буйным и неудержимым безумием:
     -  Воз-зне-е-ес-се-е-ем!!!  Воз-знессе-е-ем!!  Крови-ии!   Крови-и-и!!!
Крови-ии!!!
     - И падете  жертвами сами! - возвестил  рыкающий  глас. - Ибо возжелали
пожрать избранницу Отца вашего! Не смогли побороть в себе алчнсисти и смрада
греховного!!!  Ибо  не  узрели  ту,   что  готова  споспешествовать  приходу
странников наших в мир наш!!! И да пусть свершится должное! Пусть искупят за
вас грехи ваши собратья ваши! Крови!!!
     Тринадцать  жрецов скинули  свои черные балахоны и  остались совершенно
нагими. И  сверкнули в их левых руках петли железные - полетели на тончайших
цепочках в толпы  поклоняющихся, захлестнули тринадцать шей. И взмыли  вверх
тринадцать иззубренных ножей.
     Лива все видела  - как волокли несчастных на помост,  ей  под ноги, как
ломали  им руки, ноги,  ребра,  как  перешибали хребты,  выдавливали  глаза,
раздирали  рты, как рвали их  на  куски  пилообразными ножами и расшвыривали
кровоточащее мясо алчущим крови и жертв. Она видела весь этот ужас. Но она и
на долю мига не пожалела истязаемых и убиваемых. Она хохотала - беспрерывно,
страшно, громко, заражая всех безумным сатанинским хохотом-воем.
     Смеялись  дико, злобно и  оглушительно  все  тысячи  участников  черной
мессы, тысячи посвященных. Не смеялся  лишь рыкающий из-под сводов глас. Его
не было слышно.
     Расправа продолжалась долго, не  принося страждущим  насыщения, алчущим
успокоения. И не смолкал бесовский хохот, ни на миг не стихал.
     И  она  ощущала  себя  огромной  черной  птицей,  парящей над  мелкими,
вертлявыми людишками, то падающей на них камнем,  убивающей железным  клювом
очередную жертву, то взмывающей, вверх и уносящей к  неведомым  пределам еще
горячее  мясо  жертв. Не было  в этой  птице ни  жалости,  ни  усталости, ни
сострадания.  Было лишь  упоение  силой  и  властью,  дарованными  на  малое
мгновение жизни, но дарованньпми и потому столь прекрасными.  И вместе с тем
Ливадия   Бэкфайер-Лонг,   бывшая   стриптизерка,   мокрушница,   наводчица,
содержанка  черного  притона, каторжница,  беглянка,  ощущала  себя собой  -
красавицей-мулаткой, прошедшей сквозь огни и воды, любимой и любящей, доброй
и нежной, нетерпимой и верящей.
     Рычание прекратило  кровавый пир  сразу.  Будто  по  мановению властной
невидимой руки истерически-ритуальный хохот стих. Оцепенение охватило всех.
     - Время начинать и время класть пределы началам! - прорычало  сверху. -
Взгляните же на нее, избранницу  свершения, взгляните, чтобы забыть навсегда
и никогда не вспоминать!
     И  вот  тут Лива словно проснулась. Она застыла  в  таком непреходящем,
сатанинском  ужасе, что  ощутила  в  груди  вместо  сердца  лед, обжигающий,
колючий, страшный.  Она  хотела  закричать. Но  не смогла. Судороги  сдавили
горло.
     Тело оцепенело и налилось  свинцовой тяжестью: Она увидела  все  таким,
каким оно  и было на самом деле. Увидела свои черные полупрозрачные одеяния,
забрызганные чужой кровью. Увидела тысячи злобных, остервенелых от жажды зла
безумцев. Увидела брошенные жрецами страшные  ножи  ...  Она увидела все! Но
она не успела ничего предпринять.
