н желал, страстно
желал  сейчас  лишь одного - быть рядом с Цаем, хотя бы на время,'на миг! Он
проклинал свою долю, свой жребий. Ему было муторно и горько.
     Но никто не слагал с него крестной ноши.
     - Я  хочу  туда!  - выговорил он истово, зная, что его слышат. - Я хочу
умереть с ними! И он не ошибся. Его слышали.
     - Ты  еще успеешь умереть, - ответил волхв из-за спины, - но перед этим
ты  успеешь  и сделать кое-что. Не печалься о друге, он сам выбрал свою долю
- а это удел немногих.
     - Да, ты прав! - как-то сразу смирился Иван.
     И обернулся.
     Седовласый  волхв  парил  над  землей  не  касаясь ее ступнями, парил в
призрачных лучах заходящего, но еще пробивающегося сквозь листву солнца.
     Иван  протянул  руку.  И  рука  прошла  сквозь  одежды, сквозь тело, не
ощутив  ничего  кроме  пробежавших  по  коже  мурашек и легкого тепла, будто
летним ветерком обдало.
     Глаза волхва стали глубокими, нездешними.
     - Ты  видишь  меня,  -  сказал  он  приглушенно,  -  и  слышишь. Но нас
разделяют тридцать тысячелетий...
     - Не может быть, - непроизвольно выдохнул Иван.
                                                                         347

     - Может,  - спокойно ответил волхв. Потом добавил еще тише: - И ты меня
уже начинаешь понимать, верно?
     Иван отрицательно покачал головой. Но вымолвил совсем другое:
     - Да! Я начинаю понимать тебя.
     - Ты  способный  ученик.  Ты  быстро освоишь премудрости наши, - сказал
волхв,  - но помни, чем быстрее это случится, тем раньше ты вернешься в свои
миры. Подумай, желаешь ли ты этого?
     - Да! - без промедления ответил Иван.
     - Тогда коснись меня.
     Иван  вытянул  руку,  и  она  уперлась  в  твердое, литое плечо волхва,
продолжавшего  парить  в  воздухе.  Иван не знал, что и думать. Волхв не мог
лгать. Но и перенестись из глубин тысячелетий сюда одним махом он не мог...
     - Только  так и преодолевают толщу времен, - сказал седовласый, - одним
махом. Сразу!
     Иван  склонил  голову,  потом  заговорил  -  быстро,  пытаясь объяснить
что-то не волхву, а скорее, самому себе:
     - Чтобы  преодолеть  двести с лишним лет, мне пришлось ровно столько же
ребенком  пролежать  в анабиокаме-ре космокатера. Потом я трижды возвращался
во  времени,  это называлось Откатом, я так и не смог разобраться, в чем там
дело,  я  попадал  во временную петлю... И никогда не мог перемещаться через
года  по  своей  воле.  Но  я слышал много раз о возвратах в прошлое, у меня
были  кое-какие  вещицы  из  будущего  -  меч,  зародыши, яйцо-превращатель,
шнур...  я  знаю,  что  Система  -  это  мир земных и иновселенских выродков
ХХХШ-го  века,  что  они  возвращаются к нам для игры, тешить свою умирающую
плоть... значит, и ты из будущего?!
     - Нет,  я  не  из будущего, - смиренно ответил волхв, выслушав ученика,
не прерывая его, - я из того, что есть.
     - Не понимаю, как это?!
     - То,  что  есть  на самом деле, а не мираж и не призрак, оно есть, оно
существует  везде  сразу,  одновременно:  и  в  прошлом,  и в настоящем, и в
будущем.  Перемещается  по  осям  только  та  часть,  что осмысливает себя и
желает быть именно в этой точке времени и пространства, а не в другой.
     - Ты  разыгрываешь  меня, - с сомнением протянул Иван. И снова коснулся
упругого плеча.
     - Тебя не удивляет, что люди перемещаются в простран-

