Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
104 -
105 -
106 -
107 -
108 -
109 -
110 -
111 -
112 -
113 -
114 -
115 -
116 -
117 -
118 -
119 -
120 -
121 -
122 -
123 -
124 -
125 -
126 -
127 -
128 -
129 -
130 -
131 -
132 -
133 -
.
Он склонился над матерью и поцеловал ее. Обнял отца.
- Простите и вы меня!
И почувствовал, что они ушли, растворились в Свете, и что он обнимает
сотканного из неземных лучей и почти неосязаемого сероглазого, русоволосого
человека, и что сероглазый этот - словно светящееся окно в какой-то пре-
468
красный и непостижимый мир, влекущий, манящий, чудесный.
Но ему еще рано было туда.
Иван отстранился.
И услышал:
- Иди! И да будь благословен!
Земля. Великая Россия. Москва.
Год 2488-ой, май.
Он очнулся во Храме, перед глядящими на него Святыми Ликами. Он не
помнил, как забрел сюда - наверное, добрая и чистая сила привела его под
святые своды. Ноги еле держали Ивана. Он опирался на простой и корявый
дубовый посох, и чувствовал, что руки дрожат.
Слишком рано встал, слишком рано! Надо было еще отлеживаться в
подмосковном госпитале-санатории для отставных десантников-стариков, куда
его определили пару месяцев назад после последнего, уже нештатного рейда...
Так и сказали: "Все! Хватит! И не в запас, а в отставку - на списание,
вчистую!" Они там ничего не знали, да и не могли знать. Он проходил по
документам, как вернувшийся с Тройного Зугара после двухгодичной штурмовой
геизации старикан, износивший себя до предела, полубезумный, почти
мертвый... Ну и пусть! В чем-то они были и правы, Иван лежал первый месяц в
лежку, это уже потом начал ползать и пытаться вставать. А теперь вот и
выбрался в эдакую даль!
Он помнил Лики. Помнил еще по тем, стародавним встречам с ними под
куполами Храма Христа Спасителя. Они были родными, близкими. И под слоями
красок, нанесенных иконописцами, он узнавал тех, кого видел не на дереве,
не в красках. Архистратиг Михаил! Георгий Победоносец! Чистые и ясные лица,
развевающиеся на ураганном ветру длинные льняные кудри, глаза-озера, и
золото доспехов, лес копий, стяги, Небесное Воинство, тысячи поколений
непобедимых, дерзких и праведных россов... их не удалось превозмочь, не
удалось сломить и ныне, они выстояли, и они выстоят впредь! Ведь это они
шли по дикому и лютому, первобытному миру, шли шаг за шагом, неся свет в
сумеречные земли, неся крест святой к еще не познавшим света,
предуготовляли приход Спасителя - они, русобородые и
469
ясноглазые - первоапостолы, проповедовавшие на свой лад за тысячелетия
и столетия до Пришествия. Святая Русь!
Он вглядывался в Лик Богородицы. И видел Ее, Единственную,
Покровительницу Земли Русской, вобравшую в себя тысячи и тысячи жен и
подруг первороссов, их лад и стать, синеву и чистоту их глаз, тепло и добро
их сердец. Это они хранили Род, они рожали его сынов и дочерей,
предуготовляющих мир дикости и безверия к Благой Вести. Их сила, их ласка,
их вера напитали Ее, принесшую в мир Спасителя... если бы только нынешние,
перемешавшиеся во временах и пространстве потомки созданных по Образу и
Подобию и двуногих ходили не на черные мессы, а сюда, к Ней! Смотрели бы в
Ее глаза! Ведь сколько бы ни оставалось в мире зла, как искусно не рядилось
бы оно в чужие одежды, для того и есть в земных мирах Святая Русь, чтобы
придти, вернуться блудным сыном, припасть...
Иван дрожащей рукой ставил и возжегал свечи: и во здравие живущих, и
за упокой души - Всем Святым, пусть и не было в книгах и писаниях имен, что
носили его усопшие други, не было гугов и дилов... но там, на Небесах
разберутся, они уже в Свете. Им воздано!
