екретарем.
     Толстяк пошел к телефону, заложив руки за спину.  Он  двумя  пальцами
поднял трубку и изысканно сказала:
     - Да - После недолгой паузы снова: - Да. -  Потом  длительная  пауза,
попытка возразить, которая тут же прекратилась, еще одна пауза,  покорное:
- Да.
     Трубку положили на место.
     - Если мадам пройдет со мной, - обиженно сказал он,  -  я  постараюсь
удовлетворить ее запросы.
     - Минутку. - Клер снова набрала свой номер и сказала:
     - Привет, Тони. Не знаю, что ты ему сказал,  но  сработало.  Спасибо.
Ты... - она пыталась подобрать подходящее слово, сдалась  и  пропищала:  -
милый!
     Когда она отвернулась от телефона, на нее смотрела  Гледис  Глафферн.
Слегка удивленно Гледис Глафферн разглядывала ее, склонив лицо набок.
     - Миссис Бельмон?
     Все ушло от Клер. Она стояла, глупо, как марионетка.
     Гледис улыбнулась высокомерно и нагло, но так,  что  ее  нельзя  было
упрекнуть.
     - Не знала, что вы покупаете здесь. - Как будто в ее глазах это место
сразу потеряло свою ценность.
     - Обычно я сюда не хожу, - покорно сказала Клер.
     - А что  вы  сделали  со  своими  волосами?  Очень...  замысловато...
Надеюсь, вы меня извините, но разве  вашего  мужа  зовут  не  Лоренс?  Мне
казалось, что Лоренс.
     Клер сжала зубы. Но как-то нужно объяснить.
     - Тони друг моего мужа. Он помогает мне подбирать вещи.
     - Понимаю. И он очень мил, конечно. - Оно прошла с улыбкой,  унеся  с
собой всю теплоту и свет мира.


     Клер не оспаривала того факта, что именно к Тони  она  обратилась  за
утешением. Десять дней развеяли  ее  нежелание.  И  она  могла  перед  ним
плакать, плакать и гневаться.
     - Я оказалась совершенной д... дурой, - бушевала она, сжимая вымокший
носовой платок. - Она это со мной сделала.  Не  знаю  почему.  Она  просто
делает. Я должна была бы... пнуть ее. Сбить ее с ног и наступить на нее.
     - Неужели можно так ненавидеть человека? - удивленно и мягко  спросил
Тони. - Эта часть человеческого мозга закрыта для меня.
     - О,  это  не  она,  -  простонала  Клер.  -  Это  я,  вероятно.  Она
представляет все, чем я хотела бы быть... по крайней мере снаружи...  А  я
не могу.
     Прозвучал сильный, но негромкий голос Тони.
     - Можете, миссис Бельмон. Можете. У нас еще десять дней, за  эти  дни
дом преобразится. Разве вы не планировали это?
     - Но как это мне поможет... с ней?
     - Пригласите ее сюда. Пригласите ее подруг. Назначьте  это  на  вечер
накануне... моего ухода. Это будет новоселье... своего рода.
     - Она не придет.
     - Придет. Придет посмеяться... И не сможет.
     - Ты на самом деле так считаешь? О, Тони, ты считаешь, мы это  можем?
- Она держала обе его руки в своих... Потом, отвернув лицо, сказала: -  Но
что это даст? Ведь это не я, это ты все делаешь. Я сижу на твоей шее.
     - Никто не живет в великолепном одиночестве, - прошептал  Тони.  -  В
меня вложили знания. То, что вы и все остальные, видите в Гледис Глафферн,
не вполне Гледис Глафферн. Она сидит на шее своих  денег  и  общественного
положения. Она это  не  подвергает  сомнению.  А  почему  вы  должны?..  И
взгляните  на  это  с  такой  точки  зрения,  миссис  Бельмон.  Я   создан
повиноваться, но пределы  своего  повиновения  определяю  я  сам.  Я  могу
следовать приказам охотно,  с  желанием,  или  скупо,  без  желания.  Ваши
желания я выполняю охотно, потому что вы как раз тот человек,  для  службы
которому я создан. Вы добры, дружелюбны, скромны. Миссис Глафферн, как  вы
ее описываете, не имеет таких качеств, и я не стал бы повиноваться ей, как
вам. Значит, вы, миссис Бельмон, а не я, проделываете все это.
     Он отобрал свои руки, и миссис  Бельмон  взглянула  на  его  лишенное
выражения лицо. Она вдруг испугалась совершенно по-новому.
     Нервно  глотнув,  она  смотрела  на  свои  руки,  которые   все   еще
чувствовали давление его пальцев. Ей не  показалось:  он  легко  пожал  ей
руку, мягко, нежно, как раз перед тем, как убрать свои.
     Нет!
     Его пальцы... Его пальцы...
     Она убежала в ванную и принялась мыть руки - яростно, бесполезно.