348

     стве  -  и  порой  мгновенно,  - невозмутимо пояснил волхв, - почему же
тебя  удивляет, что они могут перемещаться во времени? Не ломай себе голову.
Ты  просто  младенец  в  люльке.  Способный  младенец  и толковый. Ты постиг
многое,  но  ты  не  научился  ходить. Не пугайся, трудно делать лишь первые
шаги... Дай мне руку!
     Иван исполнил волю учителя.
     И Священный лес исчез.
     Они  стояли  под  лучами восходящего солнца на плоской крыше невысокого
дома.  Под  ними были другие крыши то ли крохотного городка, то ли крепости.
Все   остальное   тонуло   в  бурлящих  потоках  стремительных  вод.  Потоки
клокотали,    пенились,    вздымались   фонтанами   вверх   и   уносили   из
городка-крепости  неимоверное  количество  грязи  вместе  с  какими-то  дико
орущими, ругающимися и визжащими грязными людьми.
     - Смотри туда! - волхв указал рукой в сторону восходящего солнца.
     Там,  возле  огромной  запруды,  возведенной за ночь, стоял русобородый
человек,  стоял  спокойно,  без крика, без визга. Его было еле видно отсюда.
Но у Ивана защемило сердце. Брат!
     - Мы  сейчас  в 1341-ом году до Рождества Христова, -' сказал волхв, не
выпуская  Ивановой руки, - а вот это все и есть "авгиевы конюшни", понимаешь
меня?!  По  мифам  не  очень-то  и древних греков, Геракл лишь выполнял волю
некого  царька  Авгия,  вычищая  от навоза его загаженные конюшни. А на деле
навоз  был  в  головах  и  душах  этих  вот  людишек,  ты видишь их, грязь и
подлость,  ложь и мерзость покрывали метровыми слоями его покои... Наш князь
Ярослав  за  гордыню  и  буйный  нрав  свой  был  советом старейшин послан в
усмирение  и  услужение  к  нижайшему из нижайших, к дикарю Авгию. Но он был
сметлив, он сразу понял, как надо чистить эти "конюшни". Гляди!
     Вместе   с  руганью,  воплями,  грязными  угрозами  и  грязными  людьми
бурлящая  вода  вымывала из града-крепости грязь наносную, и начинали белеть
стены,  колонны,  отражалось  в  чистом  мраморе  восходящее солнце, оживало
обиталище  людское,  в кое суждено вернуться чистым и омытым, не унесенным в
болота   мутным  потоком.  Высокий,  плечистый,  сероглазый  князь  в  одних
холщовых  штанах  и  наброшенной на плечи львиной шкуре, с развевающимися по
ветру русы-
                                                                         349

     ми,  длинными  волосами,  открыто  и  дерзко шел в город. И теперь Иван
хорошо  видел  его  мужественное  русское лицо, окаймленное светлой короткой
бородой.  Он  видел витой синий крест-солнцеворот, украшавший грудь богатыря
и  простой  деревянный  посох  в  могучей руке. Ярослав искупал провинности,
оружия с доспехами ему не полагалось.
     И  все  это  было  настоящим,  неподдельным,  исконным.  Иван не мог не
верить.  Они  одним  махом  перенеслись  на  тысячи  лет, они перенеслись из
Старого Мира в земное прошлое... Невероятно!
     - А теперь сам вернись обратно! - сурово приказал волхв.
     И отпустил Иванову руку.
     В  тот  же  миг  все  закружилось,  завертелось  перед глазами, сдавило
горло.  Но  Иван не поддался, он запрокинул голову, с силой сжал веки, будто
стоял в Священном лесу и слушал шелест листвы. Туда! Назад!
     Ноги  подкосились,  и  он  упал в траву. Упал, боясь раскрыть глаза, но
чуя терпкий дух, несущий здоровье и силу.
     - Вот  видишь,  младенец,  ты сделал свой первый шаг, - тихо прозвучало
над головой.
     Теперь  дни шли незаметно, летели один за другим. Иван постигал то, что
прежде  могло  ему  показаться волшебством, сказкой. И постигая, он понимал,
что  ничего  реальнее  и  осязаемей  в  жизни нет. Это было как проходить до
сорока  лет  с  черной  повязкой  на глазах, а потом снять ее. Он делал свои
первые  шаги  -  падал,  ушибался,  отбивал  бока и ребра, но шагал, шагал и
шагал  все  дальше  от  люльки.  Волхв  не  всегда  сопровождал его. Но Иван
каким-то  вообще  непонятным  чутьем  чувствовал,  что  кто-то из Рода с ним
рядом,  всегда рядом, что ему не дадут разбить себе голову и сломать хребет.
Его  учили  плавать,  бросая в воду над самым омутом, над водоворотом, но не
убирали  далеко  руки,  способной  вытянуть  обратно.  Он  проникал  в такие
глубины  прошлого,  когда  еще  не  было  человека  и землю сотрясала тяжкая
поступь  динозавров. Он разжигал костры с лохматыми и молчаливыми охотниками
на  мамонтов,  ел  полусырое  мясо. Он осаждал Трою вместе с бритоголовыми и
чубастыми  дружинниками Ахилла а со стен этой самой неприступной в тограшнем
мире  крепости неслась едкая русская брань - брат шел на брата, но не подло,
не из-за угла с

