кружилась.
     - Шофер! - прошептал он. Это не дорога в  отделение  ФБР.  Его  везут
домой. Но откуда шофер знает его домашний адрес?
     Шофер, конечно, подсажен. Джоханнисон почти ничего не видел, в ушах у
него шумело.
     Боже, какая  организация!  Сопротивляться  бессмысленно.  Он  потерял
сознание.


     Он идет по тропе к небольшому двухэтажному дому с кирпичным  фасадом,
в котором живет с Мерседес. Как он выбрался из машины, не помнит.
     Он обернулся. Никакого  такси  не  видно.  Автоматически  он  нащупал
кошелек и ключи. Все на месте. Ничего не тронуто.
     Мерседес ждала его у входа. Она  не  удивилась  его  возвращению.  Он
быстро взглянул на часы. Почти час до обычного времени его возвращения.
     Он сказал:
     - Мерси, надо убираться отсюда и...
     Она хрипло ответила:
     - Я все знаю, Алекс. Входи.
     Она  для  небо  как  небо.  Прямые  волосы,  светловатые,   разделены
посредине и собраны в конский хвост; широко расставленные  голубые  глаза,
слегка по-восточному раскосые, полные  губы,  маленькие  уши,  прижатые  к
голове. ДжоХаннисон пожирал ее глазами.
     Но он видел, что она сдерживает возбуждение.
     Он спросил:
     - Тебе звонил Эверард? Или Дамелли?
     Она ответила:
     - У нас гость.
     Он подумал:
     - Они до нее добрались.
     Надо увести ее. Они убегут, попытаются скрыться. Но смогут ли?  Гость
будет стоять в  тени  у  двери.  Это  зловещий  человек,  представил  себе
Джоханнисон, с низким грубым голосом и иностранным акцентом, рука у него в
кармане пиджака, и бугор больше кулака.
     Он осторожно вошел.
     - В гостиной, - сказала Мерседес. По ее лицу скользнула улыбка.  -  Я
думаю, все в порядке.


     Гость  стоял.  У  него  какая-то  нереальная,   слишком   совершенная
внешность.  Лицо   и   тело   безупречны   и   тщательно   лишены   всякой
индивидуальности. Он мог сойти с рекламного плаката.
     Голос как у профессионального диктора. Ни малейшего акцента.
     Он сказал:
     - Было довольно трудно доставить вас домой, доктор Джоханнисон.
     Джоханнисон ответил:
     - Кто бы вы ни были, чего бы вам ни нужно, я с вами не имею дела.
     Мерседес вмешалась:
     - Нет, Алекс, ты не понимаешь. Мы уже разговаривали. Он  сказал,  что
вся радиоактивность прекращена.
     - Да, верно, и я хотел бы, чтобы этот манекен объяснил мне,  как  это
сделано. Послушайте, вы американец?
     - Ты все  еще  не  понимаешь,  Алекс,  -  сказала  его  жена.  -  Она
прекратилась по всей Земле. И этот человек не с Земли. Не смотри  на  меня
так, Алекс. Это правда. Я знаю, что это правда. Посмотри на него.
     Гость улыбнулся. Улыбка его была совершенна. Он сказал:
     - Тело, в котором я появился, тщательно изготовлено в соответствии со
спецификациями, но это только материя. И находится под полным контролем. -
Он протянул руку, и кожа исчезла. Обнажились мышцы, сухожилия, кровеносные
сосуды. Стены сосудов исчезли, и кровь текла  без  всякой  поддержки.  Все
исчезло, и появилась гладкая серая кость. Потом и она исчезла.
     Потом все появилось снова.
     Джоханнисон прошептал:
     - Гипноз!
     - Вовсе нет, - спокойно ответил гость.
     - Откуда вы? - спросил Джоханнисон.
     - Трудно объяснить. И разве это важно?
     - Мне нужно понять, что происходит! - воскликнул Джоханнисон. - Разве
вы не понимаете?
     - Да. Понимаю. Поэтому я и здесь.  В  данный  момент  я  разговариваю
более чем с сотней людей на вашей планете.  В  разных  обличьях,  конечно,
потому что у разных частей вашего населения разные  стандарты,  касающиеся
внешности.
     У Джоханнисона появилась беглая мысль, а не сошел ли  он  все-таки  с
ума. Он сказал:
     - Вы с... с Марса? Или еще откуда? Вы нас захватываете? Это война?
