.
     -- Что?!
     -- Видишь ли, будь Мультивак  таким же разумным, как человек,  мы могли
бы поговорить с ним, обсудив все самые сложные проблемы. А если бы его разум
был более примитивным, как у обыкновенной  машины, лег­че было бы распознать
неправильные ответы. Вся  беда в том, что он как бы наполовину разумен.  Как
идиот. Достаточно разумен, чтобы  делать ошибки очень сложными способами, но
недостаточно умен, чтобы помочь нам понять, в чем же ошибка.
     Он выглядел ужасно озабоченным.
     -- И что прикажете делать? Мы не знаем, как сде­лать его разумнее. Пока
не знаем. Но мы  не можем себе позволить и упростить  его. Мировые  проблемы
стали очень серьезными, и вопросы, которые мы зада­ем, тоже очень сложны...
     -- А если отключить Мультивак, -- предложил Роджер, -- и капитально его
осмотреть?
     -- Проблем накопилось так  много, что это невоз­можно. Мультивак должен
работать днем и ночью.
     --  Но,  папа, если он продолжает делать ошибки,  может, все-таки нужно
его отключить? Если вы не уверены в ответах...
     -- Не  переживай,  дружище, -- Аткинс потрепал  сына  по голове.  -- Мы
что-нибудь обязательно при­думаем.
     И все же он был очень расстроен.
     -- Давай кончать, и пошли отсюда, -- сказал он.
     -- Но, папа, -- не отступался Роджер,  --  даже ес­ли Мультивак разумен
наполовину, почему ты думаешь, что он идиот?
     -- Если бы ты знал,  каким образом мы подаем команды, ты  бы, сынок, не
спрашивал.
     -- Пап, а может, вы не правы. Я, например, не такой умный, как ты, но я
же не идиот. Может быть, Мультивак вовсе не идиот, а попросту ребенок?
     -- Забавная точка зрения, -- рассмеялся Аткинс. -- Но что это меняет?
     --  Многое.  Ты не идиот, поэтому ты  не знаешь,  как работает  мозг  у
идиота, но я ребенок и, может быть, могу догадаться, как думает ребенок.
     -- Да?.. И как же он думает?
     -- Ты говоришь, что вы заставляете Мультивак ра­ботать сутками.  Машина
на  это способна. Но  если  вы ребенка  заставите  часами делать,  например,
домашнее  задание, он  быстро устанет  и будет  делать ошибки,  может,  даже
нарочно.  Почему  бы  Мультиваку не  делать перерыв на час, а то и два,  для
решения  собственных  проблем и  чтобы отдохнуть  от ваших? Пусть пошумит  и
поразвлекается, как ему захочется.
     Отец Роджера глубоко  и очень серьезно  задумался.  Потом  достал  свой
карманный компьютер и просчитал несколько комбинации. Потом еще несколько.
     --  А  что, можно попробовать.  Если  ввести в  интег­ральные  схемы...
интересно...  Роджер,  может,  ты  и  прав. Лучше двадцать  два часа  полной
уверенности, чем сутки постоянных сомнений.
     Он  оторвался  от  компьютера  и  вдруг  спросил  Родже­ра,  словно  бы
советуясь со специалистом:
     -- Роджер, а ты уверен?
     Роджер был уверен. Он сказал:
     -- Папа, надо же ребенку когда-то и поиграть.


     2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского




        Айзек Азимов.
        Заминка на праздновании Трехсотлетия

     Четвертое июля 2076 года. Третий  раз произ­вольно принятая  десятичная
система  счисления  вернула  две  последние  цифры  в   обозначении  года  к
знамена­тельному числу 76, которое было свидетелем рождения нации.
     Нация  в  прежнем  смысле перестала существовать.  Теперь  ее  название
превратилось в обозначение геогра­фической области, части великого целого --
Федера­ция  всего  человечества  на Земле  вкупе  с  поселениями  на Луне  и
колониями в  космосе. Однако культура  и традиции  сохранили  оттенки былого
своеобразия,  и  регион,  обозначенный  старинным  названием --  Соединенные
Штаты, -- все  еще оставался самым  процвета­ющим и  передовым на планете. И
президент  Соединен­ных Штатов все  еще  оставался самым  влиятельным членом
Планетарного совета.