350

     ножом,  а  грудью в грудь. Он собственными глазами видел как свирепый и
легкий  на расправу князь Ахилл за излишнее "хитроумство" изгнал из войска и
отправил  куда  подальше  счастья  искать легкого совестью грека Одиссея. Он
стоял  насмерть в ущелье плечом к плечу с тремя сотнями спартанских витязей.
Он   шел   по  знойньм  пустыням  с  чудо-богатырями  Александра  Филиппыча,
завоевывая   полмира   одним  только  неистовым  духом  росским.  Он  бежал,
преследуя  недавних  братьев своих германцев, по тонкому льду Чудского озера
и  ждал  сигнала в засадном полку на поле Куликовом. Ему не было преград, он
начинал  понимать,  что  такое  жить вволю и дышать полной грудью... Но они,
учителя,  все  считали  его  ребенком, которому нельзя идти туда, куда можно
взрослым.  Незримая  стена  отделяла  Ивана  от  будущего.  И потому, живя в
полную волю и дыша всею грудью, он был связан и по рукам и по ногам.
     Он  всегда  возвращался в Священный лес, чтобы упасть в чудесную траву,
чтобы  захлебнуться  напоенным  жизнью  воздухом.  Так  его  учили. И так он
делал, ощущая себя уже не человеком, но полубогом.
     И только мрак и тяжесть жизни возвращали его дух в бренное тело.
     Друзья  гибли  один  за другим. И он должен был все видеть. Измученный,
постаревший,  но не сдающийся Гуг-Игун-фельд Хлодрик Буйный тяжело переживал
смерть  своей любимой Ливадии. Сердце мулатки, истерзанное черными магами на
черных  мессах,  измученное  предчувствиями,  не  выдержало.  Она  умерла  в
постели,  рядом  с  ним,  на обожженном в боях "Святогоре". И Гуг не стал ее
хоронить  на  Земле. Он повелел щестиногим сжечь маленькое и почти невесомое
тело  Ливочки,  пепел собрал в вазу и отправил его в бесконечные скитания по
Вселенной  в  черном  бутоне.  А  сам  все пил и пил свой ром. Уже пришли на
подмогу  Алена  с Олегом. Вернулся к черной, неузнаваемой Земле Хук Образина
с  миллиардами  зародышей  троггов-убийц.  Но не было видно просвета в конце
туннеля.
     Гибель Хука потрясла Ивана.
     Еще  не  умещалось  в  сердцах  то  чудесное  и горестное вызволение из
смертной  ловушки,  что даровал им Цай ван Дау ценой своей жизни. Они ожили.
Они обрели надежду. Еще бы, каратели сгинули в бездну, а их силы возросли:
                                                                         351

     один   исполинский  Варрава  чего  стоил!  да  и  огромный  корабль  из
Пристанища!  Они  воспряли,  насколько  вообще  можно  было воспрять в таком
положении.
     Иван  все  видел.  Он  рвался к ним, рвался душой. Но не мог преодолеть
барьеров  плотью своей - возврата в настоящее пока не было. Его берегли. Для
чего-то  более  важного...  А  там,  на  Земле,  никто никого не берег - там
дрались,  не  щадя  жизней,  дрались  в  кромешном  аду,  изо  дня в день. С
прилетом  Хука  Образины  они  первым  делом  вывели  с  базы  на орбиту сто
восемьдесят  шесть летающих батарей круглосуточного боя - и дело сразу пошло
веселей,   поверхностные  слои  пропахивали  почти  безостановочно,  никакая
нечисть,  ничто  живое не смогло бы выдержать такой обработки. В черном небе
стало  меньше  крылатых гадин, зато черная земля кипела, бурлила, клубилась,
пылала и клокотала.
     - Наша  берет!  -  скалил  осколки  зубов  Дил  Бронкс.  Улыбка  у него
выходила вымученная, жалкая. Но он снова начинал улыбаться.
     - Еще  чуток  нажать  на гадов, - твердил Кеша, стуча черным кулаком по
колену, - и от них одно мокрое место останется. Всей силой надо!
     И  они  били,  давили,  жгли  всей силой, будто вознамери--лись прожечь
насквозь  этот  гигантский  червивый плод, называвшийся прежде Землей. Никто
не  вспоминал  уже  и  не  думал о растерзанных телах и загубленных душах...
надо было просто изничтожить нечисть! надо было победить!
     Глеб  с  Аленой  ввязались  в драку с ходу, с налета. Они еще мало чего
понимали,  но черная Земля ужасала их, а шар был послушен, могуч, негоже при
таком раскладе сидеть без дела.
     - Все  вытравим!  Под  корень!  - радовался Хук. Свежа еще в памяти его
была непокоренная, дерзкая Гиргея.
     Ну,  а  когда  "поле  было  вспахано".  Гут  Хлодрик  дал  добро - и на
"посевную"  пошли  Иннокентий  Булыгин  с  Харом  и, разумеется, сам главный
сеятель  Хук  Образина.  Двенадцать  суток  они с шестиногими "муравьями" на
семи  шарах  сновали с Варравы на Землю и обратно, вбивали контейнеры во все
норы  и дыры, во все входы и выходы, врубали их на разморозку, и снова гнали
на  космобазу  за  новыми  емкостями  с  троггами-убийцами. Два шара-корабля
нечисти удалось слиз-