Он вышел из-под сводов укрепившийся духом и просветленный. Он уже
знал, что не вернется на больничную койку, что найдет себе место в этом
шумливом, гудящем, мятущемся мире.
День стоял благодатный, майский. Иван неспешно, опираясь на посох,
брел вдоль величавых кремлевских стен и башен, а в воздухе плыл медовый
колокольный звон. Сердце Святой Руси! В это было трудно поверить, но все
стояло на месте - незыблемо, могуче, прекрасно и державно. Высились купола,
блистающие золотом и увенчанные святыми крестами, возносились в голубое
небо шпили и орлы башен, шелестела густая листва, бегали и смеялись
неугомонные и беспечные детишки, в хрустально-граненных стеклах играли
шаловливые солнечные зайчики... Москва жила! Шумно, радостно, истово и
непобедимо! Иван заглядывал в лица прохожих - в одно, другое, третье,
сотое, тысячное... и не видел в их глазах отражения своих глаз. Он
чувствовал, мир не тот что прежде, в нем было нечто страшное, грозное, но
предотвращенное... но в нем не было окровавленных, залитых слизью развалин,
не было растерзанных тел на мостовых и разбухших трупов, плывущих в мутных
водах
470
Москва-реки, не было груд заледеневшего пепла, не было смертного
ужаса, страха, неотвратимости гибели. И они ничего не ведали! Ничего!
В госпитале его держали под колпаком, в самом прямом смысле. Он ничего
не знал сам, ему и нельзя было ничего знать, врачи запрещали. Но он
вырвался. И теперь никто не мог его ограничить. Ему жить в этом мире и
дальше. Дай Бог, чтобы жить в покое! Он спас этот мир. И он должен его
видеть.
Куранты на Спасской башне пробили полдень. Надо было бы передохнуть,
слишком много впечатлений на первый случай, для первой вылазки. Иван уселся
на траву, стиснул лицо руками. И сразу загудело, зашумело в голове,
истошный визг алчных выползней ворвался в уши - да, здесь, на спуске, они
терзали несчастных, пили кровушку из обреченных... а потом мрак, тепень,
холод, мертвые руины и черная вековечная ночь. Нет! Надо идти дальше.
Иван встал. Пошел вперед, распрямляя спину, расправляя плечи. Красавец
Василий Блаженный стоял, как ему и полагалось стоять, на своем исконном
месте, стоял, радуя сердце, будто и не был сокрушен извергами, развален по
камушку, по кирпичику... нет, он был сокрушен в другом времени, в другом
пространстве... которых уже не будет! Иван протер глаза, смахнул набежавшую
слезинку.
Памятник Минину и Пожарскому, спасителям России, тоже стоял как и
должно было, напоминая о делах былых, страшных и славных. На Красной
площади было немноголюдно, сотни две-три приезжих запечатлевали себя на
фоне стен и башен, храмов и дворцов. Солнце слепило, Иван опускал глаза к
брусчатке, они болели, зрение еще не совсем восстановилось, и он не мог
разобрать, что же там возвышается на месте давным-давно снесенного
черно-красного уродливого зиккурата, жалкой копии Поганой Пирамиды, где
покоилось нечто чуждое для русского и непонятное... последние четыреста с
лишним лет там было просто пустое место - та же брусчатка, кустики, голуби,
бегающие детишки. А сейчас там отливало матовым багрянцем осенней тяжелой
листвы что-то огромное и неясное, незнакомое, но заставляющее учащенно
биться сердце. Иван сразу понял, что это. Но ему надо было убедиться,
подойти ближе.
И он подошел. Еще раз протер слезящиеся глаза.
471
И замер.
Метрах в сорока от него, почти у самой кремлевской стены, на высоком
черном с прожилками гранитном постаменте стояли плечом к плечу двенадцать
тяжелых, литых из чистого багряного золота фигур в три человеческих роста.
- Господи! - прохрипел Иван, не веря глазам своим.