     Лоренс Эдвардс  следил за  миниатюрной  фигуркой  президента  с  высоты
двухсот  футов.  Он  тихо  парил  над  толпой  под  еле  слышное  мурлыканье
флотронового мотора на спине и воспринимал происходящее так,  словно смотрел
голографизионную программу. Сколько раз смотрел он на точно такие же фигурки
у себя  в  гостиной  -- фигурки в кубе солнечного  света,  на  вид абсолютно
реальные, точно лилипуты из плоти и крови -- но только сквозь них можно было
беспрепятственно просунуть руку.
     Правда,  сквозь  эти  десятки тысяч фигур на площади  вокруг  мемориала
Вашингтона просунуть  руку не уда­лось бы.  Как  не  удалось бы просунуть ее
сквозь прези­дента. Зато его можно было коснуться и пожать ему руку.
     Эдвардс  сардонически подумал, что такой плотский элемент,  в сущности,
излишен, и пожалел, что не парит сейчас  где-нибудь в сотне миль отсюда  над
какой-ни­будь  безлюдной  глушью вместо  того,  чтобы  болтаться  в небе над
Мемориалом, высматривая  малейшее  подозрительное движение  в  толпе. И  все
из-за идиотского традиционного ритуала рукопожатий.
     Эдвардс не принадлежал  к поклонникам президента Хьюго Аллена Уинклера,
пятьдесят седьмого по счету.
     На его взгляд, президент Уинклер  был пустым  чело­веком -- обаятельный
охотник за голосами, фонтан обещаний. После всех надежд, связанных с первыми
месяцами  его  пребывания у власти,  он не  вызывал  ничего,  кроме горького
разочарования.  Всемирная Фе­дерация грозила вот-вот развалиться,  далеко не
выпол­нив своего предназначения, и Уинклер  ничего не мог поделать. Ситуация
требовала твердой руки, а не лю­безной, решительного голоса, а не медового.
     Вон   он   стоит  и  пожимает  руки  в  пустоте,  оберега­емой  службой
безопасности, а Эдвардс и еще несколь­ко агентов бдят над ним вверху.
     Президент, естественно,  выставит  свою кандидатуру  на  перевыборах и,
скорее всего, проиграет, а это только ухудшит положение, поскольку оппозиция
ставит своей целью уничтожение Федерации.
     Эдвардс  вздохнул. Надвигаются четыре тяжелых  го­да...  может быть,  и
сорок лет, а ему остается только висеть  в  воздухе  с  тем, чтобы мгновенно
связаться   со  всеми  наземными  агентами   по  лазерофону   при  малей­шем
признаке...
     Он не увидел ни малейшего... Ничего сколько-ни­будь угрожающего. Только
облачко  белой  пыли,  еле  различимое глазом, только  проблеск  в солнечном
свете, мелькнувший и исчезнувший прежде, чем он что-нибудь осознал.
     Но где президент? Он потерял его из виду среди пыли.
     Эдвардс вглядывался в  сектор площади, где  только что видел президента
-- тот не мог отойти далеко.
     И тут же обнаружил признаки смятения -- сначала среди агентов секретной
службы, которые  словно  бы потеряли голову и метались из стороны в сторону;
затем оно  перекинулось  на окружающую  толпу  и  стало ши­риться. Шум внизу
перерос в громовой рев.
     Эдвардс  не различал слов, из которых  слагался этот рев, но оглушающие
волны возбужденных криков были яснее всяких слов: президент Уинклер исчез! В
единый миг рассеялся облачком пыли.
     Затаив дыхание, Эдвардс ждал,  как ему  казалось, целую вечность, чтобы
долгий момент осознания завер­шился, и толпа под ним забурлила в панике...
     Тут,  перекрывая  грозный гул, раздался звучный го­лос  --  и гул  стал
стихать, оборвался,  сменился глубо­кой тишиной. Словно  это  все-таки  была
голографизионная  программа  и  кто-то  приглушил  звук,  а  затем  и  вовсе
выключил.
     Эдвардс подумал: "Господи! Это же президент!"
     Ошибиться в этом голосе было невозможно.  Уин­клер  стоял на окруженной
кольцом  охраны  трибуне,  с  которой  должен  был произнести речь  в  честь
Трехсот­летия и  с которой  десять минут назад спустился, чтобы пожать  руки
счастливчикам в толпе.
     Как он снова очутился там?
     Эдвардс напряг слух.
     -- Со мной ничего не случилось, сограждане амери­канцы. Вы просто  были
свидетелями поломки механиче­ского приспособления. Это не был ваш президент,
а   потому  не  позволим   технической   неполадке   омрачить   празднование
счастливейшего  дня, какой  только  зна­ла  история. Сограждане  американцы,
прошу вас о вни­мании...