     - Видите ли, - ответил гость, - именно такое  отношение  мы  и  хотим
исправить. Люди больны, доктор  Джоханнисон,  очень  больны.  Уже  десятки
тысяч ваших лет мы знаем, что ваш вид обладает большими  возможностями.  И
для  нас  было   большим   разочарованием,   что   ваше   развитие   пошло
патологическим путем. Определенно патологическим! - Он покачал головой.
     Мерседес прервала:
     - Он сказал мне перед твоим приходом, что они пытаются нас вылечить.
     - Кто их просил? - прошептал Джоханнисон.
     Гость только улыбнулся. Он сказал:
     - Мне эта работа поручена очень давно, но с такими  болезнями  всегда
трудно бороться. Прежде всего, возникают трудности при коммуникации.
     - Но мы способны к коммуникации, - упрямо сказал Джоханнисон.
     - Да. До некоторой степени. Я использую ваши концепции, вашу  кодовую
систему. Она очень неадекватна. И я не могу  объяснить  подлинную  природу
болезни вашего вида. Приблизительно ее можно определить как болезнь духа.
     - Хм.
     - Это  разновидность  социальной  болезни,  с  которой  очень  трудно
справиться. Я долго колебался, прежде чем применить прямое средство.  Было
бы печально, если бы случайно такая потенциально одаренная раса, как ваша,
погибла бы  безвозвратно.  В  течение  нескольких  тысячелетий  я  пытался
действовать непрямо, через отдельные индивидуальности. В каждом  поколении
рождаются люди  с  естественным  иммунитетом  к  этой  болезни.  Философы,
моралисты, военные, политики. Все те, кто верил во всемирное  братство.  И
те, кто...
     - Ну,  хорошо.  Вы  потерпели  неудачу.  Пока  оставим  на  этом.  Не
расскажете ли мне о своем народе, не о моем?
     - Что я могу рассказать так, чтобы вы поняли?
     - Откуда вы? Начните с этого.
     - У вас нет соответствующей концепции. Я не со двора.
     - С какого двора.
     - Я имею в виду вселенную. Я из-за вселенной.
     Снова вмешалась Маргарет, наклонившись вперед.
     - Алекс, ты не понимаешь, что он имеет в виду? Предположим, ты будешь
разговаривать с туземцами Новой Гвинеи по телевизору. С такими  туземцами,
которые никого, кроме своего племени, не видели. Можешь  ли  ты  объяснить
им, как работает телевидение или как ты можешь одновременно обращаться  ко
многим людям? Можешь объяснить, что это на самом  деле  не  ты,  а  просто
иллюзия, которая может исчезнуть и снова появиться?  Ты  даже  не  сможешь
объяснить им, откуда  появился,  потому  что  для  них  их  остров  -  вся
вселенная.
     - Значит, мы для него дикари. Так? - спросил Джоханнисон.
     Гость ответил:
     - Ваша жена говорит метафорически. Позвольте мне закончить. Я  больше
не могу направлять ваше общество на самоизлечение. Болезнь  зашла  слишком
далеко. Я собираюсь изменить темперамент расы.
     - Каким образом?
     - У вас нет ни слов, ни концепций для объяснения  этого.  Вы  видите,
что наш контроль над материей совершенен. Остановить радиоактивность очень
просто.  Чуть   труднее   предусмотреть,   чтобы   все,   включая   книги,
соответствовало миру с отсутствующей радиоактивностью. Еще труднее - и для
этого  потребовалось  гораздо  больше  времени  -  стереть  все  мысли   о
радиоактивности из памяти людей. Сейчас уран на  Земле  не  существует.  И
никто никогда о нем не слышал.
     - Я слышал, - возразил Джоханнисон. - А ты, Мерси?
     - Я тоже помню, - ответила Мерседес.
     - Вы пропущены не без причины, - сказал гость, - и  еще  свыше  сотни
других, мужчин и женщин, по всему миру.
     - Никакой радиоактивности, - прошептал Джоханнисон. - Навсегда?
     - На пять ваших лет.  Это  пауза,  и  ничего  больше.  Просто  пауза,
назовем ее  периодом  анестезии,  чтобы  прооперировать  расу  без  угрозы
преждевременной атомной войны.  Через  пять  лет  феномен  радиоактивности
вернется, вместе со всем ураном и  торием,  которые  ныне  не  существуют.
Однако знания не вернутся. Вот для этого  и  нужны  вы.  Вы  и  остальные,
подобные вам. Вы постепенно заново обучите мир.