     Сверху, без какой-либо поддержки опускалась  серебристая сфера - совсем
маленькая, чуть больше ее головы. Она опускалась  и медленно, и быстро. И от
нее некуда  было  деться. Лива  хотела  спрыгнуть вниз,  но не  смогла  даже
сдвинуться с крохотного сиденьица - тело не принадлежало ей.
     - Возблагодарим  же приявшего нас под  свой  черный Покров!  -  гремело
из-под сводов.  - Принесем  ему  наши  мольбы  о  процветании  его! И  пусть
пропитается она  волей его, и  пусть идет по пути, намеченному им,  и  пусть
свершит  то,  что угодно ему,  ибо нет  ничего выше  воли  Отца нашего, Отца
Мрака, и Духа его отмщения, и  Сына его, низринутого  ввысь и отмщающего  за
нас!!!
     Сфера обхватила голову, лишила света, звуков. Но Лива уже после первого
соприкосновения  с ней перестала быть  Ливадией Бэкфайер-Лонг. Она перестала
вообще  ощущать себя. Но  она с животной ясностью и остротой  почувствовала,
как вытекают из глазниц черепа ее  прекрасные синие глаза и  как заполняются
опустевшие провалы тягучим, всевидящим мраком.


x x x


     - Больше всего на свете я люблю брать штурмом всякие базы, - совершенно
серьезно,  поводя выцветшим  глазом,  проговорил Кеша,  - на  Аранайе я брал
двадцать восемь баз этих ублюдков, понял?!
     Кеша явно сам себя заводил, ему претило бездействие.
     Ох  как хорошо  понимал  его  Иван. Броситься, очертя голову, на врага!
Смять! Разбить! Или погибнуть... Но почему, собственно, на врага? Может, там
и не враг вовсе. Тут ломай - не ломай голову, а надо топать вперед. И потому
Иван сказал:
     - Пошли!
     Шнур-поисковик  сдавил  запястье,  вытянулся  вперед,  весь  подрагивая
словно собака-ищейка, замерцал тускло. Он явно уловил направление.
     Иван  вытащил из Гугова мешка полушлем-гипноусилитель,  водрузил его на
голову - шлем угрожающе  завибрировал  и... пропал из виду. Теперь его можно
было только нащупать. Иван не собирался никому давать щупать свою голову. Он
снова сунул руку  в мешок, наугад вытащил чуть теплящийся  шарик "зародыша".
Будь  что будет! Пальцы сжались,  из  кулака потекла желеобразная  масса, на
ходу  превращаясь  в нечто вытянутое,  широкое, длинное,  поблескивающее,  с
удобной витой рукоятью.
     Кеша не выдержал и громко выругался.
     - Да это ж меч! - выдохнул он с удивлением.
     Иван и сам видел, что это меч. Он вскинул руку и рассек воздух "тройным
веером" - меч пропал из виду и снова появился, стоило Ивановой руке застыть.
Пристанище!  Он  сразу вспомнил Пристанище,  именно там пригодился бы  такой
помощничек  -  послушный,  полуживой,  сверкающий  ослепительными  алмазными
гранями, меч - чудо XXV-го века ...а может, и не XXV-го!
     Иван разжал руку, поднес ладонь к глазам - на ней  лежала витая  теплая
рукоять,  и  ничего  более.  Тогда  он  снова  сжал пальцы -  широкое лезвие
вырвалось из кулака лазерным лучом и застыло.
     Кеша облизнул пересохшие губы.
     - А ну, поищи-ка там еще чего, - тихо попросил он.
     - В дороге  поищем,  нечего время терять,  - ответил Иван,  -  сам ведь
спешил. Пошли!
     И они пошли.  Быстрым шагом, похожим скорее на бег.  Теперь у них  была
цель.  База.  Семьдесят миль  одним  махом  не перемахнешь.  Да  и  сил надо
оставить  немного.  Ни  один,  ни другой  не верили,  что  на базе  их будут
дожидаться друзья-товарищи.
