еше.
     - Уходи! - сказал он резко. - Ты ведь можешь уйти в любое место, да?
     - Ага, в окрестностях нашей Вселенной.
     - Ты ходил на боевых капсулах?
     - Доводилось, Гуг.
     -  Запоминай  координаты... -  Иван  пошел  напролом.  Тут  не  от кого
скрывать секреты.
     У него еще не было никакого плана. Он понимал,  что сидит в ловушке без
выхода.  Но он не мог сдаться без  боя, без попытки прорыва. Титановое  ядро
Гиргеи!  Тысячи  миль базальта,  гранита,  свинцовой жижи,  тысячи  слоев  и
ярусов,  охрана, силовые  поля! И  все для  того  только, чтобы вызволить на
волюшку вольную одного разбойника Гуга  с  его прекрасной любовницей да двух
затравленных,  скрученных судьбой  в узел преступников - карлика Цая и  Кешу
Мочилу?  И все?! Иван  заскрипел стиснутыми зубами. Нет, и  этого немало!  И
ради этого можно было лезть в свинцовый ад каторги.
     - Ну, давай, уматывай! - прохрипел он Кеше. - Чего ждешь?!
     - Боевые коды?
     Иван чуть не хлопнул себя по лбу. Растяпа! Склеротик!
     Он  назвал  семь  трехзначных чисел ... и  будто  вспышка  просветления
озарила его. Это удача!  Огромная удача! Именно Кеше надо идти, они не дадут
ему погибнуть раньше времени, им нужен хороший материал, а такого второго не
скоро сыщешь! Ах, если бы он был на месте Кеши, он бы...
     - Я все понял, Гуг, -  снова осклабился ветеран аранайской  войны.  - Я
пошел. До скорой встречи, Ваня!
     Иван резко повернул голову.  Но Кеши уже не было в  хрустальной клетке.
Он  раскусил его? Или эти  невидимки  подсказали? Ну  и плевать, пускай Кеша
знает, что  это только оболочка Гугова, а внутри нее - другой. Воистину, все
они в лодке посреди океана, и все - в безумном угаре, не различают, где явь,
где сон.
     - Тебе не стоит волноваться, - опять прозвучал голос, - всего лишь семь
земных суток,  даже  чуть меньше. И ты станешь выше всех тревог и  забот, ты
позабудешь про тяготы и невзгоды. И  не бойся, ты не растворишься  в силовых
линиях неизвестных тебе полей. Ты войдешь в нашу энергетическую общность, но
останешься  в телесной ободочке.  Ты, как  множество тебе подобных,  как те,
кого ты называешь гиргейскими клыкастыми  рыбинами, станешь нашими пальцами,
нашими руками ...
     - Вашими щупальцами в чужом для вас мире?!
     - Да. Именно так. Ты пригоден для этой сложной роли.
     - Спасибо.
     Череэ семь суток, даже чуть раньше он перестанет быть собою. Все земное
будет  для  него чуждым,  нелепым, жалким.  Его память  перестанет  быть его
памятью. И образы тех двоих, что были распяты на поручнях космолета в черных
безднах Вселенной, на самом ее краю, станут ему чужими,  они не будут мучить
его, терзать, они перестанут  являться ему во снах и наяву. Иди, и  да  будь
благословен!
     Золотые  Купола  превратятся  в  бессмысленные  и  ненужные  полусферы,
отражающие чужой свет чужого ненужного све-"  типа. Не будет Великой России,
не  будет  Федерации,  не  будет  Пристанища...  будут  объемы  и  плоскости
Вселенной,  объемы, имеющие  свои координаты,  и плоскости в  этих  объемах.
Будут  цифры,  числа, атомы, молекулы,  гравитационные уровни, напряженности
полей,  бесстрастие...  Бесстрастие?   И  кровяные,   пышущие  лютой  злобой
глазища?!
     Нет,  здесь что-то не  так.  Таких глаз не  может быть  у  бесстрастных
созерцателей "этой жизни". Так может смотреть желающий зла или несущий зло в
своем существе. Они чего-то недоговаривают. Они лгут! А значит, они не столь
всесильны, как  пытаются это  представить!  Ведь  на самом  деле обладающему
абсолютным всевластием  нет  нужды кривить душой, скрывать  что-то.  Сильный
может  раздавить без всяких слов, может потешить свое самолюбие, потолковать
о том о сем, но унижаться до лжи он не станет.
     Иван мог и ошибаться: Чуждый Разум - потемки.
