въевшемуся в душу  простого  народа  чувству
беззащитности перед власть имущими.
   Но это чувство, да к  религиозность  семьи  оказались  непрочными.  Они
основательно  пошатнулись  после  расправы  помещичьей  своры  над  отцом  и
окончательно рухнули с его смертью.
   Со смертью отца, лишившей нас кормильца, многое резко изменилось. Семья
постепенно распалась. Старшие дети отца ушли от нас. Мать осталась  с  двумя
дочерьми и двумя сыновьями, из которых я был старшим. Так в свои 9 лет  мне,
по крестьянским обычаям  того  времени,  пришлось  стать  главой  семьи,  ее
кормильцем.
   К тому времени я окончил два класса 4-классной сельской школы и  мечтал
о дальнейшей учебе. Теперь эта мечта была под угрозой. И все же школу  я  не
бросил. Летом работал в своем хозяйстве, помогал сестрам и матери на  разных
работах - то пастухом, то погонщиком, выполнял  и  другие  работы,  а  зимой
учился. Учился я увлеченно. С отличием окончил 4-классную школу и затем  5-й
и 6-й классы в так называемом министерском  училище,  тоже  расположенном  в
нашем селе. Почти каждый год получал похвальные грамоты за успехи в учебе  и
книги, много книг  -  собрания  сочинений  Пушкина,  Лермонтова,  Гончарова,
Тургенева, Данилевского и Л. Толстого. Так я стал обладателем небольшой,  но
драгоценной для меня библиотеки.
   Книги были моими друзьями с тех пор, как помню  себя.  Им  отдавал  все
свободное время. Перечитал почти всю нашу сельскую  библиотеку,  обменивался
книгами со сверстниками. Читал в общем-то бессистемно, все,  что  попадется.
Но в то же время, как я теперь понимаю, бессознательно искал в книгах ответа
на  жгучие  вопросы,  с  которыми  сталкивала  жизнь,   невольно   сравнивал
прочитанное с тем, что видел вокруг себя.
   Поблизости от нашего села  было  много  богатых  поместий  с  красивыми
парками и роскошными помещичьими усадьбами. Их владельцы большей частью жили
в Петербурге или за границей, а  сюда  приезжали  время  от  времени,  чтобы
попировать, поохотиться. И тогда все ночи  напролет  сверкали  огнями  \622\
помещичьи дворцы, рекой лилось вино, по степи носились верхом и  катались  в
экипажах праздные люди.  Во  взглядах,  которые  они  мимолетно  бросали  на
простой люд, были высокомерие, презрение.
   А рядом шла иная жизнь, полная тяжкого труда и лишений. Ее я видел и  в
нашем селе, и в богатых поместьях, где батрачили многие из  нашей  родни,  в
том числе и мои сестры. Тех из них,  кто  работал  там  постоянно,  родители
иногда навещали, взяв меня с собой.  И  я  видел  изнуренных  трудом  людей,
заработок которых был ничтожным.
   Ездили мы и  к  родственникам,  работавшим  на  шахтах  и  заводах,  на
железной дороге.  Им  жилось  не  лучше,  но  там,  уже  будучи  подростком,
школьником, я чувствовал  какую-то  иную  атмосферу  -  протеста,  решимости
отстаивать свои  человеческие  права.  Приезжали  и  к  нам  родственники  и
знакомые из рабочих поселков, причем бывало и так, что  это  были  участники
революционных выступлений, укрывавшиеся от преследования полиции.
   Затаив дыхание, слушал я их рассказы о борьбе рабочих против  бесправия
и произвола хозяев, о революционном движении.
   То было время, когда уже прогремели грозовые раскаты 1905 г. И хотя  за
ними последовали жестокие репрессии властей, ничто уже не могло  погасить  в
народе растущее сознание необходимости революционной борьбы за лучшую  долю.
Бунты тои дело вспыхивали и в Екатеринославской губернии. Случались они и  у
нас в селе и на железнодорожной станции Гришине. Начинаясь, как  правило,  в
рабочих районах, они затем охватывали и многие села.
   В накаленной атмосфере тех лет достаточно было искры,  чтобы  вспыхнуло
пламя.