     Шнур освещал путь узким,  почти не рассеивающимся лучиком. Главное, что
под ногами была почва, что спертым и холодным воздухом подземелья можно было
дышать. Все остальное приложится. Иван не сомневался в своих силах.
     Несколько раз он внезапно  останавливался, подходил  к стенам  туннеля,
осматривал их, прощупывал -  ему  мерещились  следы рук  человеческих, следы
проходчиков.  Но  каждый  раз  он ошибался - стены  были изъедены временем и
вполне естественны, скорее всего здесь текла когда-то подземная река, она-то
и проложила ход,  текла  по трещине  в  породах, век от века  расширяя  свое
русло. Может, так, а может, и нет. Какая разница! Кеша каждый раз нервничал,
ему было  плевать  на  такие  мелочи.  Его  больше  интересовало  содержимое
заплечного мешка. Он  все  время напоминал Ивану.  И тот дважды, перебарывая
самого  себя, доставал "зародыши". Первый, раздавленный в кулаке, в один миг
превратился в несуразную  черную большую  птицу  без  головы и  лап, напугал
обоих  гортанным  истерическим  клекотом, скрежетом ... и исчез  в  Темноте.
Второй,  выпал  из  ладони  сгустком  живой  посверкивающей ртути,  упал  на
шершавый гиргенит, прожег его, проел, ушел  вниз -  в неведомые внутренности
Гиргеи.
     - Хватит экспериментировать, - сказал Иван.
     Он понимал - с мечом просто повезло, случайность. Витая рукоять была со
странностями,  она  уползла  с  ладони  вверх  по  руке,  до  локтя,  там  и
прилепилась рыбой-прилипалой.  Как  она  держалась, было непонятно, но когда
Иван  пытался отодрать рукоять от металлопластиконовой ткани комбинезона,  у
него ничего  не получилось. Зато стоило только подумать  о мече - и  рукоять
соскальзывала  в   ладонь.  Невродатчики?   Психопроцессоры?  Иван   уже  не
сомневался, что эта штуковина оттуда же, откуда и яйцо-превращатеяь.
     Само  волшебное "яичко" лежало у  него за пазухой, грело дущу и вселяло
надежду, несмотря на то, что пока на Гиргее так и не  выручило не разу. Все!
Хватит  психовать!  Надо  преодолевать  этот комплекс  "голого  беззащитного
человека", он вооружен, он  оснащен,  он силен и искусен в рукопашном бою, у
него  седьмая степень  боевого  гиперсенса плюс уникальная школа рос-веда, у
него,  в   конце  концов,   меч,  гипноусилитель  ...  да  еще  два  Кешиных
парализатора. Да они  просто непобедимы!  А тревоги и неуверенность, так это
всегда  после длительного  ношения  скафандра,  это  проходит  на вторые или
третьи  сутки.  А  сейчас  надо идти вперед и не  растекаться чувствительиым
слизнем по гиргениту.
     - Погоди ты малость, - просил задыхающийся Киша.
     Дыхалка,  видно,  у  ветерана  тридцатилетней  аракайской  войны,  была
основательно подпорчена каторгами и рудниками, - погоди!
     -  Две   минуты   отдыха,  -  сказал   Иван.  И  сел  прямо  на  камень
поблескивающего пола.
     - Я тебе вот чего хотел сказать, - начал Кеша с  ходу, будто для того и
просил передышки, - помнишь,  ты говорил,  что у меня,  дескать,  чего-то не
так, не такой какой-то?!
     - Не помню, - солгал Иван.
     Кеша поглядел на него недоверчиво и продолжил.
     - Точняк, чего-то случилось со мной, - выговорил он проникновенно, - то
ли не хватает  во мне чего-то, толи  отмерло внутри - было, а  потом взяло и
отмерло, и я не чувствую.
     - Ветеран войны, а рассуждаешь как баба сентиментальная, - сделал вывод
Иван.
     - Я ведь не жалуюсь, - зло прохрипел Кеша, вставая, - я понять не могу.