     - Работа немаленькая. Нам потребовалось пятьдесят лет, чтобы дойти до
нынешнего состояния. Почему бы просто  не  восстановить  знания?  Вы  ведь
можете это?
     -  Операция,  -  ответил  гость,  -  будет   серьезной.   Потребуются
десятилетия, чтобы убедиться,  что  не  возникли  осложнения.  Поэтому  мы
специально хотим, чтобы обучение заново шло медленно.
     Джоханнисон сказал:
     - Как мы узнаем, что время пришло? Когда операция кончится?
     Гость улыбнулся.
     - Когда время придет, узнаете. Будьте в этом уверены.
     - Да, дьявольски трудная задача - ждать  пять  лет,  пока  у  тебя  в
голове прозвенит гонг. А если это время  так  и  не  наступит?  Если  ваша
операция не удастся?
     Гость серьезно ответил:
     - Будем надеяться на ее удачу.
     - Но что если нет? Нельзя ли временно очистить и нашу  память?  Чтобы
мы нормально прожили это время.
     - Нет. Простите. Ваша память мне нужна нетронутой. Если  операция  не
удастся,  если  лекарство  не  подействует,  мне   понадобится   небольшой
резервуар нормальных, нетронутых сознаний, чтобы вырастить на этой планете
новое население, к которому можно будет применить другое  средство.  Любой
ценой ваш вид должен быть сохранен.  Вы  слишком  ценны  для  нас.  Именно
поэтому я трачу столько времени, объясняя вам ситуацию. Если бы я  оставил
вас в таком состоянии, в котором вы были час назад, пять дней,  не  говоря
уже о пяти годах, полностью вас бы уничтожили.
     И не говоря больше ни слова, он исчез.


     Мерседес приготовила ужин, и  они  сидели  за  столом,  как  в  самый
обычный день.
     Джоханнисон сказал:
     - Это правда? На самом деле было?
     - Я тоже видела, - ответила Мерседес. - И слышала.
     - Я  просмотрел  свои  книги.  Все  изменились.  Когда  эта...  пауза
кончится,  нам  придется  работать  по  памяти,  всем  нам,  кто  остался.
Потребуется немало времени, чтобы достучаться до тех,  кто  не  помнит.  -
Неожиданно он рассердился. - И чего ради, хотел бы я знать? Чего ради?
     - Алекс, - робко сказала Мерседес, - может, он и раньше  приходил  на
Землю и говорил с людьми. Он прожил тысячи и тысячи наших лет. Может, этот
тот, кого так давно считают...
     Джоханнисон посмотрел на нее.
     - Богом? Это ты хочешь сказать? Откуда мне знать?  Знаю  только,  что
они гораздо развитее нас и что он лечит нас от болезни.
     Мерседес сказала:
     - Я думаю о нем как о враче или о том, что эквивалентно врачу  в  его
обществе.
     - Врач? Он все время повторял, что трудно установить коммуникацию.  А
какой врач  не  может  общаться  со  своими  пациентами?  Ветеринар!  Врач
животных!
     Он оттолкнул тарелку.
     Его жена сказала:
     - Даже и так. Если он положит конец войне...
     - Зачем ему это? Что мы для него? Мы животные. Мы для него  животные.
Буквально. Он почти так и сказал. Когда  я  спросил  его,  откуда  он,  он
сказал, что не со "двора". Поняла? Скотный двор. Потом  он  поправился  на
вселенную. Он не из вселенной. Трудности в  коммуникации  выдали  его.  Он
использовал свою концепцию вселенной, привычную  ему,  а  не  нашу.  Итак,
вселенная - скотный двор, а мы лошади, цыплята, овцы. Выбирай сама.
     Мерседес негромко сказала:
     - Господь мой пастырь. Я не хочу...
     - Прекрати, Мерси. Это метафора, а здесь реальность. Если он  пастух,
то мы овцы со странным неестественным желанием  или  способностью  убивать
друг друга. Зачем нас останавливать?
     - Он сказал...
     - Я знаю, что он сказал. Он сказал, что у нас большие возможности. Мы
очень ценны. Верно?
     - Да.
     - Но каковы возможности, какова ценность овец для пастуха? Овцы этого
не знают. Не могут знать. Может, если бы знали, предпочли бы жить сами  по
себе. Рискнули бы встречей с волками.
     Мерседес беспомощно смотрела на него.
     Джоханнисон воскликнул:
     - Вот что я спрашиваю себя! Куда мы идем? Куда? Знают  ли  это  овцы?