В первой фигуре, подавшейся вперед могучим, но отнюдь не грузным
телом, он узнал Гуга Хлодрика. Гуг будто рвался навстречу неведомому, лицо
его было напряжено, губы стиснуты, кулаки сжаты. Чуть позади и левее за
Гугом стоял Дил Бронкс в облегающем полускафе, с лучеметом в руке. Справа
Гуга прикрывал Иннокентий Булыгин, жилистый, скуластый, несокрушимый и
вместе с тем как-то по-русски добрый, он был чисто выбрит и совсем не
сутулился, и все же это стоял Кеша, которого просто невозможно было с
кем-то спутать. К ногам его жалась поджарая "зангезейс-кая борзая" с умной,
осмысленной мордой и человечьими глазами. За Кешей, чуть придерживая его,
будто не давая сорваться с места, стояла Светлана с распущенными волосами и
запрокинутым к небу лицом... Ивана оторопь взяла. Светка! Она была как
живая, еще немного, чуть-чуть - и шагнет, сорвется, закричит, замашет ему
рукой! Нет! Невозможно! К спине Гуга жалась гибкая и тонкая Лива, Глеб
Сизов стоял, чуть подогнув больную ногу, нахмурившись, казалось, вот-вот у
него на литой щеке дернется желвак... Хук Образина, кто-то незнакомый,
отвернувшийся и скорбный, погибший в расцвете сил Олег, сын, родная
крови-ночка, с недоумевающим, но решительным лицом, Алена... чуть поодаль
от нее стоял Цай, он был не такой корявый как в жизни и бельма не уродовали
его глаз, и во лбу не чернела незаживающая рана... Да, это были они!
Красивые, высокие, могучие, былинные - будто полубоги, пришедшие из
небывалой, сказочной древности и замершие на возвышении, надо всем суетным
и мимолетным. Иван видывал множество памятников, но такого ему еще не
доводилось видеть. В телах этих полубогов, в самом литом багряном золоте
таились весь гений человечества и сама его суть - движение, порыв,
неостановимость и неистребимость.
Минут сорок Иван стоял ошарашенный, потерянный, ничего не видящий
кроме этих близких ему и далеких ныне людей. Потом вновь обрел способность
замечать окружающее, поймал за руку девчушку лет шести, пробегавшую мимо,
хохочущую и беспечную.
472
- Ой, дедушка! - вскрикнула она, совсем не испугавшись.
А Иван замялся. Дедушка? Ему чуть за сорок... Правда, вот борода
седая, лохмы торчат - тоже пегие все, глаза слезятся... Конечно, дед! Кто
же он еще!
- Скажи, - ласково попросил он девчушку, - ты знаешь про этих людей?
Вон, видишь, стоят... кто они?
Хохотушка поглядела на него с недоумением, улыбнулась. Но ответила,
кокетливо строя глазки:
- Все знают! Они спасли Землю, и погибли, там, - она вдруг скривила
личико, махнула куда-то вверх ручонкой. Но потом снова улыбнулась и
выпалила: - Только это было давным-давно, меня еще и на свете не было!
Иван разжал руку. И девочка убежала к родителям, парнишке и
девчоночке, которые сами были немногим старше ее.
Давным-давно! Значит, все-таки было! Значит, кое-что осталось - пускай
в памяти, в этом золоте у стены. Но никто и никогда не узнает всей правды.
Никто! И никогда! Лишь его до последних дней будут мучить видения
обледеневших черных городов и черных перепончатокрылых теней в черном
тягучем воздухе. Лишь он будет помнить, что было... да-да, не могло быть, а
именно б ы л о! И он будет приходить сюда. Каждый день. И будет читать эту
коротенькую и крохотную надпись на постаменте каждый раз заново: "Они
сделали все, что смогли..."
И никто и никогда не будет узнавать его. Никогда не поставят ему
памятника. Не напишут про него в книгах... Ну и не надо. Он и так знает про
себя все. А им лучше не знать. Не каждому по плечу такой груз. Память штука
непростая.
А еще он будет приходить туда, к Храму.
