды трупов.
- Хватит! - потребовал Цай.
- Нервишки ослабли? - Крежень противно захихикал. - Ничего, сейчас они
натянутся. Погляди-ка, урод, что сталось с этими скотами. Ты, наверное,
думаешь, они все сгнили, истлели за месяц? Нет уж, мой дружочек, у
заботливых хозяев ничего не пропадает. Гляди!
Земная поверхность пропала. И открылись вдруг внутренности подземелья,
потемки, багровые отблески, белесый туман, а может, и дым, шевеление,
мельтешение... головы! Цай различал множество бритых голов, тысячи, сотни
тысяч - спина в спину, спина в спину скованные цепями голые изможденные
узники подземелья шаг за шагом, свиваясь в плотную спираль, шли, толклись,
давились, не нарушая заданного кем-то ритма, шли кругами, бесконечными
сужающимися кругами, чтобы пропасть посреди пещеры,
25
кануть в зияющий провал, в черную дыру. Это было нелепо и невозможно.
Мужчины, женщины, дети, старцы, забитые, сломленные, рабски покорные и
обреченные, словно животные, ведомые на бойню.
- Этим повезло, - пояснил ухмыляющийся Кре-жень, - очень повезло, их
просто складируют на хранение, как биомассу. Они почти не мучились.
Счастливцы!
Цаю вспомнились Ивановы рассказы про планету Навей. То, что казалось
бредом, обернулось самой доподлинной, не вмещающейся в голову явью.
Несчастные! И х просто убили - зверски, дико, высосав кровь из жил, их
после этого сумели воскресить, обратить в обездушенную скотину, заставили
блуждать в этом аду! Цай видел много смертей, ран, боли, обид, на его
глазах папаша-насильник узурпатор Филипп Гамагоза вырезал десятки, сотни
безвредных умагов, пытал их, истязал. Да и сам он был далеко не святым, не
одну душу отправил на тот свет, и не в оправданье, что жил по волчьим
законам банды, а потом каторги, вина все равно на нем. Но вот это было
чересчур, это ужасающее зрелище лишало сил и воли. Они могут все! И идти им
наперекор бессмысленно, бесполезно. Эх, если бы он мог наложить на себя
руки, как Иван! Нет, нечего и мечтать, ничего не получится, они не дадут
ему распорядиться собой, не дадут.
В другах подземельях тысячи голых и бритых каторжников в толстых
черных ошейниках ворочали огромные глыбы, дробили их, волокли куда-то,
подгоняемые двурогими надсмотрщиками... Кому был нужен дикий, первобытный,
адский труд?! Нелепо! Глупо! Горные агрегаты заменили бы там миллиарды
каторжников, сделали бы все в тысячи раз быстрее и лучше. Почему столь
непродуманно истязают этих истекающих потом и кровью горемык, зачем?! Цай
ван Дау отказывался понимать происходящее. Под иными сводами в полумраке и
смрадном дыму сотни женщин выкармливали грудями толстых, суетно
дергающихся, прожорливых змей. Женщины тоже были обриты наголо. Смотреть на
них без содрогания не удавалось... их лица были морщинистыми, старушечьими,
страдальческими, утратившими способность улыбаться. Эти мученицы походили
на уродливые восковые куклы, что застыли в самых нелепых позах. Зато
омерзительные змеи были переполнены энергией, алчью. Они вгрызались в
распухшую плоть, жадно глотали, чавкали, чмока-
26
ли, зудели. Из их пастей, терзающих соски, стекали по бледной восковой
коже розоватые струйки крови, перемешанной с молоком.
Цай снова зажмурился. Его начинало мутить. Шершавым языком он облизал
зубы, небо - пить! страшно хотелось пить! Но просить бесполезно, не дадут.
Палачи-гуманисты! И зубы, и язык, и небо были как новенькие, все
восстановили, умельцы, и раздробленный подбородок сросся, и руки, и ноги,
каждый палец цел, каждая жилочка на месте... значит, жди новых пыток,
значит, скоро опять за дело примутся. Цай застонал. В прошлый раз язык ему
выдрали с корнем, он даже не \ior послать куда подальше косоглазого ублюдка
Дука Сапсана-младшего. Ничего, зато он пошлет теперь Седого! И всех его
потусторонних хозяев, заявившихся на Землю!