     На следующий день она  его  сторонилась;  пристально  поглядывала  на
него; ждала, что может последовать, но ничего не происходило.
     Тони работал. Если он и испытывал какие-нибудь трудности при  оклейке
обоями или в использовании  мгновенно  высыхающей  краски,  это  никак  не
проявлялось. Движения его были точны, он работал искусно и уверенно.
     Работал он всю ночь. Она ничего не слышала, но каждое утро начинались
новые приключения. Она не могла увидеть все новое сразу, до самого  вечера
открывала все новое и новое, и наступала следующая ночь.
     Она однажды попыталась помочь, но человеческая  неуклюжесть  помешала
ей. Он был  в  соседней  комнате,  а  она  вешала  картину  на  намеченное
математическим  взглядом  Тони  место.  Метка  на  месте,  картина  здесь,
отвращение к безделью тоже с нею.
     Но  она  нервничала,  а   может,   лестница   оказалась   ненадежной.
Почувствовала, что лестница падает, и закричала. Лестница упала, но  Тони,
с его невероятной скоростью, подхватил Клер.
     В его спокойных темных глазах  ничего  не  отразилось,  а  сказал  он
только:
     - Вам не больно, миссис Бельмон?
     Она сразу заметила, что, падая, рукой задела его волосы; впервые  она
видела, что они действительно состоят из отдельных черных волосков.
     И тут же ощутила его руки у себя на спине и под коленями,  он  держал
ее крепко, но осторожно.
     Она толкнула его, и собственный крик  громко  прозвучал  в  ее  ушах.
Остальную часть дня она провела в своей комнате, а  потом  спала,  заложив
стулом дверь спальни.


     Она разослала приглашения, и,  как  и  предсказывал  Тони,  они  были
приняты. Оставалось только ждать последнего вечера.
     Он наступил, после нескольких вечеров, наступил в свое время. Она  не
узнавала  свой  дом.  В  последний  раз  прошлась  по  нему:  все  комнаты
изменились.
     - Они скоро придут, Тони. Тебе лучше уйти  в  подвал.  Нельзя,  чтобы
они...
     Она смотрела какое-то время, потом  слабо  сказала:  "Тони".  Громче:
"Тони". Почти закричала: "Тони!"
     Она была в его  руках,  он  приблизил  свое  лицо,  сжал  ее.  Сквозь
эмоциональную суматоху она слышала его голос.
     - Клер, - говорил этот голос, - Я многого не понимаю, и, должно быть,
это одна из таких вещей. Завтра я ухожу, но мне не хочется. Во мне больше,
чем простое желание угодить вам. Разве это не странно?
     Лицо его еще ближе, губы теплы, но  в  них  нет  дыхания:  машины  не
дышат. Губы совсем рядом...
     ...Прозвенел звонок.
     На мгновение она беспомощно пошевелилась, и  он  тут  же  исчез,  его
нигде не было видно, а звонок снова звенел. Звенел настойчиво.
     Занавес переднего окна откинут.  А  пятнадцать  минут  назад  он  был
закрыт. Она это знала.
     Они видели. Они все видели!


     Входили они вежливо, всей компанией - свора пришла повыть,  -  бросая
острые взгляды по сторонам, все рассматривая.  Они  видели.  Иначе  почему
Гледис в своей высокомерной манере начала расспрашивать о  Ларри?  И  Клер
была вынуждена отчаянно защищаться.
     Но они не смеялись.
     Она видела ярость в глазах Гледис Глафферн, в  фальшиво  восторженных
словах, в ее желании рано уйти. Расставаясь с ними, она слышала отрывки:
     ...никогда ничего подобного не видела... такой красивый...
     И она поняла, что особенно вывело их из себя. Она может быть красивей
Гледис Глафферн, благородней, богаче - но какое  право  у  нее  на  такого
красивого любовника?
     И тут она снова вспомнила, что Тони - машина, и по коже  ее  поползли
мурашки.
     - Уходи! Оставь меня! - закричала она в пустой комнате и  побежала  в
спальню. Она проплакала всю ночь, а на следующее утро, очень  рано,  когда
улицы были еще пусты, пришла машина и увезла Тони.