Иван быстро, почти не опираясь на посох, пошел к спуску. И руки и ноги
его совсем не дрожали. Жизнь дала ему больший заряд, чем тысячи больничных
коек. И он увидел их - светивших ему на Земле и во мраке черной пропасти,
хранивших его повсюду.
Неземным сиянием в чистом майском небе, отражая Огонь Небесный и
открывая путь к Свету, сияли над землей, над Вселенной, над бескрайним
Мирозданием Золотые Купола Святой Руси.
Послесловие
Когда я писал первые строки романа "Звездная Месть", семь лет назад,
ни один даже самый восторженный и наивный идеалист не верил, что Храм
Христа Спасителя будет восстановлен в ближайшее столетие. Это казалось
невероятным, особенно в тех страшных, апокалипсических условиях
"перестройки" (еще тогда было ясно имеющим глаза и ум, что под кодом
"перестройки" идет тихая тайная, но самая разрушительная в истории
человечества и подлая Третья Мировая война). Власть в стране была захвачена
ее лютыми, непримиримейшими врагами, все рушилось, уничтожалось... И вдруг
некий писатель и историк в своем романе начинал предвещать, как о
свершившемся факте, писать из будущего, далекого XXV-ro века о том, что
Храм Христа Спасителя был восстановлен во всем своем величии и великолепии
именно в последнее десятилетие века двадцатого! Читавшие первую книгу
романа пожимали плечами, улыбались - вещь невозможная, фантастика. В тот же
год я отдал весь гонорар за книгу "Вечная Россия" в еще прежний, истинный
Фонд возрождения Храма. Все без исключения родные, близкие, знакомые
попрекали меня, что деньги выброшены на ветер, никогда и ничего не возведут
на том "проклятом" месте заново, дескать, чудо невозможно. И все же я
поступил по-своему.
И Чудо свершилось. Мои строки оказались вещами, пророческими.
Свершилось! Купола Храма высятся над Москвою! А изверги, разрушавшие Россию
(не все еще, но многие) низвергнуты... пока не в преисподнюю, но по
направлению к ней. Вот вам и фантастика!
Я получаю огромную почту. И среди сотен тысяч откликов на роман,
запомнились мне около десятка, написанных разными людьми, но содержащих
примерно одно: "уважаемый Юрий Дмитриевич, вы обозначаете свой роман как
фантастический, но ведь в нем нет никакой фантастики! в нем самая реальная,
даже сверхреальная действительность!" Что я могу ответить на это? Они
правы. В огромном романе
474
моем есть все: и чужие вселенные, и иные измерения, и войны будущих
веков, и инопланетяне, и нечистая сила из преисподней, и лихие линии
сюжетов, закрученные так, как и не снилось самым "крутым" фантастам... И
все же это не фантастика. "Звездную Месть" можно назвать романом-трагедией
с почти счастливым концом.
Роман проще вывести к условному "хэппи-энду". Человечеству подобное не
удастся проделать, оно безнадежно, оно катится в пучину мрака. И Чуда для
него не будет. Но я вовсе не собирался писать назиданий и предостережений.
Никакие назидания на людей не действуют, это я могу ответственно заявить
как историк. Предостережения тем более. Каждый человек, вне зависимости от
возраста, пола и социальной принадлежности, считает, что он имеет свою
голову на плечах... И глубоко, чрезвычайно глубоко, смертельно заблуждается
в этом. Нет у него никакой "своей головы". Миром правит отнюдь не разум, не
здравый рассудок существ одушевленных. И вот именно об этом мой роман. Кто
проникнет в его глубины и поймет, о чем речь идет, тот и будет иметь "свою
голову на плечах", тот прозреет. Ну а для всех прочих останется внешняя
канва романа, острый сюжет, занимательные сцены, приключения, схватки...
короче, все, что будоражит нас и щекочет нам нервы.