   Помню, в 1912 г., во время празднования столетия освобождения России от
нашествия Наполеона, были устроены торжества и в  нашем  селе.  В  церкви  и
возле нее собралось множество крестьян со всей округи. Учителя привели  туда
и нас, школьников. После богослужения хор запел "Боже, царя храни", а в  это
время к церкви подъехало несколько подвод с опоздавшими  крестьянами.  Вновь
прибывшие то ли не успели, то ли не торопились снять  шапки,  и  полицейские
бросились избивать их плетьми. Поднялся невообразимый  шум.  Крики  и  брань
полицейских, стоны избиваемых заглушили хор.
   "И тут произошло то, чего никак не ожидали блюстители порядка.  На  них
ринулась  огромная  толпа,  собравшаяся  на  торжество.  Теперь  чем  попало
колотили полицейских.  Разгневанная  толпа  была  готова  их  растерзать,  и
остановить ее удалось только под угрозой огнестрельного  оружия.  Торжество,
устроенное с целью внушить народу верноподданнические чувства к  царю,  было
сорвано. Подавляющее большинство присутствовавших с гневом покинуло церковь.
Разбежались по домам и мы, дети,  \623\  с  молчаливого  согласия  учителей,
которые в большинстве также ушли, глубоко  возмущенные  произволом  властей.
Для взбунтовавшихся этот день оказался печальным: многих из них  арестовали,
бросили в тюрьмы, отправили в ссылку.
   О многих наших учителях хотел бы я сказать доброе слово. Они не  только
дали нам знания, но и в немалой степени способствовали духовному  обогащению
своих питомцев. Были, конечно, и учителя иного склада, не оставившие по себе
доброй памяти. Например, учительницу Валентину  Захаровну,  вскоре  вышедшую
замуж за крупного помещика Вестингауза, я запомнил только потому, что с  ней
связано воспоминание о первом увиденном  мною  автомобиле,  на  котором  она
уехала в имение мужа. Надменная, высокомерная,  она  держалась  с  учениками
сухо, официально. Случалось, даже била их.
   Иной была совсем молоденькая учительница по имени Неонила Семеновна. Мы
все очень любили ее. И вдруг она исчезла. Оказалось, что  ее  арестовали  за
революционную деятельность и по приговору царского суда не то казнили, не то
бросили в тюрьму на длительный срок. Узнав об этом, мы,  малыши,  пролили  о
ней немало горьких слез. Высокообразованным педагогом  был  Петр  Тимофеевич
Леонтьев, заведующий министерским училищем, в котором я  кончал  5-й  и  6-й
классы.  Забегая  вперед,  отмечу,  что  хотя  революцию  он  воспринял  без
энтузиазма,  но  в  дальнейшем  стал  настоящим  патриотом  социалистической
Родины. После нападения гитлеровской Германии П. Т. Леонтьев  самоотверженно
участвовал в борьбе с фашистскими оккупантами, за что был повешен ими весной
1943 г.
   Немало сделали  для  того,  чтобы  воспитать  в  нас  стремление  стать
полезными обществу, народу, и  другие  учителя,  например  Лариса  Власьевна
Лохвицкая, проработавшая в школе 50 лет. Она сейчас живет  в  Подмосковье  и
лишь  недавно  ушла  на  пенсию.  Запомнились  еще  имена  -  Нина  Ивановна
Подзолова, Александра Ивановна Гамзагуди, Елена Васильевна Орлова, Валентина
Порфирьевна Богданова и другие.
   Их труды не пропали даром. Почти все мои  однокашники  по  школе  стали
активными участниками революционной борьбы. Большинство  из  них  юношами  в
годы гражданской войны сражались с оружием  в  руках  за  Советскую  власть.
Многие, например Сема Юровников, Мартын Москалев, Алеша  Булавин  и  другие,
погибли тогда от рук белобандитов. Борьба была жестокая и  беспощадная,  ибо
это была классовая борьба. Большая братская могила со скромным памятником на
ней в центре с.  Гришине  напоминает  мне  сейчас  о  моих  юных  друзьях  и
товарищах, отдавших свои жизни за дело революции. Геройски сражались и  пали
смертью храбрых на полях Великой Отечественной войны мои друзья-односельчане
Тимоша Цыганенке, Серафим Ткаченко, Михаил Глущенко  и  другие.  Среди  ныне
здравствующих моих сверстников С. Долгий - профессор философии, М. Мишнев  -
\624\ крупный политработник в  отставке.  Он  был  первым  секретарем  нашей
комсомольской  организации  в  с.  Гришине.  Ф.   Тищенко   был   комиссаром
бронепоезда,  стрелковой  бригады  в  гражданскую  войну,  потом  секретарем
райкома партии, а по окончании Коммунистического  университета  и  Института
красной профессуры находился на ответственной работе.  Он  и  сейчас,  после
ухода на пенсию, ведет большую общественную работу в г. Калуге.