     Лоренс Бельмон, повинуясь импульсу, постучал в дверь кабинета  Сьюзан
Кэлвин. Она была  с  математиком  Питером  Богертом,  но  Лоренса  это  не
остановило.
     Он сказал:
     - Клер говорит, что "Ю.С.Роботс" оплатила все, что в доме...
     - Да, - ответила доктор Кэлвин. - Мы отнесли это к эксперименту,  это
его необходимая часть. Теперь, в своей новой должности помощника  главного
инженера, вы сможете держаться на таком уровне.
     - Меня не это беспокоит.  Вашингтон  дал  согласие,  и  я  думаю,  на
следующий год мы сможем начать массовое производство модели ТН. -  Он  как
будто хотел уйти, заколебался, снова повернулся.
     - Да, мистер Бельмон? - после паузы спросила доктор Кэлвин.
     - Я раздумываю... - начал Ларри. -  Раздумываю,  что  на  самом  деле
происходило в доме. Она... я хочу сказать, Клер... она так изменилась.  Не
только внешне, хотя, откровенно говоря, я поражен. - Он нервно рассмеялся.
- Это не моя жена! Я не могу объяснить.
     - А зачем? Вам не нравятся изменения?
     - Наоборот. Но, видите ли, это меня немного пугает...
     - Не волнуйтесь, мистер Бельмон. Ваша жена вела  себя  очень  хорошо.
Откровенно говоря, я и не думала, что получится такое полное и совершенное
испытание. Теперь мы точно знаем, какие изменения следует внести в  модель
ТН, и заслуга в этом  принадлежит  исключительно  вашей  жене.  Если  быть
совершенно откровенной, ваша жена больше заслужила ваше повышение, чем  вы
сами.
     Ларри поежился.
     - Ну, пока это в семье... - не очень убедительно сказал он и вышел.


     Сьюзан Кэлвин посмотрела ему вслед.
     - Наверно, ему обидно... я надеюсь... Вы читали отчет Тони, Питер?
     - Очень внимательно, - ответил Богерт.  -  Модель  ТН-3  нуждается  в
изменениях.
     - Вы тоже так считаете? - резко спросила Сьюзан. - Почему?
     Богерт нахмурился.
     - Очевидно, мы не можем выпускать роботов, которые  влюблялись  бы  в
своих хозяек.
     - Влюблялись! Питер, вы меня поражаете! Вы на самом деле  не  поняли?
Машина должна повиноваться Первому закону. Робот не может допустить, чтобы
человеку причиняли вред, а Клер Бельмон  вред  причиняла  неуверенность  в
себе. И он демонстрировал  влюбленность,  потому  что  эта  женщина  не  в
состоянии по-настоящему понять, что машина не может влюбляться -  холодная
бездушная машина. И в тот вечер он  сознательно  отдернул  занавес,  чтобы
остальные смогли увидеть и позавидовать - и никакого риска для брака Клер.
Я думаю, он поступил очень умно...
     - Правда? Но какая  разница,  Сьюзан?  Все  равно  ужасно.  Перечитай
отчет. Она  избегала  его.  Кричала,  когда  он  подхватил  ее.  Не  спала
последнюю ночь... в истерике. Мы не можем допустить этого.
     - Питер,  вы  слепы.  Я  тоже  ничего  не  видела.  Модель  ТН  будет
перестроена, но не по той причине, о которой вы думаете. Напротив,  совсем
напротив. Странно, что я  сразу  этого  не  заметила,  -  глаза  ее  стали
задумчивы, - вероятно, это во мне какой-то недостаток. Видите  ли,  Питер,
машины не могут влюблять, но - даже если это ужасно  и  вызывает  страх  -
женщины могут!





