а что ни про что убил Била и застрелился сам.
   - Эта записка у вас? - прорычал Кетчем, не вынимая сигары изо рта.
   - Так точно, сэр.
   - Отдайте ее мне.
   Предсмертная записка Волтерса была  вставлена  в  пластиковую  планшетку,
хотя Кетчем не видел в этом никакого смысла, уж  конечно,  никто  не  станет
снимать с нее  отпечатков  пальцев.  Сквозь  пластик  была  отчетливо  видна
запись: "В. Б. - К. А. Б. Королевская пешка на В6. Следите за своими ходами,
Кристиан".
   - Какой-то шифр, да, Стив?  -  спросил  Кетчем.  -  Этот  шахматный  бред
что-нибудь говорит вам?
   - Нет, сэр.
   - Как вы думаете,  может  быть,  К.  А.  Б.  -  это  Комитет  Авиационной
Безопасности?
   - Не вижу в этом особого смысла, сэр.
   - А что это за бред про Кристиана? Волтерс что, верил в реинкарнацию  или
нечто похожее?
   - Нет, сэр. Согласно показаниям капеллана базы, лейтенант был  унитарном,
но службы в церкви никогда не посещал.
   - Буквы В, и Б, могут означать Волтерс и Бил, - предположил Кетчем, -  но
какой в этом смысл? Андерсон покачал головой.
   - Ни малейшего представления, сэр. Может,  разведка  или  ФБР  что-нибудь
выяснят. По-моему, вот  в  том  зеленом  вертолете  прилетел  фэбээровец  из
Денвера.
   - Как мне не нравится, что они суют в это свой нос! -  проворчал  Кетчем,
вынул сигару изо рта и сплюнул.
   - Таков закон, сэр, - откликнулся  Андерсон,  -  они  обязаны  заниматься
этим.
   Генерал Кетчем бросил на полковника такой взгляд, что  тот  вынужден  был
опустить  глаза  и  со  страшной  заинтересованностью  начать  рассматривать
складку на своих брюках.
   - Ладно, - наконец промолвил Кетчем, отбрасывая в сторону сигару, - пошли
к этим гражданским попугаям. Хуже не будет. - Кетчем развернулся на каблуках
и четким военным шагом направился к стоявшей в отдалении группе людей.
   Полковник   Андерсон   наклонился   к   брошенной    генералом    сигаре,
удостоверился, что она погасла, и вприпрыжку бросился догонять командующего.
Глава 8

МЕЛАНИ

   Жизнь каким-то образом стала казаться более безопасной.
   Сквозь шторы и  ставни  просачивался  мягкий  свет,  бросая  отблески  на
знакомые предметы - темную спинку моей кровати, высокий шкаф,  сделанный  по
заказу моих родителей в год наступления нового века, мои гребни на туалетном
столике, лежащие в том же порядке, в котором они  лежали  много  лет  назад,
стеганое одеяло бабушки, которым были покрыты мои ноги.
   Приятно было просто лежать и  прислушиваться  к  деловитой  суете  людей,
заполнявших дом.  Говард  и  Нэнси  расположились  в  гостевой  комнате,  по
соседству с моей спальней, которая когда-то принадлежала  родителям.  Сестра
Олдсмит спала на раскладушке рядом с дверью  в  моей  комнате.  Мисс  Сьюэлл
большую часть времени проводила  на  кухне,  готовя  для  всех  еду.  Доктор
Хартман жил через двор, но, как и остальные, в основном  находился  в  доме,
следя за состоянием моего здоровья.  Калли  спал  в  маленькой  комнатке  за
кухней,  которая  когда-то  принадлежала  мистеру  Торну,   но   спать   ему
приходилось не так уж много. По ночам он сидел в  кресле  у  входной  двери.
Черномазый юноша спал на лежанке, которую мы соорудили для  него  на  заднем
крыльце. По ночам все еще было прохладно, но он не возражал.
   Мальчик Джастин проводил много времени со мной. Он расчесывал мне волосы,
отыскивал книги для чтения и всегда находился под  боком,  когда  мне  нужно
было послать кого-то с поручением. Иногда я просто  отправляла  его  в  свою
комнату для шитья, и он сидел там в плетеном  шезлонге,  наслаждаясь  лучами
солнца, видом неба за сучьями деревьев и ароматом  новых  растений,  которые
покупал и рассаживал Калли. Мои фарфоровые  статуэтки  снова  красовались  в
застекленной этажерке, которую я заставила негра починить.
   Было что-то приятное и волнующее в том, чтобы наблюдать за миром  глазами
Джастина. Его чувства  и  восприятие  были  настолько  обострены,  настолько
незамутнены какими-либо корыстными соображениями, что иногда  казались  чуть
ли не болезненными, и уж конечно,  они  завораживали.  С  каждым  разом  мне
становилось  все  сложнее   сосредотачивать   свое   внимание   в   пределах
собственного тела.