   Многие одновременно с учебой трудились, чтобы помочь родным.  А  вскоре
наступил момент, когда почти каждому из них пришлось, подобно  мне,  быть  в
семье "за взрослого" и выполнять самые тяжелые работы.
   В  1914  г.  разразилась  первая  мировая  война.  Каждый  день   людей
отправляли на фронт. В селе не осталось взрослых мужчин. Некому и нечем было
обрабатывать землю, нечего было есть.  Царское  правительство  забирало  для
армии хлеб, скот, лошадей. Чем дольше длилась война, тем тяжелее становилась
жизнь народа. Затеяв эту чуждую интересам масс войну, царское  правительство
оказалось и неспособным вести ее. Армия под бездарным  руководством  терпела
поражения на фронте, несла бесчисленные напрасные потери и  в  конце  концов
начала разваливаться. А в тылу рабочие и трудовое крестьянство остались  без
хлеба.
   Все чаще вспыхивали забастовки, голодные бунты. Обстановка в  стране  и
на фронте накалялась. Конечно, я не  понимал  тогда  в  полной  мере  смысла
происходивших событий. А те, кто мог их  объяснить,  например  некоторые  из
учителей, предпочитали не  делать  этого,  не  втягивать  нас,  учащихся,  в
"опасные разговоры".
   Поэтому  весть  о  Февральской  революции  была  для  нас,  как  и  для
большинства взрослых, неожиданной.  Первыми  в  нашей  семье  узнали  о  ней
невестка Оксана, жена брата Григория,  ушедшего  на  фронт,  и  моя  старшая
сестра Татьяна, муж которой погиб на фронте. Они успели побывать  на  сходке
и, вбежав в дом, в один голос, захлебываясь от возбуждения, крикнули:
   - Революция у нас, царя Николая свергли!..
   Нам с матерью это показалось настолько невероятным, что мы  сначала  не
поверили. Но тут прибежали соседи и все подтвердили. Радости не было  конца.
Повсюду в селе собирались группы людей, возбужденно обсуждали необыкновенную
новость, радуясь ей и поздравляя  друг  друга,  как  с  большим  праздником.
Теперь-то, надеялся каждый,  прекратится,  наконец,  война,  и  простой  люд
обретет свободу.
   Шло время, а ожидания не сбывались. Все оставалось по-прежнему.
   Февральская революция не облегчила положения ни на фронте, ни  в  тылу.
Повсюду царил развал, а власти кричали о  "войне  до  победного  конца".  Им
вторили ездившие  тогда  по  городам  и  селам  эсеры,  меньшевики,  кадеты.
Приезжали   они   и   к   нам,   устраивая   митинги    и    собрания    под
псевдопатриотическими лозунгами. \625\
   Но звучали и другие голоса. На одной  из  сходок,  часто  проводившихся
тогда на сельской площади, я, стоя в  толпе  крестьян,  услышал  выступления
трех большевиков - нашего односельчанина Д. Я.  Воробьева  и  двух  приезжих
рабочих. Они требовали прекращения войны, передачи заводов и фабрик рабочим,
а земли - крестьянам без выкупа.  Их  выступления  произвели  столь  сильное
впечатление на большинство участников митинга, что они не пожелали и слушать
эсеров и меньшевиков.
   В те бурные дни начались  и  первые  схватки  с  помещиками.  Крестьяне
пытались захватить  пустующие  земли,  но  делали  это  пока  в  одиночку  и
безуспешно. Даже мы, юнцы, участвовали в таких набегах, но возвращались, как
говорят, не солоно хлебавши да еще побитые плетьми помещичьей охраны. Так мы
на своей спине почувствовали, что власть осталась за богатеями.
   Но повсюду, где трудились люди, - на  полях,  заводах  и  фабриках,  на
железных дорогах - чувствовалось нарастание грозы. Приближалась  Октябрьская
революция.