352

     нуть  направленными  фонтанами  лавы. Остальные светились от перегрева,
работали круглосуточно.
     Дил  Бронкс  с  Гугом,  потягивающим  ром  из  пыльных бутылок и мрачно
кривящим  губы,  прикрывали  сеятелей  с  одной  стороны,  Алена  с Олегом с
другой.
     А  в  черном  небе  гадины  начинали убивать друг друга - люто, злобно,
беспощадно,   с  истерическим  зудом  и  визжанием.  За  считанные  дни-ночи
зародыши,   принявшие   облик   крылатых   тварей,  расправились  с  тварями
настоящими, а потом канули в лабиринты - продолжать свой кровавый труд.
     - Все!  Крышка  им!  -  потирал  руки  Хук  Образина.  - Через недельку
прокалим  огоньком  все  внутренности,  чтоб и духу гадского не осталось. Да
пошлем  вызов  по  закоулкам,  будем  людишек  уцелевших  собирать да заново
заселять Землю-матушку. Наша взяла!!!
     Хук  вел  себя  как  сумасброд,  он  хохотал,  прыгал, махал руками. За
последний  год в кошмарных войнах, в кровище и рукопашных, в дыме, газе, под
броней  и  на  броне  он  натерпелся  такого,  вобрал в себя столько дикого,
страшного,  невместимого  в  одного  человека, что теперь, когда победа была
близка,  его  распирало, разрывало... Кеша был сдержанней. Но и он повеселел
-  поскорей  бы  завязать с бойней, передохнуть, сколько ж воевать-то можно,
сызмальства,   почти   без   перерывов,  тяжко,  но  забрезжило  вдалеке-то,
забрезжило.
     В  последний  рейд  они  ушли  вдвоем,  ежели  не считать посмурневшего
оборотня  Хара.  Тот  ходил за Кешей как приклеенный, но в дела не встревал,
похоже,  и  "посылочки"  с  родной  Гиргеи  его  не радовали. А может, и что
другое было, Хар ведь всегда чуял заранее. Чего он там чуял?!
     Последнюю  дюжину  контейнеров  с  троггами  решили "а-бить поглубже, в
бывшую  тихоокеанскую впадину, зиявшую черным бездонным зевом посреди пустой
и жуткой котловины выжженного, испарившегося океана.
     - Засадим им кол осиновый в задницу! - радовался Хук Образина.
     Хар   тихо  выл.  А  Кеша  нацеливался  -  пробойный  залп  должен  был
обрушиться  в  самое  тонкое  место, которое, как известно, рвется. Кеша был
старым воякой, опытным, уж он-то не промахнется.
     - Ну, давай! - поторопил Хук.


     - Обожди, еще малость!
     Кеша  выверил  точку.  Да  и шарахнул со всей силы, аж Хар передернулся
по-собачьи, будто из воды вылез.
     - Пошли, родимые!
     Хук,  не  раздумывая,  выпустил  контейнеры  в  черных  бутонах - и они
канули  в дыру вместе со всей следящей и передающей аппаратурой. Из почти не
приметного  жерла  ударило  вверх  пылающей  магмой,  да  мимо, нечисть была
слепой и бестолковой.
     - Давай, на снижение! - приказал Хук. Он здесь был за старшего.
     Кеша  покачал  головой.  Но  выполнил  приказ.  Они  сели  в котловину,
наблюдая,  как  лезет  изо  всех  дыр  и  щелей  рогатая, перепончатокрылая,
мохнатая  и  слизистая, дрожащая, трясущаяся нечисть, как гонят ее зародыши,
еще  маленькие,  но  разрастающиеся, неудержимые, алчные, прожорливые. Никто
на  всем  свете не мог так расправляться с чудовищами Пристанища, с погаными
гадинами...   трогги-заро-дыши  будто  специально  были  созданы  для  такой
работы.  Почему  будто?  Кеша  поймал  себя на промелькнувшей мысли, никаких
"будто",  их  для  того  и  выращивали.  Теперь он понимал, как соплеменники
безобразно-величественной  Фриады,  расправились со всемогущими, всесильными
зем-моготами.
     А  мерзость и дрянь все лезла и лезла - убиваемая, раздираемая, жалкая,
без надежды, в безумии, преследуемая и настигаемая.
     Они видели на полторы мили вниз. И везде творилось одно и то же.
     А  Хук  Образина,  которого лет двадцать назад звали Хуком Красавчиком,
бесшабашный  и  удачливый космодесантник-смертник, списанный, спившийся, уже
похороненный  в помойном баке, но возродившийся и прошедший с боями половину
земного  шара  и  пол-Вселенной,  выплясывал  какой-то варварский танец, бил
себя кулаками в грудь и хохотал. Победа! Это он принес им победу!!!
     Хук  трижды  выскакивал  из шара на грязную залитую обледеневшей слизью
поверхность,  палил  из  лучеметов  в  черное  непроницаемое  небо, вопил от
избытка  чувств  и  запрыгивал  обратно,  лез к Кеше обниматься, целоваться,
трепал несчастного Хара по загривку и снова хохотал.
     - Добивают последних! - комментировал спокойный и