     А  тем  временем карлик  Цай  ван Дау, потомок  императорской фамилии в
тридцать восьмом  колене,  плод любви землянина  и  инопланетянки, вовсе  не
прохлаждался  на Азорских островах, и даже не изнывал под ласковым гавайским
солнцем. Проклиная  все на свете, карлик Цай цолз б грязи и пыли по восьмому
спиральному  витку дельта-крюкера  - "черная  нить" была на  редкость узкой,
тесной, вонючей ... но у нее было и положительное свойство, она не значилась
ни на одном плане, даже секретном. Об этой черной ниточке в толщах гиргенита
знали всего трос: сам  ван Дау и еще двое  из Синдиката. Проклятый Синдикат!
От него нет спасения нигде, от него нет укрытия! Синдикат не любит ленивых и
нерасторопных.  Еще  больше  он не  любит  слишком  хитрых, которые  норовят
выскользнуть из-под его неусыпного ока. Карлик Цай знал об этом лучше других
- ему уже приходилось  иметь дело с серыми стражами из  Синдиката.  Он знал,
что  испытывает  несчастный,  которому  через  позвоночный  столб пропускают
психотронные ку-разряды.
     После той лихой забавы ему трижды меняли спинной мозг.
     Серые, стражи  были похлеще родного папаши  имперского отпрыска Цая ван
Дау.
     А папаша у бедолаги Цая был еще тот.
     Звездный рейнджер  Федерации, закованный  в девятислойную броню  Филипп
Гамогоза Жестокий -  свирепый и беспощадный убийца, появился на Умаганге сто
два  года  назад.  Ничего  подобного  изнеженные  и  развращенные  обитатели
дряхлеющей планеты созвездия Рогедора не видали.
     В   ослепительном   сиянии  тысячи   ревущих  солнц  прямо  к  подножию
восьмисотметрового агатового императорского дворца, на верхнюю площадку Сада
Наслаждений,  сокрушая  тысячелетние древовидные  цветы-арагавы, извергая из
чрева  своего  адский вой, визг,  сип, клубы черного дыма и ядовитых  газов,
сотрясая недра и раздирая трещинами поверхность, из лиловых заоблачных высей
опустился  железный дракон.  Не  успели  развеяться клубы  черного дыма, как
дракон испустил из себя десять стальных птиц-убийц.
     И началось! Не было ни переговоров, ни контактов, ни прочих сантиментов
-  уничтожалось  все  движущееся:  летящее,  плывущее,  идущее,   прыгающее,
ползущее. Истреблялось беспощадно и безоговорочно. Филипп Гамогоза  посвоему
проводил  предварительный  этан геизации новой планеты.  Он всего  лишь  два
месяца как вырвался из ада Лазурного Эдема, полумыслящей планеты-садиста,  и
потому  мстил  всем подряд, безразборно  и тупо. В первые  шесть  дней  было
уничтожено  две  трети аборигенов, превращена в пыль и руины почти  половина
прекраснейших ажурных  дворцов  и ослепительно  прекрасных  хижин умаганской
нищеты. Нищета эта жила получше аравийских шейхов ... и все же в сравнении с
людьми  знатными  и подузнатными  имперской  планеты  Умаганги  нищета  была
нищетой.   Великолепие  дворцор  знати  не  поддавалось   описанию.  Равного
Имперскому  Дворцу  не  было  во  всей Вселенной.  Кое-что  Филипп  Жестокий
оставлял для  себя.  Его  железные  слуги  были  чужды прекрасного,  но  они
выполняли любой приказ геизатора. Сам Филипп не ведал, что знать зарылась на
километровые глубины в своих  сказочных  подземельях.  Он был в  жесточайшем
двухнедельном   наркотическом   запое,   он  видел   сам   себя  со  стороны
двенадцатикрылым и алмазноклювым  разъяренным  демоном, сметающим  нечисть с
лица земли. Он почти ничего не соображал. Он был слаб, обессилен, изнеможен.
Но он  был  и бесконечно могуч  в  сравнении с  этими несчастными.  Когда на
седьмой  день  он,  голый,  безумный,  изможденный  выполз  наружу из боевой
десантной капсулы, его  мог бы придушить  ребенок.  Но слепой  и беспощадный
террор сделал свое дело. Планета была парализована. Она лежала беспомощной и
жалкой в ногах у жалкого и беспомощного насильника.