Слушай, Иван, а может, тогда в пещере,  помнишь, когда нас давило  вусмерть?
Может,  тогда мне башку придавило?  Или, может, я в клинической  смерти был?
После  нее  иногда,  говорят,  мозги  набекрень,  отмирает,  говорят,  часть
мозговых клеток, и  человеку кажется,  что от него половинка осталась, а  то
еще меньше?! Я не плачусь тебе в жилетку,  мне разобраться надо! Ведь сон-то
был?
     - Был, - согласился Иван.
     - Значит, и  случилось что-то, - Кеша  вдруг замолк. А после некоторого
замешательства произнес как-то значительно и  отрешенно: - А вдруг они  меня
на самом деле отпустили?!
     Иван  понял,  еще  немного  и  железный ветеран,  неустрашимый  боец  и
видавший виды каторжник-рецидивист скиснет, тогда пиши пропало - бросить его
не  бросишь, а возиться с ним, значит, самому  погибнуть. И  он  поднялся на
ноги.
     -  Пошли. Нечего нюни распускать, это не ты,  что  ли, грозился  базу с
налету взять, а?
     - Я, - сознался Кеша. Решимость и воля возвращалась к нему.
     - Осталось миль пятнадцать. Это последний бросок, понял?
     Иннокентий  Булыгин  угрюмо покосился на  Ивана. Он все  понимал. И был
готов ко всему. И несмотря на это ему казалось вполне определенно, что он не
весь здесь, в проклятом  гиргейском  подземелье, что он и  еще  где-то. Кеша
видел на войне и в  Космосе множество всяких  психов, не выдерживавших боев,
прорывов, тягот "окопной" жизни. Насмотрелся!  А теперь что-то происходило с
ним самим, неужели заклинило в мозгах? неужели он, заматеревший в испытаниях
и лишениях сошел с ума - по-тихому сверзился? Опыт и знание жизни говорили -
а чем он, собственно, лучше других.


x x x


     Карлик Цай вернулся в толщу хрусталя с такими адскими болями  и жжением
во  всем теле,  что поклялся, если  выживет - никуда больше  не  отправится,
хватит с него, он здесь по заданию Синдиката,  Синдикат  знает, чего делает,
его серые стражи  всегда на страже,  а  дело  исполнителей  -  помалкивать и
терпеливо  тянуть  свою   лямку,  не  убили,  жилы   не   повыдергивали,  на
квазитронный пыточный стул не посадили - и слава Богу! все остальное мелочи.
Он еле отошел, и теперь ему было холодно.  Встреча  с Иваном, вернувшим свой
собственный  облик  и рецидивистом  Кешей, представлялась  ему полуреальной,
сном каким-то странным - был он или нет?! черт ногу сломит. Когда он немного
пришел в себя, сразу задал вопрос:
     - Долго ли мне пребывать здесь?
     Ответа не последовало.
     - Связь прервана? - поинтересовался он.
     - Связь есть, - немедленно прозвучал ответ.
     Цай ван  Дау вздохнул  с облегчением. Хуже  всего  остаться  совершенно
одному в этом  хрустальном льде, тогда  пиши  пропало, тогда он не  выдержит
больше  суток, голова его не  шар  свинцовый и  не  булыжник  каменный.  Они
забыли, что  он тоже человек!  что и ему есть предел! что и  ему надо давать
хоть немного отдыха!.
     - Поступает ли информация  о  моих вопросах и моих перемещениях  к тем,
кто использует  меня в качестве ретравслятора? - спросил он то,  о чем давно
хотел спросить.
     Ответ был обезнадеживающ:
     - Да.
     Ну и плевать, пусть все знают. Им и так все известно. Ведь помимо серых
стражей существуют информаторы и инфодатчики,  вживляемые в тела всех членов
Синдиката.