- Гляди, урод, гляди! - подал голос из-за левого плеча Говард
Буковски. - Они получили то, чего заслужили, и не больше - каждому
воздалось по делам его, как и было прописано, хе-хе!
- Заткнись, холуй! - прохрипел Цай.
И тут же получил кулаком по затылку. Удар был легкий, но
профессиональный, точный - зубы клацнули, прикусили язык, во рту стало
солоно.
- Гляди, и помалкивай! - сказал Крежень строже. Картины на экране
сменялись. Пещеры исчезали, и растворялись окна в освещенные мерцающим
светом свечей бункера - грязные, серые. Там кого-то распинали по стенам -
густо, плотно, тело к телу. Меж выползнями неспешно сновали студенистые
козлы, похожие на знакомого Цаю, привычного стража. Распятые корчились,
выгибались, стонали. Знакомая картина. Цай содрогнулся. Да, на каторге
делали то же самое. Ничего нового, все как прежде! Но здесь явно не
наказывали, нет, зачем же тогда... здесь просто работали, тупо, слепо, без
злости и ненависти, безразлично, по заданной, видно, программе. И это могло
свести с ума. Никого на поверхности! Все в бункерах, в подземных пещерах...
вот он, сущий ад на Земле! И чему тут удивляться, просто раньше в точно
таких же подземельях, на каторгах и в спецконцлагерях мучили, пытали,
изводили непосильным трудом, зверски казнили за провинности лишь часть рода
людского, его изгоев, десятки и сотни тысяч, по всему освоенному миру -
миллионы, малую часть человечества,
27
а теперь это проделывали со всем родом людским. Но кто измерил меру
вины его?
Обреченные помогали своим палачам, сами подтаскивали очередную жертву,
вздымали ее, удерживали, пока выползни не вонзят в руки и ноги ржавых и
острых гвоздей. Каждый бритоголовый пытался отсрочить свою участь хоть на
секунды, на мгновения, и все равно черед доходил до него - извивающееся,
вырывающееся голое тело волокли к грязной стене, чуть не разрывая его, и
гремели молоты, оглашали своды бункеров душераздирающие, безумные вопли.
Тысячи уже корчились в страшных судорогах. Десяткам, сотням тысяч лишь
предстояло взойти на свои голго-фы.
- Хороши, свиньи, - заметил Крежень, - советую обратить особое
внимание, как они любят ближнего своего. Но ты понапрасну скрежещешь
зубами, урод, ни один из них не сдохнет, ни один! От этих слизней требуется
самая малость - распрощаться со своей гнусной, вонючей душонкой.
Добровольно. И ничего более! И тогда тела их будут жить вечно, и то, что в
мозгах у них, будет жить вечно, воплощаясь снова и снова, и утверждая себя
в иных ипостасях... вот в этом и есть подлинный гуманизм, все остальное -
дерьмо!
Цай невольно кивнул, и кивок этот отозвался в затылке тупой болью. Все
верно. Иван так и говорил. Он был единственным зрячим среди них. А они не
верили, они тешили свою гордыню, думали, мол, знают все не хуже иных
малость свихнувшихся... Глупцы! Они сами сидели тогда в бункере, да, под
зелеными полусказочными мхами и феерическими водопадами Гренландии, они
прятались от Синклита, ото всех спецслужб Земли. У Цая была прекрасная
память, нечеловеческая, память бортового "мозга", и он мог почти дословно
выдать Ивановы слова: "...когда человека убивают, душа отлетает от тела,
она уходит в высшие сферы, на небо, куда угодно, мы даже не знаем толком,
куда, но она продолжает жить в иных измерениях и иных пространствах, она
может вселяться в иные тела и нести свой заряд, божественный, светлый, и
свой мир в миры чужие, озаряя их, просветляя собою - будто еще одна, пускай
и маленькая свечечка вспыхивает во мраке, разрывая его, порождая среди
безверия и тьмы, ужаса и смерти, жизнь, веру, надежду, любовь. Но когда
губят человека, то убивают не одно
28
лишь тело его, но и душу - ее или уничтожают вообще, лишая
божественной сущности и бессмертия, или ввергают в миры Пристанища, в
преисподнюю... и уже нет прежней чистой души, дарованной Свыше, а есть
сгусток грязи, черноты и мерзости, есть еще одна капля в океане зла! Им
надо истребить нас полностью! Чтобы и души наши никогда не воплотились ни в
кого... иначе придет им час отмщения! Не убить нас спешат они, но погубить!