     Еще через трое  суток большой  мозг капсулы, повинуясь главному закону,
поставил неудачливого  рейнджера на ноги -  биореаниматор выкачал из Филиппа
всю  отраву, накачал свежей здоровой  кровью,  прочистил мозги,  восстановил
сморщившуюся  печень  ." надо  было  отлежаться  денекдругой,  но  Гамогоза,
трясущийся и  похмельный несмотря на  все усилия  его  верных  слуг, вышея в
рубку,  включил полную прозрачность ... и  впервые увидал такое великолепие,
какое  может  только  пригрезиться в волшебных  грезахпутешествиях  заядлому
наркоману. Он даже не поверил глазам. Но  ведь приборы  не врали. А Гамогоза
разбирался  в  них,  помимо Школы второй ступени  у  него  было  три  высшие
образбвания: Стаффорд, Беркли  и Московский Университет. Он сразу понял, что
мстил не тому, кому  надо,  что  мстил самому  себе.  В  сопровождении  двух
биоандроидов  он обходил зал за залом Императорский Дворец. Там было от чего
сойти  с  ума -  шестиметровая стена, выложенная из бриллиантов по восемьсот
каратов,  не  меньше,  алмазные  водопады,  километровые  новы  из  сапфира,
причудливые и  изысканные хитросплетения золотого и  серебрянного  убранства
тончайшей  работы, волшебные павлиньи  пуховые ковры, невесомые многоцветные
шелка... это надо было  видеть. Короче, Филипп Гамогоза Жестокий не выдержал
и двух  суток.  Новый  запой  был короток  и  страшен.  В  преданиях  умагов
сохранился  образ   стального  чудовища,  ворвавшегося  в  царские  покои  в
сопровождении  самих дьяволовслуг. Парализованная  охрана пала ниц,  выражая
свою покорность, накрыв свои тонкие  шеи мечами-секирами, сотни жен-наложниц
застыли янтарными  статуями,  сбросив с  себя богатые  одежды и  представ  в
ослепительной наготе, будто  уже  отдаваясь новому  господину. Застыл  белым
изваянием на высоком троне сам император Агунган ван Дау Бессмертный. Он уже
был  мертв,  сердце  не  выдержало.  Нагота  миниатюрных  красавиц  взбесила
Филиппа. Началась кровавая бойня. Алмазный меч-секира, подхваченный у трона,
не знал устали - головы слетали с плеч, тела падали, кровь била фонтанами. И
ни звука! Оцепенение лишило тысячи несчастных  голоса, они  не могли  издать
даже  писка,  даже хрипа. Это было  царство умерщвляемых теней.  И  Гамогоза
пировал в этом  царстве. Императором теперь был  он. И  потому его вырвал из
наваждения именно звук -  дикий, отчаянный вопль. Филипп  даже оторопел,  он
будто проснулся  - он с ужасом смотрел на свои обуренные кровью руки, на эти
голые  груди, ляжки,  бедра, на  обезглавленных желтых карликов с  большими,
будто  игрушечными  головами. Эти  существа  были  сказочно прекрасны даже в
смерти,  в  ужасе, в кошмаре,  это были  неземные существа,  именно  такие и
должны  были  обитать в волшебном  царстве. Филипп  обернулся  на  крик  - у
раскрытой  изумрудной  дверцы, метрах  в трехстах от  него стояла крошечная,
словно  выточенная  из сяоиовьего бивня красавица, глаза  ее были огромны  и
лучезарвйл. Но как она кричала* Ушло прояснение или нет, он так и не повял -
он  вепрем бросился к этой  девочке, забыв  про все  на свете. Девятислойная
броня   растворенной   раковиной   осталась   позади.   Биоандроиды   встали
непристунной стеной, ограждая своего властелина ... хотя никто  из  умагов и
не пытался защитить  принцессу - принцессу Умагаиги. Она была совсем крошкой
в  сравнении с ним,  огромным и сильным даже в запое звездным рейнджером. Но
он не пожалел ее. Уцелевшая знать и  прислуга видели всю сцену варварского и
дикого  насилия,  лишь  взъяренный,  обуянный  зверской  похотью  допотопный
тиранозавр-ящер мог бы так насиловать  земную женщину, пушинку в сравнении с
ним. В отвращении  отвернулись боевые андроиды, закололись  семеро вернейших
телохранителей  Императора, Так  и был зачат обреченный  на несчастья и боль
уродец Цай ван Дау. Филипп Гамогоза  Жестокий не убил принцессу Йаху. Неделю
он  ее  держал  на борту  капсулы, мучая  своим  сладострастием. Потом запой
закончился.  Еще  через  три  дня  Филипп  Гамогоза  Жестокий  объявил  себя
императором Умаганги. Большой мозг  капсулы выдал ему ультиматум -  ни грана
крида, сверхсильного  наркотического  пойла, иначе  лютая смерть.  За  время