     Где в нем сидит этот доносчик: в мозгу, в  левом пальце  правой ноги, в
нижней челюсти?!  Если  бы Цай  знал  ответ на  этот вопрос, он бы выковырял
инфостукача  безжалостно,  как  выковырял  из   собственного  лба  каторжные
приемодатчики, выковырял, по выражению Гуга Хлодрика, ржавым кривым гвоздем.
Прежде чем ковырять, надо знать - где ковырять! Хоть бы они  все  сдохли!  И
пусть они знают,  что он о них думает!  Плевать! Вот сейчас они  выуживают с
его  помощью   из  сверхъестественной  кладовой  информацию,  которая  стоит
баснословные, невообразимые  деньги, что  там  деньги, эта информация  стоит
большего -  она дает власть над не  знающими ее, надо всеми смертными! А что
получит   он?  Передышку  на  очередной   каторге?  Жизнь  в   искалеченном,
страдающем, полузамененном на биопротезы теле?!  Цай ван Дау знал, что он не
получит ни черта, кроме обязанности и дальше вкалывать на Синдикат.
     - Я хочу уйти от них! - простонал он.
     -  Вопроса  нет. Принимаются только конкретные вопросы,  - прозвучало в
мозгу.
     - Могу ли я выйти из-под власти приславших меня?! - заорал он. - Можете
ли вы мне помочь в этом, спасти меня?!
     -  Нет.  Мы  не  вмешиваемся  в  ход  событий  Вселенского  бытия.   Мы
наблюдатели.
     - Тогда будьте и вы прокляты! - сорвался Цай.
     Ответа не последовало.  Скорее  всего  проклятия  карлика  не имели для
"наблюдателей" абсолютно никакого значения.
     Трижды мимо него в незримо-хрустальных силовых полях проплывали хищные,
клыкастые  рыбы. Они смотрели на Цая жутко  и кроваво - будто был он  им  не
посторонний уродец, а враг. И это казалось совершенно непонятным.
     Бесстрастие ...и вдруг лютая злоба. Почему?
     - Я снова хочу видеть то, что идет через меня! - потребовал Цай.
     И опять ему  никто не ответил, опять мозг пронизал ярчайший свет. Но на
этот  раз он почти сразу погас, не причинив больших страданий. И Цай ван Дау
очутился в  кромешной  мгле.  Далеко-далеко  впереди, за десятки  тысяч миль
помигивала красная, нет, он разглядел, не красная, а ярко-малиновая точка. И
больше ничего.
     Прошло достаточно времени, прежде чем Цай понял - точка очень медленно,
но  с завидным  постоянством увеличивается в  размерах, это уже  неточка,  а
маленький малиновый кружочек, кружок. И мгла вркруг  - это не мгла вовсе,  а
полутемная  бездна,  бешенный  водоворот  космической  Тьмы   из  миллиардов
звездных миров, вращающихся в ней.
     Возникло   ощущение    сначала    полета,    а   потом   непостижимого,
противоестественного  парения  в Пустоте, посреди  всего  этого  гигантского
водоворота,      исполинской     космической      спирали,     в     которой
завертелись-закружились   сонмы  звезд,  туманностей,  созвездий,  галактик,
пульсаров, коллапсаров, квазаров и прочих порождений Мироздания. И он уже не
висел, он падал в эту Пропасть. Падал аавстречу малиновому кругу, и он видел
множество языков малинового пламени, вырывающихся  из круга - Круга, который
превратился  в пылающую чудовищную  воронку,  пожирающую пространство.  И  в
голове  вдруг  вспыхнуло  -  Барьер! Какой  барьер? почему? зачем?! Никто не
отвечал на  его  вопросы,  связь,  судя  по всему, прервалась... Уже не было
вокруг ничего: ни  галактик, ни коллапсаров, ни межзвездной тьмы, был только
бескрайний океан  ревущего, гудящего, беснующегося  малинового пламени.  Цай
приготовился к смерти. Она должна была когда-то придти. И вот она пришла! Он
закрыл  глаза.  Но  малиновый огненный  океан  не  пропал  -  он  полыхал  и
бесновался все  так  же  яро и  безумно. Барьер! Но почему языки  пламени не
сжигают его?! Почему тело бьется в ледяных судорогах?! Почему огонь полыхает
только в голове и глазах, не обжигая и не превращая в пепел?! Барьер! Потому
что это Барьер! Ответ не  пришел  Извне, он был в самом мозге  Цая. Но какой
Барьер?!