354

     невозмутимый  Иннокентий  Булыгин происходящее на об-зорниках. - Вглубь
пошли, дубасят почем зря! Нам бы так!
     В  подземных  норах и впрямь творилось жуткое смертоубийство. На силу и
злобу  нашлась  еще  большая сила и злоба, просто непомерная, чудовищная. Но
трогги  не  обращали  внимания на распятых, повешенных, раздавленных голых и
бритых  людей  в ошейниках, они их не замечали - их добычей были другие, они
гнали  нечисть  вниз,  в  пропасть,  где копошилось что-то непонятное, то ли
каша, то ли жижа, то ли расплавленная в лаве порода.
     - Все! Последний рывок!
     Хук  вдруг  замер  с  разинутым  ртом. Это был исторический, эпохальный
момент  -  сейчас  они должны были добить последнюю свору гадов, загнать ее,
зудящую,  бьющую  хвостами,  щупальцами,  лапами,  грызущуюся  и визжащую, в
смертный  капкан,  под  кору  земную.  Еще  немного... Хук видел, как первые
твари-гадины  замирали  перед  шевелящейся жижей, пытались рвануть назад, но
их  сталкивали,  вбивали  в  жижу  напиравшие сзади... и они не выдерживали,
падали,  растворялись  в  шевелящемся  месиве, то ли их разъедало, то ли они
сгорали... ничего не было понятно.
     - Победа!!!
     Последние  гадины  канули  в сумеречной массе. Накатили на жижу трогги.
Остановились.  Попятились.  Но  программа,  заложенная в их изменчивые тела,
пересилила  страх  -  и они ринулись в гущу. Это была отчаянно смелая атака,
это  был  бросок  грудью на амбразуру, на пулемет... Трогги метались, бились
разъяренно,    остервенело,   нанося   удары   по   чему-то   невидимому   и
непонятному... тонули в жиже.
     - Дай приближение! - потребовал Хук.
     - Дальше некуда, - огрызнулся Кеша. Но все же выжал еще немного.
     И  тогда  они  увидели  крохотных черных паучков, ползающих в жиже. Эти
пауки  впивались  в  трогтов,  ползли  по ним, облепляли, изгрызали и топили
их...  но  ни в какой не жиже, не в месиве, а в целом океане точно таких же,
крохотных, копошащихся живой непомерной массой пауков. Зрелище было жуткое.
     Кеша с отвращением плюнул под ноги, скривился.
     - Мать  моя!  -  выдохнул  ничего  не  соображающий  Хук. А шевелящаяся
паучья  жижа  ползла,  напирала,  поднималась  вверх  по  пробитым снарядами
шахтам и дырам, по-
                                                                         355

     жирала  несдающихся,  сопротивляющихся  троггов,  заполнял ла собою все
пустоты и полости, и не было ей ни конца ни края.
     - Сколько у нас осталось контейнеров? - тупо спросил Хук.
     - Нисколько, - ответил Кеша.
     Хар  облизнулся  длинным  языком, зевнул и положил свою вытянутую морду
на лапы. Хару было все ясно. А когда ему было все ясно, он скучал.
     - Будем  бить, чем под руку подвернется! - решил побледневший Хук. - Но
победы своей, кровной, не упустим!
     Кеша только крякнул по-мужицки и выматерился про себя.
     Били   они   всеми   силами,  всей  мощью  боевого  звездолета.  Лупили