     И  полилась  речь в честь  Трехсотлетия -- лучшая из  речей, когда-либо
произнесенных  Уинклером,  или  из  тех,  какие когда-либо  слышал  Эдвардс.
Заслушавшись, Эдвардс даже забыл о своей прямой обязанности вести слежку.
     Уинклер  говорил замечательно. Он  понимал всю  важ­ность  Федерации  и
заставлял своих слушателей пове­рить в нее!
     Однако  одновременно  где-то  в  глубине  сознания  Эдвардса  всплывало
неотвязное  воспоминание  об  упор­ных   слухах,   будто   новые  достижения
роботехники  по­зволили  создать  точнейшую  копию  президента  --  ро­бота,
который мог исполнять все церемониальные функ­ции, который мог пожимать руки
в толпе, который не мог ни соскучиться, ни утомиться -- ни быть убитым.
     "Но  это-то  и произошло",  -- подумал Эдвардс в  рас­терянности. Такой
робот-двойник действительно был создан, и в определенном смысле он был убит.

     Тринадцатое   октября   2078  года.  Эдвардс  посмотрел  на  низенького
робота-гида, который остановился перед ним и сказал мелодичным голосом:
     -- Мистер Дженек готов вас принять.
     Эдвардс   встал,   чувствуя  себя   великаном   рядом   с   приземистым
металлическим  гидом, едва достававшим  ему до  пояса.  Но  далеко  не  юным
великаном. За послед­ние  два года  его лицо избороздили  морщины,  и он  не
забывал о них.
     Теперь  он последовал за гидом в неожиданно ма­ленький кабинет,  где за
неожиданно маленьким пись­менным  столом сидел Фрэнсис  Дженек --  несуразно
моложавый человек с небольшим брюшком.
     Дженек улыбнулся и, дружески глядя на Эдвардса, встал, чтобы пожать ему
руку.
     -- Мистер Эдвардс!
     --  Рад возможности, сэр,  --  пробормотал  Эдвардс.  Дженека он  видел
впервые. Но ведь личный  секретарь президента -- фигура  закулисная  и редко
попадает в центр внимания средств массовой информации.
     -- Пожалуйста, садитесь, -- сказал Дженек. -- Сое­вую палочку?
     Эдвардс улыбнулся, вежливо отказываясь от угоще­ния, и сел. Дженек явно
всячески подчеркивал свою молодость -- рубашка с жабо расстегнута, волосы на
груди выкрашены в не очень броский, но несомненно лиловый цвет. Он сказал:
     -- Я знаю, вы несколько недель старались увидеться со мной. Извините за
волокиту. Надеюсь, вы понимаете, что мое время принадлежит не мне. Но как бы
то ни было, вы теперь здесь... Да, кстати, я справился  у  начальника службы
безопасности, и он отозвался о  вас весьма лестно. Он сожалеет, что вы  ушли
от них.
     Эдвардс ответил, опустив глаза.
     --  Мне казалось, что  будет лучше вести расследова­ние так,  чтобы  не
поставить службу в неловкое поло­жение.
     Дженек сверкнул улыбкой.
     -- Однако  ваша деятельность  при всех предосто­рожностях  не  остается
незамеченной.  По словам  на­чальника  службы безопасности,  вы  расследуете
неболь­шую заминку на праздновании Трехсотлетия, и, призна­юсь, я принял вас
при первой возможности. Ради этого  вы отказались от своего положения? Но вы
же рассле­дуете мертвое дело.
     -- Но как оно может быть мертвым, мистер Дже­нек? Хотя вы и назвали его
"заминкой",  но  факт   оста­ется  фактом:  это  было  покушение   на  жизнь
президента.
     -- Чисто языковая тонкость! К чему употреблять неприятные слова?
     -- Но  они выражают неприятную истину, вы же согласны с тем, что кто-то
пытался убить президента?
     Дженек развел руками.
     -- Если и так,  заговор потерпел неудачу. Было унич­тожено механическое
приспособление,  и  только.  Соб­ственно,  если  взглянуть  на  вещи трезво,
заминка... называйте случившееся, как вам угодно. Ну, так  замин­ка принесла
нации и всему миру огромное  благо. Как  нам  всем  известно, президент  был
потрясен. И  нация тоже. Президент и все мы  осознали, чем может обер­нуться
возвращение  культа  насилия  прошлого  века,  и  это  вызвало  переворот  в
общественном мнении.
     -- Не отрицаю.