     Все погасло в один миг. И ничего не было.
     Цай  сидел,  скрючившись и обхватив трехпалыми руками колени,  сидел на
замшелом  пурпурном  йалуне,  сидел  с  закрытыми  глазами, все  видя и  все
понимая.  Он уже знал,  где он. Это  могла  быть только родная  Умаганга. Он
открыл глаза  - валун был и  вправду пурпурным. И две луны висели  в дневном
небе. Но не это было важным сейчас.
     Цая  ван  Дау  сковал  смертельный  страх.  Он  ощутил  себя младенцем,
обреченным  на жуткую смерть  - голым, беззащитным, ничтожным, жалким. И все
потому...
     Потому что  в  сорока метрах от  него  возле сломанного желтого  ствола
агубаба стоял огромный и могучий, заросший почти до  глаз черной с  проседью
бородой его отец - Филипп  Гамогоза  Жестокий, звездный рейнджер и последний
властелин  Умаганги.  Глаза  Филиппа  были  холодны,  но  его  верхняя  губа
подергивалась  в нервической улыбке, обнажая желтые прокуренные  зубы.  Отец
был гол до  пояса,  и от  этого выглядел  еще  более  устрашающим.  Набухшие
красные шрамы  бороздили  кожу, будто  кровавые реки, текущие  по  бугристым
горам  гипертрофированных  мускулов. Руки  у Филиппа дрожали.  Он опять  был
пьян,  смертельно   пьян  от   своей   нарколпеской,   дьявольской   отравы.
Всклокоченные  седые  космы выбивались  из-под  алмазного  двурогого  венца,
придавали лицу страниое, нехорошее выражение.
     Да,  это  был  именно он -  отец,  убийца,  мучитель,  садист,  изверг,
чудовище. Имевно  таким запомнил  его  маленький  Цай  в тот  страшный  год.
Неужели  время его не берет?  Неужели он  совсем  ве изменялся за эти годы?!
Непостижимо. Цай  ван  Дау не  мог стряхнуть  с  себя  оцепенения. Он  сидел
сиднем, безводьиой жертвой,  сидел на  пурпурном  валуне под двумя  дневными
лунами.
     - Вот мы и встретились, малыш! - злобно  оскалился властитель умагов. И
из  угояка  рта,  схривившегося  в дьявольской  улыбке,  выкатилась капелька
крови. - А у меня есть для тебя маленький сюрпризик, совсем маленький.
     Филипп  Гамогоза  медленно завел  руку  за  спину  и столь же  неспешно
вытащил  оттуда  черный трезубец величиной  с  детскую ладошку. Трезубец был
усеян  искрящимися  острыми  шипами  - легкое свечение расходилось от  него,
будто  лучилось маленькое черненькое  солнышко. Видя, какой эффект  произвел
"сюрприз" на сына-выродка, Филипп расхохотался во все горло, до судорожного,
нечеловечьего лая, до хрипатой волчьей икоты. Он  предвкушал славную охоту и
редкостную потеху, и это было написано на его глумливо-сладострастном лице.
     -  Не-е-ет!!! - истерически завопил  Цай. Он не мог совладать  с собой.
Ужас  тех лет вонзился острой стрелой  в его  изболевшееся  сердце. -  Я  не
хочу-у-у!.
     Цай сорвался с валуна и  бросился бежать. Он бежал обхватив скрюченными
руками  свою  уродливую, огромную