   Вместе с тем продолжались  повседневные  будничные  заботы.  Гришинской
волости  давали  ежегодно  две  стипендии  в  сельскохозяйственное  училище,
позднее преобразованное в сельхозинститут. Оно находилось на ст. Яма  нашего
Бахмутского уезда. И вот одну из этих стипендий предоставили мне,  поскольку
я  окончил  с  отличием  министерское  училище.  Осенью  1917  г.   я   сдал
вступительные экзамены и стал  студентом.  Здесь  же  тогда  учился  будущий
выдающийся украинский поэт В. Сосюра и-на старших курсах - мои  односельчане
Иван Зверев и Кузьма Слипенко,  тоже  стипендиаты.  С  последним  из  них  я
встретился в 1969 г. в Москве, и  было  радостно  и  грустно  вместе  спустя
полвека вспомнить детские  и  юношеские  годы,  когда  мы  готовились  стать
агрономами.
   Одновременно с учебой мы выполняли различные полевые работы. В  этом  и
заключалась   особенность   жизни   стипендиатов,    отличавшая    нас    от
"своекоштников", т. е. тех, кто учился на свои средства. Мы даже в  каникулы
обязаны были работать в поле или на скотном  дворе  имения,  принадлежавшего
училищу, а после окончания учебы нам предстояло несколько лет "отрабатывать"
стипендию.
   Едва начались занятия, как  до  нас  докатилась  весть  об  Октябрьской
революции, и в училище прошла волна бурных студенческих собраний и митингов,
душой которых стали Сосюра и старшекурсник Каменев. Они  вошли  и  в  состав
ревкома, избранного на одном из митингов. В тот день занятия были  прерваны,
и все  пришли  в  большой  актовый  зал.  Выступал  В.  Сосюра.  Под  бурные
восторженные  возгласы  собравшихся  он  сообщил,  что  в  Питере  произошла
социалистическая революция, власть перешла в руки рабочих и крестьян.
   Чтобы представить  атмосферу,  в  которой  проходил  митинг,  и  боевое
настроение его участников, отмечу, что тут же  было  \626\  принято  решение
подвергнуть аресту директора училища Фиалковского.  Не  знаю,  было  ли  оно
осуществлено и как в дальнейшем сложилась судьба этого человека.  Но  хорошо
помню, что в училище многое переменилось. Словно буря  захлестнула  всю  его
жизнь. Кончилось тем, что нас всех распустили зимой, в самый  разгар  учебы,
на каникулы. Вскоре занятия возобновились, хотя и  с  перерывами,  во  время
которых мы снова разъезжались по домам.
   А вокруг продолжали бурно развиваться события. Крестьяне громили и жгли
крупные  имения.  Повсеместно  рождались  Советы  рабочих,  крестьянских   и
солдатских  депутатов,  ревкомы.  Помещиков  и  капиталистов   арестовывали,
накладывали на них контрибуции, отбирали и делили между крестьянами землю.
   В первый свой приезд домой я узнал, что и в нашем селе создан ревком, в
состав которого вошли большевики Д.  Я.  Воробьев,  Ф.  Тищенко,  Кандыба  и
другие. А в январе или феврале 1918 г., когда  мне  вновь  удалось  побывать
дома,  оказалось,  что   в   Гришине   и   в   соседних   селах   Сергеевке,
Ново-Экономическом  и  Гродовке  разместилась   прибывшая   с   фронта   3-я
кавалерийская дивизия. Большевики  нашего  села  и  ст.  Гришине  немедленно
связались с полковыми комитетами  и  совместно  развернули  в  эскадронах  и
батареях революционную агитацию.
   Солдаты  единодушно  откликнулись  на  призыв   покончить   с   войной,
потребовали демобилизации. Часть офицеров воспротивилась этому. Но когда они
собрались у крупного гришинского торговца Козодоева,  чтобы  тайно  наметить
план срыва требований солдат, последние по распоряжению солдатского комитета
окружили козодоевский  дом  и  арестовали  наиболее  реакционно  настроенных
офицеров. Вслед за тем дивизия прекратила свое существование.  Часть  оружия
была брошена, остальное увезли с собой солдаты, многие из которых влились  в
Красную гвардию, чтобы защищать революцию.
   Немало лошадей было роздано беднейшим крестьянам. Моей  матери  солдаты
тоже подарили коня, и это было для нас большой  радостью,  как  бы  символом
наступающих лучших времен.
   А в это время надвинулась гроза с запада. На Украину  хлынули  немецкие
войска. Они сбивали еще слабые красногвардейские отряды и шли все дальше  на
восток и на юг, грабили и убивали всех, кто  им  сопротивлялся.  В  Германию
потянулись эшелоны с награбленным зерном, скотом, со всем, что  приглянулось
захватчикам. За немцами двигались гайдамаки и петлюровцы,  восстанавливавшие
власть помещиков и капиталистов. Смутное время было на Украине.