     --  Еще бы! Даже  враги президента  согласятся, что последние  два года
стали временем больших сверше­ний. Федерация сплочена в такой мере, о  какой
в день  Трехсотлетия никто и  не мечтал. Можно  даже  сказать,  что  удалось
предотвратить крушение всемирной эко­номики.
     -- Да, президент очень изменился. Так все гово­рят, -- осторожно сказал
Эдвардс.
     --  Он  всегда  был   великим  человеком.  Но   заминка  заставила  его
сосредоточить все силы на решающих проблемах.
     -- Чего прежде он не делал?
     -- Ну, может быть, не с такой всепобеждающей энергией... Короче говоря,
и президент, и все мы пред­почтем забыть про заминку. И принял я вас, мистер
Эдвардс, главным  образом  для  того,  чтобы объяснить вам  это.  Сейчас  не
двадцатый век, и мы не можем бросить вас в тюрьму, как нежелательную помеху,
или препятствовать вам иным образом,  но даже Всемирная хартия не возбраняет
нам прибегнуть к убеждениям. Вы меня понимаете?
     -- Понимаю, но я  с  вами  не  согласен. Как  можно  забыть  то, что вы
называете заминкой, если виновный так и не был найден?
     --  Пожалуй,  сэр, это  тоже  к  лучшему.  Куда  безопас­нее  позволить
какому-то...  э...  душевнобольному   спа­стись,  чем  раздуть   случившееся
настолько,  что  это  в  конечном  счете  привело  бы к  возвращению  нравов
двадцатого века.
     --  В  официальной  версии даже  утверждается,  будто  робот  спонтанно
взорвался,   что    невозможно.   Но   это    бездоказательное   утверждение
неблагоприятно сказа­лось на производстве роботов.
     -- Я бы не стал употреблять  обозначение "робот",  мистер Эдвардс.  Это
было механическое приспособле­ние. Никто  не утверждал, будто роботы  опасны
как таковые. И уж конечно, не обычные металлические. Как-то задеты были лишь
необычайно  сложные  челове­коподобные  приспособления,  внешне  похожие  на
жи­вых людей и  называемые андроидами. Собственно  гово­ря, они  так сложны,
что, наверное, должны  часто взры­ваться. Но я не специалист в этой области.
Ну,  а  промышленное  производство  роботов  скоро поднимет­ся  до  прежнего
уровня.
     --  В правительстве,  -- упрямо  продолжал Эдвардс, -- словно бы никому
нет дела, докопаемся ли мы до истины или нет.
     --  Но я  уже объяснил, что последствия оказались самыми благотворными.
Зачем поднимать муть со дна, когда вода над ним прозрачна и чиста?
     -- А применение дезинтегратора?
     На мгновение  рука Дженека,  передвигавшая  по сто­лу коробочку  соевых
палочек,  замерла  в  полной  непо­движности,  но  тут же  возобновила  свое
ритмичное движение. Дженек спросил небрежно:
     -- О чем вы?
     --  Мистер  Дженек, --  настойчиво произнес Эдвардс,  -- думаю, вы сами
знаете. Как член службы безопасности...
     -- К которой вы более не принадлежите!
     -- Тем не  менее, как член службы безопасности, я нередко слышал  вещи,
которые, полагаю, не всегда предназначались для моих ушей. Так я услышал про
новое оружие, и то, что я  увидел на праздновании Трехсотлетия, указывало на
его применение.  Объект, который  все считали президентом,  исчез  в  облаке
мель­чайшей  пыли.  Словно  каждый  атом  этого  объекта  утра­тил  связи  с
остальными атомами. Объект превратился  в  облако отдельных атомов, которые,
разумеется, тотчас  начали вновь  соединяться  в  группы,  но те  продолжали
рассеиваться с такой быстротой, что со стороны все выглядело простым  клубом
пыли.
     -- Научная фантастика и ничего больше.
     -- Я, безусловно,  мало что  понимаю в  науке, мистер Дженек, но и  мне
ясно, что для разрыва этих связей потребуется  значительная энергия. Энергия
эта должна извлекаться из  окружающей  среды.  Люди,  стоящие  в  тот момент
вблизи  от  приспособления  --  те,  которых  мне  удалось  найти и  которые
согласились поговорить со  мной, -- все единодушно утверждали, что их обдало
ледяным холодом.
     Дженек с легким  стуком  отставил коробочку соевых палочек в  сторону и
сказал:
     --   Ну,   даже   если  теоретически  предположить,  что  нечто   вроде
дезинтегратора существует...