Знаем ли мы? Можем ли знать?
     Они сидели и смотрели на свои нетронутые тарелки.
     Снаружи доносился шум машин  и  крики  играющих  детей.  Приближалась
ночь, постепенно совсем стемнело.





                               ПЫЛЬ СМЕРТИ


     Первоначально это должен был быть еще один рассказ об Уэнделле  Эрте,
но  начинал  издаваться  новый  журнал,  и  мне  хотелось   быть   в   нем
представленный чем-то таким, что не было бы пережитком другого журнала.  И
я соответственно перестроил сюжет. Теперь мне немного жаль. Я думал о том,
чтобы переписать рассказ для этой книги, вернув в него  доктора  Эрта,  но
инерция победила.


     Подобно всем работавшим под началом  великого  Льюиса,  Эдмунд  Фарли
достиг такого состояния, когда с  тоской  начал  думать  об  удовольствии,
которое доставило бы ему убийство этого самого великого Льюиса.
     Те, кто не работал с Льюисом, не могут этого понять. Льюис  (его  имя
забыли  и  привыкли  думать,  что  имя  его  Великий,  с  прописным  В)  в
представлении обычного человека стал символом  исследования  неизвестного,
безжалостным и гениальным, никогда не отступающим перед неудачами, никогда
не устающим придумывать новые, еще более изобретательные пути к победе.
     Льюис - это тот химик-органик,  который  заставил  Солнечную  систему
служить своей науке.  Это  он  впервые  использовал  Луну  для  проведения
широкомасштабных реакций в  вакууме,  при  температуре  кипения  воды  или
замерзания воздуха, в  зависимости  от  времени  месяца.  Фотохимия  стала
чем-то  совершенно  новым  и  удивительным,  когда  тщательно  продуманные
аппараты были выведены на орбиты вокруг космических станций.
     Но, говоря по правде, Льюис крал славу  у  других  -  грех,  простить
который почти невозможно. Некий безымянный студент впервые подумал о  том,
чтобы устанавливать аппаратуру на поверхности Луны; забытый техник  создал
первый автономный космический реактор.  Каким-то  образом  оба  достижения
оказались связаны с именем Льюиса.
     И ничего нельзя было  сделать.  Его  подчиненный,  который  уходил  в
гневе, не получал рекомендации и обнаруживал, что ему  чрезвычайно  трудно
найти работу. Его ничем не подкрепленное слово против слова Льюиса  ничего
не стоило. С другой стороны, те, кто оставался с ним, кто сумел выдержать,
в  конце  концов  получали  его  расположение  и  рекомендации,  служившие
гарантией дальнейших успехов.
     Но, оставаясь, они получали хотя бы сомнительное удовольствие, делясь
друг с другом своей ненавистью.
     И у Эдмунда  Фарли  были  все  основания  присоединиться  к  ним.  Он
прилетел с Титана, самого большого спутника Сатурна, где в одиночку -  ему
помогали  только  роботы  -   собрал   оборудование,   которое   позволяло
воспользоваться  сокращающейся  атмосферой  Титана.   У   больших   планет
атмосфера тоже состоит в основном из водорода и метана, но Юпитер и Сатурн
слишком велики, чтобы на  них  работать,  а  Уран  и  Нептун  разорительно
далеки. Титан, однако, размером с Марс, достаточно мал, чтобы на нем можно
было находиться, и достаточно  велик,  чтобы  удержать  средней  плотности
водородно-метановую атмосферу.
     В этой атмосфере легко проходят крупномасштабные реакции,  которые  в
земной  атмосфере  кинетически  затруднены.   Фарли   работал,   создавал,
придумывал  и  выдерживал  Титан  в  течение   полугода   и   вернулся   с
поразительными данными. Но каким-то образом, почти немедленно,  как  видел
Фарли, все это стало восприниматься, как достижение Льюиса.
     Остальные  сочувствовали,  пожимали   плечами,   приветствовали   его
присоединение к братству. Лицо Фарли в шрамах от прыщей  замкнулось,  губы
сжимались, и он слушал, как остальные планировали месть.
     Джим Горхем был самым откровенным. Фарли отчасти презирал его: он был
"вакуумщик", никогда не покидавший Землю.