Были такие отчаянные литературоведы, которые пытались разобраться с
моими романами и повестями, уложить JHX в прокрустово ложе существующих
жанров и направлений, да так ничего у них и не вышло, окрестили меня походя
"отцом сверхновой черной фантастики" и прекратили свои изыски, дескать,
время само покажет, кто есть кто. Им со стороны, конечно, виднее. Но и нам
с духовно и интеллектуально развитым читателем кое-что видно. Как уже
говорилось, фантастика здесь не причем. А причем сверхреальность, или, если
можно так выразиться, углубленная, не видимая простым оком, но существующая
реальность.
Почему я зачастую высказываюсь довольно-таки безапелляционно и
однозначно? Многим кажутся странными подобные высказывания. Но хочу
напомнить таким, "имеющим свою голову", что я не только писатель, но и
историк. И вот в последнем качестве я могу утверждать, что поколение за
поколением наших и не наших людей рождаются, живут и умирают не в реальном
мире, а в мире образов. Эти образы вдалбливаются в "свои головы" с самого
раннего детства и
475
до преклонных лет, и ничего общего с подлинной действительностью они
не имеют. Например, первый образ - это само устройство общества: мы живем
по схемам, искусственно созданным и якобы закрепленным законами, указами и
прочими документами. Но фактически в обществе царят совершенно иные,
неписанные законы, про которые принято умалчивать. Эти законы известны
кастам так называемых "жрецов", но неизвестны толпе, для толпы придумана
система доступных ей образов, и человек пытливый, но не посвященный в
таинства мироуправления, может положить на поиски истины всю жизнь, но так
и не постичь истины. Тем более, что истина эта очень страшная и
неприглядная. Главный герой романа "Звездная Месть" идет именно таким путем
- путем странствий, блужданий, борьбы и познания... до поры до времени. Ему
кое-что открывается. Прочие продолжают существовать в "мороке". Образ
второй, история, писанная хроникерами, придворными летописцами и
официальными историками (в число которых с полным основанием мы включаем и
так называемых "обличителей", "разоблачителей", известных нам по
"перестроеч-но-реформистскому" периоду), так вот, история эта почти ничего
общего с реальной Историей не имеет - это не История, а некий удобный для
правящей миром элиты образ, навязываемый всем нам, непосвященным. Я не буду
пересказывать того, что изложено в огромном романе - имеющий глаза да
увидит сам. Скажу одно, что знание подлинной Истории и знание подлинного
мироустройства и дает мне право утверждать многие вещи без обиняков, без
вихляво-псевдоинтеллигентских "мне кажется", "с моей точки зрения". Именно
знание Истории позволяет видеть настоящее во всей его полноте и
предсказывать будущее. И по этой причине прав оказался я, а не иные, имя
которым большинство, - Храм возродили в точно указанные сроки.
Многие из читателей попрекали меня тем, что в третьем, четвертом и
пятом томах довольно-таки много места уделено публицистике. Это попреки
читателей поверхностных, ищущих в моем романе лишь интриг, приключений и
мордобоев. Но роман писался не только для них. Прежде всего он создавался
для тех, кто способен видеть и понимать. Упомянутая публицистика не
случайно включена не в специальный, отдельный том, а именно в эти тома, ибо
она - ключ к разгадке, к пониманию самого романа. И
476
я прошу тех, кто ищет лишь развлечений в читаемом, напрягитесь,
затратьте немного времени, прочитайте публицистику, в затем еще раз
прочитайте сам роман - и вам откроются миры неведомые, о которых вы и
представления не имели, вы постигнете сокровенное и глубинное, вы станете
иным человеком, не суетным и мечущимся в тенетах ложных образов, но
прозревшим. И поверьте, это прозрение будет стоить того умственного и
духовного напряжения, что вы затратите. Ибо признаюсь вам, что не случайно
к самому слову "роман" добавил я в этих изданиях эпитет "фантастический",
завлекая вас и заставляя в переплетениях авантюрного толка читать роман
глубинно философский, психологический - сверхреалистический роман
совершенно нового, не определяемого еще литературоведами типа. Иногда
приходится идти на такие праведные хитрости. Хотя надежды на то, что
человечество прозреет