биорегенерации большой мозг вживил в мозжечок рейнджера антикрид. Так Филипп
был лишен того, что составляло весь смысл его жизни.  Он перестал пить. И на
глазах  у  тысяч   своих  новых   подданных   в  течение  одного  месяца  из
маньяка-сокрушителя и беспощадного хищника-убийцы превратился в мстительного
и злобного садиста-изувера,  наслаждающегося  долгими и  чудовищными пытками
многочисленных  жертв.  Роскошные, покои дворца  превратились в  узилища для
несчастных, стоны, сип  и  предсмертный храп звучали  под их  сводами.  Но в
самом  верхнем,  заоблачном покое  Дворца в  невероятной роскоши и  неге  он
держал свою императрицу  Йаху, обезумевшую после  всего  случившегося и тихо
смеющуюся беспрестанно.  Женщины Умаганги вынашивали детей по шесть лет. Они
рождали человек" уже таким, каким он и  оставался на всю  жизнь - чуть более
метра  ростом,  тоненького,  изящного,  с  большой  головой  и  шелковистыми
голубыми  волосами.  Младенцы обретали сознание  и  память  еще в чреве,  на
третьем году, они все видели, сквозь прозрачные телесные покровы матери, все
слышали. Цай родился через четыре года, он был недоноском, он был неописуемо
уродлив и у  него не было голубых волос. Но  он все видел и слышал. Он знал,
кто его отец - какое чудище  его породило. Он был несчастен уже в утробе. Но
втрое несчастнее он стал, когда папаша наконецто узрел его. Филипп Гамогоза,
несмотря на  всю свою жестокость, был чернобровым красавцем-испанцем, вокруг
него  всегда  вились бабенки,  и  на Земле,  и в других мирах.  И  он не мог
поверить глазам своим,  он не  верил, что  породил этого гаденыша,  которого
только что взять за ноги да его уродливой  башкой об стену!  Он ждал принца.
Да, при всей своей пакостной  натуре Филипп жаждал красоты, и  величавости в
своих наследниках. Для него Цай стаи страшным кривым зеркалом...  а может, и
не кривым,  а просто зеркалом  его собственной души.  Филипп давно никого не
резал тысячами, не  палил  куда ни попадя. Остепенился даже в своих пыточных
изощрениях. Обзавелся гаремом, в котором были тысячи женщии - от шести лет и
до ста шестидесяти, от самых крошечяых, в полметра ростом, до гигантских для
Умаганги полутораметровых.  Он забавлялся  тем, что раскармливал одних своих
наложниц  так,  что они превращались в  заплывшие шарики, других  доводил до
умопомрачительной худобы... С бывшей пцинцессой он давно не жил, а в тихий и
прекрасный  лунный день, когда фиолетовое небо  Умаганги освещали  две  алые
луны, он ее повесил на боковом трехосном шпиле.
     Цай все видел. Он знал, что его ждет нечто худшее. И вот тогда он ушел.
Двенадцать лет  в подземельях.  Год полета до  Арктура.  Он  увел  капсулу у
родного папаши-изверга.
     Цай ван  Дау ненавидел отца. Но еще больше он ненавидел  серых  стражей
Синдиката. Сильней ненависти к ним был  только страх перед ними. Вот по этой
причине Цай  и не отправился  на  Землю из статора.  У него  был  должок.  А
Синдикат не умел прощать долги. На том он и стоял.
     Цай полз вперед. Он знал, ниточка будет расширяться.
     Приемник крюкера вывел его  в нить  в самом узком  месте  так и  должно
быть,  это   обычная  техника  безопасности   плюс  стопроцентная   гарантия
секретности, неуловимости. Дальше все  зависело от него самого. Сделает дело
- будет гулять смело.  Синдикат  не  то что не тронет  его, а  и защитит  от
любого. Ну а нет - на нет и суда нет, не будет ему суда, придавят без суда и
следствия и не поглядят на знатность рода, на тридцать восьмое  колено.  Вот
так!
     До микролифта оставалось не  более двухсот метров в пыли и  грязи.  Цай
выругался вслух,  разорвал трехпалой рукой ворот,  ему не хватало воздуха, а
скаф валялся далеко позади. До тайника оставались считанные метры. Силы были
на исходе.  Цай  чуть не  пропустил  кругленькую  бронированную  дверцу,  он
проваливался  в обморок  и выплывал назад, когда скрюченный коготь  на левой
руке уперся в гнездо кодоприемника. В голове сразу прояснилось. Все!
     Через полминуты дрожащий от нетерпения и слабости карлик Цай  запихивал
в  загортанный клапан биодискету - его чуть не вырвало,  еле  сдержал жуткий
приступ тошноты.