     Горхем сказал:
     - Видите ли, Льюиса легко убить из-за постоянства  его  привычек.  На
него можно положиться. Например, посмотрите, как  он  настаивает  на  том,
чтобы есть в одиночестве. Точно в  двенадцать  закрывает  свой  кабинет  и
точно в час открывает его. Верно? Никто не заходит в кабинет в это  время,
так что у яда хватит времени, чтобы подействовать.
     Белински с сомнением спросил:
     - Яд?
     - Это легко. Тут повсюду полно ядов. Только назовите, что вам  нужно.
Ну,  так  вот.  Льюис  съедает  один  бутерброд  с  швейцарским  сыром   и
специальной приправой из большого количества лука. После этого  весь  день
мы дышим луком, и все помнят, какой крик он поднял, когда однажды  прошлой
весной в буфете не оказалось этой приправы. Никто и не прикоснется к  ней,
так что яд больше никому не повредит...
     Для всех это было чем-то вроде игры, но не для Фарли.
     Мрачно и серьезно решил он убить Льюиса.
     Это стало его навязчивой идеей. Кровь его закипала при мысли о смерти
Льюиса, о том, что он сможет по праву получить то, что заслужил за жизнь в
крошечном  кислородном  пузыре,  за  бесконечные  переходы  по  замерзшему
аммиаку за готовыми продуктами, для установки новых  реакций  под  ударами
ветра из водорода и метана.
     Но нужно придумать что-нибудь такое, что не  повредит  никому,  кроме
Льюиса.  Постепенно  мысли  Фарли  сосредоточились   вокруг   атмосферного
кабинета Льюиса. Это низкая длинная комната,  изолированная  от  остальных
лабораторий цементными блоками и несгораемой дверью. Никто, кроме  Льюиса,
не мог входить в нее, только в его присутствии  и  с  его  разрешения.  На
самом деле комната  не  закрывалась.  Эффективная  тирания,  установленная
Льюисом, сделала выцветший листок бумаги на лабораторной двери с  надписью
"Не входить" и с его инициалами более прочным препятствием,  чем  замок...
конечно, если только стремление к убийству не пересилит все остальное.
     Итак, что же в атмосферном кабинете? Привычка Льюиса  все  проверять,
его почти бесконечная осторожность не оставляли никаких  возможностей  для
случая. Любая попытка что-то переделать в оборудовании, если она, конечно,
не будет микроскопически тонкой, не останется незамеченной.
     Огонь? Атмосферный кабинет содержит воспламеняющиеся материалы,  и  в
большом количестве, но Льюис не курит и прекрасно понимает опасность огня.
Никто не предпринимает больших предосторожностей от него.
     Фарли нетерпеливо думал о человеке, которому так  трудно  справедливо
отомстить, о воре, играющем крошечными баками водорода и метана, тогда как
Фарли использовал их кубическими милями. Льюису - маленькие баки и  слава,
Фарли - кубические мили и забвение.
     Во всех этих маленьких баках  газ,  у  каждого  свой  цвет,  все  они
представлены в атмосферах. Водород в красном цилиндре и метан в  полосатом
красно-белом, смесь этих двух газов представляет атмосферу внешних планет.
Азот в коричневых цилиндрах и двуокись углерода в серебряных  -  атмосфера
Венеры. Желтые цилиндры со сжатым воздухом и зеленые с  кислородом  хороши
для  земной  химии.  Парад  радуг,  каждый  цвет  установлен   многолетней
традицией.
     И тут у него появилась мысль. Она не родилась болезненно, но возникла
сразу. В один момент она кристаллизовалась в мозгу Фарли, и он понял,  что
нужно сделать.
     Фарли целый месяц ждал восемнадцатого сентября, Космического дня. Это
годовщина первого успешного космического полета человека, и в  этот  вечер
никто не работает. Для ученого Космический день -  самый  значительный  из
всех праздников, и даже Льюис в этот день празднует.
     Фарли вошел в  Центральную  Лабораторию  Органической  Химии  -  если
пользоваться официальным названием, - уверенный, что его никто  не  видел.
Лаборатории не банки и не музеи. В них нечего красть,  и  ночные  дежурные
относятся к своей работе не очень серьезно.
     Фарли осторожно закрыл за собой главную дверь и медленно двинулся  по
затемненным коридорам к атмосферному кабинету. Его  оборудование  состояло
из фонарика, небольшой бутылочки с  черным  порошком  и  тонкой  кисточки,
которую  он  купил  три  недели  назад  в  магазине  для   художников   на
противоположном конце города. На нем были перчатки.
     Самым  трудным   оказалось   войти   в   атмосферный   кабинет.