                              БАТТОН, БАТТОН


     Меня ввел в заблуждение смокинг, поэтому в первые две секунды  я  его
не узнал. Возможный  клиент,  первый  заглянувший  ко  мне  за  неделю,  и
выглядел он прекрасно.
     Несмотря на что, что утром, в 9-45, на  нем  был  смокинг.  Там,  где
кончался рукав, были еще десять  дюймов  узловатой  руки  и  шесть  дюймов
костлявой ладони. И брюками и носками видна была голая кожа.  Но  в  целом
выглядел он прекрасно.
     Потом я посмотрел ему в лицо и увидел, что это совсем не клиент.  Это
мой дядя Отто. Красота кончилась. Как обычно, лицо у моего дяди Отто  было
как у ищейки, которую ближайший друг только что пнул в крестец.
     Моя реакция была не очень оригинальная. Я воскликнул:
     - Дядя Отто!
     Вы тоже узнали бы его, если бы посмотрели ему в лицо. Пять лет назад,
когда его портрет поместили на обложке "Тайм" (это было в 57 или 58),  204
читателя написали, что никогда не забудут это лицо. Большинство  добавляли
кое-что относительно кошмаров. Если хотите знать полное  имя  моего  дяди,
его зовут Отто Шлеммельмайер. Не  торопитесь  с  выводами.  Он  брат  моей
матери. Моя фамилия Смит.
     Он сказал:
     - Торопись, мой мальчик, - и застонал.
     Интересно, но не очень понятно. Я спросил:
     - А почему смокинг?
     Он ответил:
     - Взял напрокат.
     - Хорошо. Но почему вы в нем утром?
     - А что, уже утро? - Он огляделся, потом подошел к окну и выглянул.
     Таков мой дядя Отто Шлеммельмайер.
     Я заверил его, что уже утро, и он с  усилием  заключил,  что,  должно
быть, всю ночь бродил по улицам.
     Отнял пригоршню пальцев от лба и сказал:
     - Я так расстроился, Гарри. На банкете...
     Пальцы немного поблуждали, потом собрались  в  кулак,  который  начал
пробивать дыры в моем письменном столе.
     - Но теперь все кончено. Отныне все будет по-моему.
     Мой дядя Отто всегда говорит так, с того самого времени,  как  открыл
эффект Шлеммельмайера. Может, это  вас  удивит.  Может,  вы  думаете,  что
эффект Шлеммельмайера сделал моего дядю знаменитым. Ну, как посмотреть.
     Он открыл эффект в 1952,  и,  возможно,  вы  об  этом  слышали.  Если
коротко, то он  изобрел  германиевое  реле,  которое  отвечает  на  мысли,
улавливая электромагнитное излучение клеток мозга. Он долгие годы работал,
чтобы встроить такое реле в флейту, так чтобы она играла под  воздействием
мысли. Тогда все могли бы играть, не нужно никакого умения, только мысль.
     Но потом, пять лет  назад,  парень  из  "Консолидейтид  Армз"  Стивен
Виленд модифицировал эффект Шлеммельмайера и повернул его. Он изобрел поле
ультразвуковых волн, которое через германиевое реле активизировало  клетки
мозга и убил крысу на расстоянии двадцати футов. И, как выяснилось  позже,
смог убивать и людей.
     После чего Виленд получил премию в десять тысяч долларов и  повышение
по службе, а главные  держатели  акций  "Консолидейтид  Армз"  получили  и
продолжают  получать  миллионы,  когда  правительство  купило   патент   и
разместило заказы.
     Мой дядя Отто? Он получил портрет на обложке "Тайм".
     После чего, все, кто оказывался близко от него, скажем, в  нескольких
милях, могли понять, что у него горе. Некоторые считали, что  это  потому,
что он не получил денег; другие - из-за того,  что  его  великое  открытие
стало средством убийства людей.
     Вздор! Все из-за флейты! Вот что оказалось настоящим гвоздем в  стуле
его жизни. Бедный дядя Отто. Он так любил свою флейту. Всегда носил  ее  с
собой, готовый продемонстрировать по первой  просьбе.  Когда  он  ел,  она
лежала рядом со столом в специальном ящичке, когда спал -  была  рядом.  о
утрам по  воскресеньям  физические  лаборатории  университета  заполнялись
ужасными звуками музыки под  неумелым  мысленным  управлением:  дядя  Отто
исполнял какую-нибудь слезливую немецкую песню.
     Беда в том, что ни один изготовитель не желал к ней прикоснуться. Как
только стало известно о ее существовании, союз музыкантов  пригрозил,  что
ни один инструмент во всей стране не прозвучит; многочисленные компании по
организации развлечений призвали своих лоббистов и выстроили  в  ряды  для
немедленных действий, даже старый Пьетро Фаранини сунул  свою  дирижерскую
палочку за ухо и начал делать пылкие заявления для газет  и  надвигающейся
смерти искусства.
     Дядя Отто так и не пришел в себя.
     Он говорил:
     - Вчера у меня исчезла последняя надежда.  "Консолидейтид"  сообщила,
что будет в мою честь банкет давать. Кто знает, сказал я себе. Может,  они
мою флейту будут покупать. - Когда мой дядя волнуется, порядок слов в  его
речи меняется от английского к немецкому.
     Его слова заинтересовали меня.
     - А в чем дело? - спросил я. - Тысяча гигантский флейт, размещенных в
ключевых точках вражеской территории, будут исполнять коммерческие мелодии
так громко, что...
     - Тише! Тише! - Дядя со звуком пистолетного выстрела опустил кулак на
мой стол, пластиковый календарь  испуганно  подпрыгнул  и  упал.  -  И  ты
насмехаешься? Где твое уважение?
     - Простите, дядя Отто.
     - Тогда слушай. Я пошел  на  банкет,  и  там  произносились  речи  об
эффекте Шлеммельмайера и о том, как приручить энергию  мозга.  И  когда  я
думал, что они мою флейту будут покупать, они дали мне это!
     Он достал что-то похожее на  двухтысячедолларовую  золотую  монету  и
швырнул с меня. Я уклонился.