Это новая реальность, с которой сталкивается человечество, все мы. Прежде
все бились за места в плотской, зримой, осязаемой Вселенной... Теперь
иначе! Человечество - сорок с лишним миллиардов тел! сорок миллиардов душ!
Телам они найдут применение, им нужна биомасса, им нужны консерванты. А
души? Сорок миллиардов душ уйдут из наших убогих плоскостей в иные
измерения. Черные души усилят и умножат Пристанище. А светлые? Они перейдут
в миры, где обитает незримое и недоступное нам Добро, где царит Свет. И они
будут вечной угрозой "новому порядку" во Вселенной! Ведь и они могут
воплотиться однажды, возвращаясь к истокам своим, воплотиться и уничтожить
царствие тьмы. Страх отмщения, ужас возмездия не даст покоя новым хозяевам
Мироздания ни на один час, ни на единый миг. И потому они будут биться за
каждую душу... сломить! погубить! изничтожить! извести! Ибо даже одна
оставшаяся и взошедшая к Свету, сможет по пришествии благих времен
разрушить их владычество... Вы не верите мне сейчас, я знаю. Но придет
день, когда слова мои вы будете вспоминать... Не приведи Господь!" Цая
прошибло холодным потом. Слезы невольно потекли из глаз. Свершилось
чудовищное, пришел черный час! Эх, Иван, Иван! Но зачем же ты погубил свою
бессмертную душу? Зачем пошел на самоубийство?! Ведь это тяжкий непрощаемый
грех! Ты был лучшим среди нас, ты был, пожалуй, лучшим во всем этом
выродившемся, поганом мире. И ты сам убил себя! Что же делать всем нам? О
чем говорить? На что надеяться этим несчастным?!
Бункера сменяли один другой. И в каждом шли ужасающие непрекращающиеся
казни. В огромном сферическом зале с убегающими в пелену мрака стенами, на
множестве перекрещивающихся ржавых, грязных балок вешали страдальцев.
Несчетное количество толстых черных петель свисало сверху, чуть покачиваясь
в дуновениях подземных сквозняков. Обреченным заламывали руки, нещадно
изби-
29
вали их, совали головы в петли. Но ни один не утихал со сдавленным
горлом, с испущенным духом. Тысячи висельников судорожно дергались,
выгибались всем телом, таращили выпученные глаза, свешивали распухшие
черные языки, рвали ногтями собственную кожу, но не умирали в смертных
петлях.
- Сволочи! - простонал Цай.
- Это верно, - согласился Крежень, - там все сволочи, и те, кто
вешает, и те, кого вешают. Но все делается для их же пользы. Хирурга,
исцеляющего больного, со стороны можно принять за мясника, вонзающего свой
нож в жертву. Все относительно на этом свете, урод, тем более, на том.
- Хватит! - оборвал его Цай.
- Нет, пока еще не хватит, - не согласился Крежень, - здесь не ты,
урод, определяешь меру вещей. Гляди! Нам с тобой жить в этом новом мире,
нам крепить новый порядок. А из несогласных работать на них и из прочего
ничего не стоящего дерьма, - Крежень махнул рукой в сторону экрана, - они
умеют вытрясать душонки. Хочешь туда?!
Цай промолчал. Ему и здесь досталось в стократ хуже. Нечего пугать!
То, что происходило перед его глазами можно было назвать одним словом
- преисподняя! Преисподняя со всеми ее ужасами и страхами. Грязь! Мерзость!
Дикость! Зверство! Садизм! Жесточайшее изуверство! И это в двадцать пятом
веке от Рождества Христова! В страшном сне не могло присниться такое.
Повсюду, подо всей поверхностью еще недавно процветавшей и благоухавшей
планеты. Будто люди специально для будущих мук своих строили эти подземные
городища, бункеры, вырывали шахты, рудники, тысячи и тысячи уровней в слоях
базальта, гранита... Вот он ад истинный, подлинный, рукотворный и сущий!
Но были и почти тихие, чистенькие подземелья, выложенные сверкающими
плитами, металлостеклом и биопластиками. Вот опять такое выплыло после чада
и грязи на экран, словно осветило камеру, в которой сидел скованный Цай ван
Дау, император без империи, жертва. Прозрачные чаны стояли ровными рядами,
уходя почти к горизонту. Прозрачные трубы подпитывали чаны снизу, входя в
них будто изогнутые щупальца кальмаров. В каждо