     А  еще  через  миг  он ощутил  такой  прилив сил,  будто  б  мышцы  его
превратились  в  титаносиликон, а в  артериях  запульсировала  не  кровь,  а
кипящая   ртуть.  Программа,   записанаж  биодискете,   в   первую   очередь
восстанавливала физические силы  субъекта, добавляла  ему новых, а потом уже
знакомила с целью и задачами. Синдикат работал профессионально.
     За  тайником  ниточка заметно  расширялась. Последние  сорок  метров до
лифта Цай пробежал на  четвереньках.  Он еще смутно представлял, что от него
требуют  хозяева, но  знал, что дело сложное и опасное,  что  ему  предстоит
спускаться  в  самое  ядрышко  этой поганой  планетищи. Биодискета  выдавала
информацию по крохам, каждый раз словно прожигало ледяным колющим огнем. Цай
ван  Дау  поневоле  припомнил  саму  операцию,  когда  под  гортань  вшивали
клапан-приемник, вводили электроды в мозг - все это было очень неприятно. Но
у него не было другого выхода, и его уже  никто и не спрашивал, он был рабом
Синдиката, а с рабами не церемонятся.
     То, что  до  ядра нет  никаких нитей-каналов,  Цай  знал точно, он  сам
проектировал все  эти тайные ходы вселенской  мафии. Неужели кто-то  работал
параллельно с ним?
     Всякое могло  быть.  Синдикат  многократно  дублировал каждого,  он  не
допускал сбоев.
     Карлик  Цай ничуть  не  завидовал настоящему  Гугу,  который  наверняка
смывал каторжную пыль со своей шкуры где-нибудь на пурпурных пляжах Езерской
лагуны,  не  завидовал  он  красавице мулатке,  выскользнувшей  из  каменных
объятий  Гиргеи. Ему  было  плевать  на Ивана, на всех  беглецов. Карлик Цай
устал  от жизни.  Больше всего на  свете ему хотелось забраться  в  глухую и
темную нору на затерянной в Пространстве, Богом забытой  планетенке и дожить
в этой норе оставшиеся годы,  никого не видя и  не  слыша. Но это были всего
лишь  мечты.  Никто  не даст  ему  спокойной и  тихой  старости,  слишком по
крупному он  завязан  в  таких делах, из  которых живыми не выкарабкиваются.
Проклятье!
     Лифт опускал его все ниже и ниже, пока не ударился обо что-то невидимое
и не застыл. Дверь  уползла в паз со скрипом. Надо было выходить. Но  карлик
Цай медлил - ему было  жаль расставаться с  последней защитной оболочкой,  с
этой хлипкой скорлупкой. Он шагнул во  тьму на дрожащих, непослушных ногах -
те, кто прежде хорошо знали железного карлика,  не поверили бы своим глазам,
настолько тог был слаб и растерян.
     Лифт уполз наверх. Шахта заблокировалась.
     Вниз  вел  черный, бездонный  ствол,  не отмеченный ни на  одном,  даже
суперсверхсекретном плане. Шагиуть в этот ствол означало верную погибель.
     И вот  тут  перед бельмастыми  глазами  потомка императорской фамилии в
тридцать восьмом колене Цая ван  Дау ослепительным сиянием засиял прозрачный
цилиндр, поднимавшийся из потаенных глубин ствола. Это был хрустальный лед.


x x x


     -... мы  многое  храним  в  себе.  Именно в себе, а не  в  хранилищах и
архивах, - звенел над Ивановой головой голос, - мы храним то, чего не умеете
хранить  и  ценить  вы  -  мы  храним сущности более  или  менее  выдающихся
личностей  всех  миров  и  цивилизаций.  Это  бесконечно  малые  величины  в
сравнении с  нами, но мы  и  их вбираем в себя.  Кто знает, что принесет нам
будущий глобальный Коллапс.
     - Это еще что такое? - выпалил из полудремы Иван.
     - Мир  не вечен.  И ни одно Мироздание во всех  временных измерениях не
вечно. Вашу Вселенную ждут чудовищные катастрофы и как венец всего - гибель!
Да, вы  все погибнете, все до единого  во  всех мирах. Но мы  не имеем права
уйти  из  Бытия.  Бытие вне  Вселенных  и  Мирозданий  -  это  высшая  форма
существования разума. Это почти...
     - Что - почти? - переспросил Иван, не услышав окончания фразы.
     - Не будем говорить о том, кто выше нас. Вернемся к прерванному. Смотри
- вот они!
     Хрустальная  стена перед  Иваном  словно растворилась в воздухе.  И  он
увидел  тысячи,  миллионы две