     Если бы она попала в окно,  конечно,  разбила  бы  его  и  угодила  в
какого-нибудь прохожего, но она ударилась в стену. Я подобрал ее. По  весу
ясно было, что она  только  покрыта  золотом.  На  одной  стороне  надпись
"Медаль Элиаса Бенкрофта Саффорда" -  большими  буквами  и  "доктору  Отто
Шлеммельмайеру за его вклад в  науку"  -  маленькими.  На  другой  стороне
профиль, очевидно, не моего дяди Отто. Вообще не похоже  даже  на  профиль
собаки, скорее на свинью.
     - Это, - объявил дядя Отто, - Элиас  Бенкрофт  Саффорд,  председатель
правления "Консолидейтид Армз".
     Он продолжал:
     - Как только я понял, что к чему, я встал  и  очень  вежливо  сказал:
"Джентльмены, чтоб вам подохнуть, не сходя с места!" и вышел.
     - И ходили всю ночь по улицам, - продолжил я  за  него,  -  и  пришли
сюда, даже не переодевшись. Вы все еще в смокинге.
     Дядя Отто вытянул руку и посмотрел на рукав.
     - В смокинге? - спросил он.
     - В смокинге! - повторил я.
     Его длинное, с мощными  челюстями,  лицо  покраснело  пятнами,  и  он
взревел:
     - Я прихожу сюда с делом  первостепенной  важности,  а  ты  только  и
болтаешь, что о смокинге И это мой собственный племянник!
     Я дал огню прогореть.  Дядя  Отто  гений  нашей  семьи,  поэтому  мы,
умственно отсталые его не трогаем. Ну, разве только не даем ему  упасть  в
канализацию или выпасть из окна.
     Я спросил:
     - И чем же я могу вам быть полезен, дядя Отто?
     Я постарался,  чтобы  звучало  это  по-деловому  старался  установить
отношения: адвокат-клиент.
     Он немного подождал и ответил:
     - Мне нужны деньги.
     Ну, он не в то место пришел. Я сказал:
     - Дядя, как раз сейчас у меня не...
     - Не твои, - сказал он.
     Я почувствовал себя лучше.
     - Я открыл новый эффект Шлеммельмайера, лучший. Но  о  нем  не  будет
публикаций  в  научных  журналах.  Мой  большой  рот  на   замке.   Эффект
принадлежит только мне. - Говоря, он дирижировал невидимым оркестром.
     - Благодаря этому эффекту, - продолжал он, - я заработаю много  денег
и открою собственную фабрику флейт.
     - Хорошо, - солгал я, думая о фабрике.
     - Но не знаю как.
     - Плохо. - Я солгал, по-прежнему думая о фабрике.
     - Беда в том, что у меня слишком гениальный мозг. Я создаю концепции,
недоступные обычным людям. Но, Гарри, я не могу придумать, как  заработать
деньги. Этого таланта у меня нет.
     - Плохо, - сказал я и на этот раз не солгал.
     - Поэтому я пришел к тебе как к юристу.
     Я испустил умоляющий смешок.
     - Я пришел к тебе, -  продолжал  он,  -  чтобы  ты  помог  мне  своим
искаженным, лживым, пронырливым, бесчестным умом юриста.
     Я внимательно выслушал этот неожиданный комплимент и ответил:
     - Я вас тоже люблю, дядя Отто.
     Он, должно быть, понял сарказм, потому  что  побагровел  от  гнева  и
заорал:
     - Не будь таким обидчивым! Будь как я - терпеливым,  все  понимающим,
добродушным, тупая башка! Кто говорит о тебе как о человеке?  Как  человек
ты дубина, глупая копф! Но как юрист ты должен быть  мошенником.  Все  это
знают.
     Я вздохнул. Меня предупреждали, что случаются неудачные дни.
     - В чем заключается ваш новый эффект, дядя Отто? - спросил я.
     Он ответил:
     - Я могу уходить назад во времени и извлекать предметы из прошлого.
     Я действовал быстро. Левой рукой достал из жилетного кармана  часы  и
беспокойно посмотрел