     -- Не надо предполагать. Он существует.
     -- Хорошо, не надо. Сам я ни о чем подобном не слышал, но  по должности
я  ни  с  чем  столь  засекречен­ным,  как  новые  типы  оружия,  вообще  не
соприкасаюсь. Однако,  если дезинтегратор существует и настолько засекречен,
следовательно,   это  американское   изобре­тение,   неизвестное   остальной
Федерации. В таком случае, ни вам, ни мне вообще нельзя о нем заикаться. Это
же куда более опасное оружие, чем ядерные бомбы, именно потому, что оно (как
утверждаете вы) не вызывает ничего, кроме  дезинтеграции в точке поражения и
холода  вокруг. Ни  взрыва, ни  огня,  ни смертоносной радиации. А без  этих
огорчительных  побочных эффек­тов нет никаких препятствий к тому, чтобы  его
приме­нять,  и,  насколько  нам  известно,  мощности  его  может   оказаться
достаточно, чтобы уничтожить всю планету.
     -- Тут я с вами совершенно согласен, -- сказал Эдвардс.
     --   В   таком  случае,  вам  должно  быть  ясно,   что   гово­рить   о
дезинтеграторе,  если   его  не  существует,  глупо,  а   если  он  все-таки
существует, -- то преступно.
     -- Я ни с кем о нем не говорил, а вам упомянул про него для того  лишь,
чтобы убедить вас  в серьезности положения. Если был применен дезинтегратор,
неуже­ли  правительство  не  заинтересовано  в   установлении  истины?  Что,
например, если какой-то еще регион Фе­дерации создал такое же оружие?
     Дженек покачал головой.
     --   По-моему,   мы   можем   предоставить   решение   это­го   вопроса
соответствующему правительственному ор­гану. А вам лучше им не заниматься.
     Эдвардс сказал, еле сдерживая раздражение:
     -- Вы  в  состоянии  заверить меня,  что  такое оружие  есть  только  в
распоряжении правительства Соединен­ных Штатов?
     --  Нет,  поскольку я ничего о подобном оружии не знаю и знать не могу.
Вам  не следовало говорить  мне о  нем.  Ведь пусть  оно  и  не  существует,
достаточно будет слухов, чтобы причинить большой вред.
     -- Но раз я сказал вам и вред причинен, пожалуй­ста, дослушайте меня до
конца. Дайте  возможность убедить вас,  что  вы владеете ключом  к ужасающей
возможности, которую, не исключено, подозреваю я один.
     -- Вы один подозреваете? Я один владею ключом?
     -- Вам это кажется параноическим бредом? Разре­шите, я объясню, а тогда
судите.
     -- Я уделю вам еще немного времени, сэр,  но назад своих слов не  беру.
Вы  должны  отказаться   от  этого...  этого  вашего  увлечения,   от  этого
расследования. Оно чревато огромной опасностью.
     --  Отказ  от  него  будет  еще  опаснее.  Как  вы  не понимаете?  Если
дезинтегратор  существует  и  если  он  находится  в  монопольном   владении
Соединенных Шта­тов, значит,  доступ к нему имеет строго  ограниченный  круг
лиц. Как бывший  член службы безопасности, я обладаю кое-каким  практическим
опытом в подобных делах и могу  вас заверить, что только один человек в мире
мог  выкрасть  дезинтегратор  из  секретного арсена­ла --  только  президент
Соединенных  Штатов...  Только  он,  мистер  Дженек,  мог  организовать  это
покушение.
     Несколько секунд  они молча смотрели друг на друга,  затем Дженек нажал
на кнопку под краем столешницы и сказал:
     --  Дополнительная  предосторожность.  Теперь   ни­кто  не  сможет  нас
подслушать, какие бы средства ни были у него в распоряжении. Мистер Эдвардс,
вы  сознаете  всю   опасность   своего  заявления?  Опасность  для  вас?  Не
переоценивайте  силу Всемирной хартии. Правительство имеет  право  принимать
разумные меры для гарантирования своей стабильности.
     -- Я обратился  к  вам,  мистер  Дженек,  --  сказал Эдвардс, --  как к
человеку, которого считаю лояль­ным американцем. Я сообщил вам о страшнейшем
пре­ступлении,  которое  затрагивает всех  американцев и  всю  Федерацию.  О
преступлении, создавшем  ситуацию, которую только вы один  можете исправить.
Почему вы отвечаете мне угрозами?
     --  Вот  уже  второй  раз  вы