   Когда по окончании первого  курса  я  приехал  на  каникулы  к  матери,
оказалось, что немцы и у нас забрали все подчистую. Семье надо  было  как-то
жить, и я принялся  за  работу.  Уходил  в  поле  до  рассвета,  возвращался
затемно. Трудиться я привык с детства, но никогда еще  работа  не  была  так
тяжела,  как  в  тот  \627\  год,  когда  на  Украине  хозяйничали  немецкие
захватчики и контрреволюционные банды. Лошадей у крестьян осталось  мало,  и
они их одалживали друг другу. Поля подверглись как бы нашествию сорняков,  и
прополка изнуряла. До изнеможения доводила и молотьба катком.
   Но вот окончилось лето. Убран и обмолочен хлеб. Наступила  осень,  и  я
возвратился в училище. Занятия по-прежнему шли с перебоями, а  вскоре  стало
трудно и с питанием. Немецкие войска, начав эвакуацию, забрали с собой и все
запасы продовольствия у населения.
   Но зато вслед за уходившими оккупантами  шли  отряды  красногвардейцев.
Развертывалась борьба с контрреволюционными бандами. Было не до учебы,  и  в
1919 г. я оставил училище. Приехав домой, участвовал в сборе продразверстки,
выполнял другие поручения ревкома. А когда пришли деникинцы, расстреливавшие
и  вешавшие  без  суда  всех  подозреваемых  в  помощи   Советам,   пришлось
скрываться. Наконец, в декабре того же года  с  приходом  регулярных  частей
Красной Армии прочно установилась Советская власть. Однако гражданская война
не была окончена.
   В августе 1920 г. я вступил в комсомол и вскоре  с  Тимофеем  Цыганенке
был  принят  в  отряд  Куличенко,  оперировавший  в   наших   краях   против
белогвардейских и махновских банд. Вместе мы участвовали и в первых  боях  с
махновцами в районе Чаплино,  Синельниково,  Павлоград.  Тимофей  тогда  был
ранен, но остался в строю.
   Так началась моя военная служба, не прерывающаяся с тех пор ни на  один
день вот уже более полувека.
   Должен сказать, что первоначальную военную подготовку к ней  я  получил
еще в школе, и это до сих пор  представляется  мне  очень  важной  составной
частью  воспитания  юношей.  Наряду  с   преподаванием   общеобразовательных
дисциплин нас обучали  не  только  гимнастике,  но  и  военному  делу.  Были
специально отведенные часы для физической и строевой подготовки,  упражнений
в ружейных  приемах,  рубке,  которые  производились,  конечно,  деревянными
винтовками и деревянными саблями. Эти занятия вели отставные  унтер-офицеры,
прививавшие нам любовь к военному делу, дисциплину, подтянутость.
   Все это пригодилось мне впоследствии.
   После боев с махновцами наш отряд влился в 1-ю  Конную  армию  и  в  ее
составе громил врангелевские войска в  Таврии  -  под  Мелитополем,  Большим
Токмаком и в Крыму. А в декабре 1920т. меня, Т.  Цыганенке,  С.  Ткаченко  и
нескольких  других  молодых  бойцов  "с  образованием"  направили  на  курсы
комсостава в г. Луганск. Но там  мы  учились  недолго.  Вскоре  весь  личный
состав  курсов  был  брошен  на  ликвидацию  банд   Каменюка   и   "Маруси",
бесчинствовавших в донских и луганских степях. После их разгрома, в  феврале
1921 г., Цыганенке, Басова, Ткаченко и  меня  направили  в  5-ю  Харьковскую
артиллерийскую школу, а в мае \628\ того  же  года  перевели  в  Харьковскую
объединенную военную школу красных командиров. Там  нас  разъединили.  Федор
Басон попал  в  пехотный  батальон,  Тимофей  Цыганенке  -  в  кавалерийский
дивизион, а Серафим Ткаченко и я - в артиллерийский.
   5-я Харьковская артиллерийская  школа  была  одним  из  лучших  средних
военно-учебных    заведений    того    времени.    Она    имела     отборный
профессорско-преподавательский  состав,  в  который  входили  такие  военные
специалисты, как Высоцкий, Дегтярев и другие, обладавшие широкими познаниями
и опытом. Хорошие преподаватели были и в  Харьковской  объединенной  военной
школе, и мы, курсанты, были ими довольны. Во время учебы  в  этой  школе  мы
неоднократно привлекались к борьбе с бандами на Харьковщин