   Сестра Олдсмит и мисс Сьюэлл с оптимизмом наблюдали  за  процессом  моего
выздоровления  и  настойчиво  продолжали   проводить   все   терапевтические
мероприятия. Я позволяла им это и даже отчасти поощряла, ибо  не  испытывала
ни малейшего желания  снова  начинать  ходить,  говорить,  что  означало  бы
возвращение в этот мир. Однако  в  какой-то  мере  обещанное  ими  улучшение
пугало меня, ибо я понимала, что оно неизбежно повлечет за собой  ослабление
моей Способности.
   Каждый  день  доктор  Хартман  осматривал  меня,   ободрял   и   проводил
необходимые исследования. Сестры купали меня, каждые два часа переворачивали
с боку на бок и двигали мои конечности, чтобы суставы и мышцы не  костенели.
Вскоре после нашего возвращения в  Чарлстон  они  приступили  к  процедурам,
которые требовали активного участия с моей  стороны.  Я  уже  могла  двигать
левой рукой и ногой, но когда я совершала это, контролировать мое  маленькое
семейство становилось очень тяжело, поэтому вскоре мы ввели обычай, чтобы  в
течение часа моих  оздоровительных  процедур  все,  за  исключением  сестер,
замирали и требовали бы от меня внимания не больше, чем лошади в стойле.
   К концу апреля я снова стала видеть левым глазом и смогла двигать  своими
конечностями. Я странно ощущала левую половину  своего  тела,  словно  лицо,
рука, бок, бедро и нога  постоянно  находились  под  новокаиновой  блокадой,
однако неудобств мне это не доставляло.
   Доктор Хартман гордился мною. Он говорил, что я представляю собой  редкий
случай, так как в первые недели после  кровоизлияния  в  мозг  функции  моих
органов чувств были полностью  заблокированы.  И  хотя  наблюдалась  картина
явного левостороннего паралича, признаков пароксизма или нарушений зрения не
было.
   Тот факт, что я молчала в течение трех месяцев, вовсе не  означал,  будто
доктор заблуждался, полагая, что я не страдаю дисфункцией речи, столь  часто
встречающейся после удара. Я говорила  каждый  день  -  но  устами  Говарда,
Нэнси, мисс Сьюэлл  или  еще  кого-нибудь.  После  длительных  разговоров  с
доктором Хартманом я пришла к собственному выводу, почему эта способность не
была у меня нарушена.
   Инсульт поразил лишь правое полушарие мозга, речевые  же  центры,  как  у
большинства людей, более активно пользующихся  правой  рукой,  у  меня  были
расположены в левом, неповрежденном полушарии. Но доктор  Хартман  объяснял,
что зачастую больные со столь обширными кровоизлияниями  временно  перестают
говорить,  пока  функции  речевых   центров   не   перемещаются   в   новые,
неповрежденные участки мозга. Я поняла, что из-за моей Способности  подобные
перемещения происходили со мной постоянно. Теперь же, когда она возросла,  я
не сомневалась в том, что смогу восстановить все  функции  своего  организма
даже в том случае, если будут повреждены оба полушария. В моем  распоряжении
находился неограниченный запас здоровой мозговой  ткани!  Каждый,  с  кем  я
вступала в контакт, становился моим донором -  нейронов,  синапсов,  речевых
ассоциаций и запаса воспоминаний.
   Воистину я стала бессмертной!
   Именно в это время я осознала пользу для здоровья нашей Игры и  механизмы
наркотической зависимости от нее. Применяя Способность,  особенно  постоянно
используя кого-либо, чего требовала Игра, мы делались моложе. Точно так  же,
как в наше время удлиняются жизни больных с помощью трансплантации органов и
тканей, наши жизни обновлялись путем использования чужих сознаний,  энергии,
заемных РНК,  нейронов  и  всех  остальных  изотерических  составляющих,  до
которых низводит сознание современная наука.
   Когда я смотрела на себя - Мелани Фуллер чистыми глазами малыша Джастина,
я видела скорчившуюся угасающую старуху, с  введенными  в  болезненную  руку
иглами капельниц, с выпирающими костями,  обтянутыми  бледной  кожей,  но  я
знала, что это впечатление ошибочно - никогда еще не чувствовала себя  такой
молодой,  как  сейчас.  Я  впитывала  энергию  окружающих,   как   подсолнух
накапливает солнечный свет, и знала, что вскоре смогу  подняться  со  своего
ложа, воскрешенная лучистой энергией, которая втекала в меня день за днем.
   Ночью меня пробудила  ужасная  мысль:  "Боже  милосердный,  может,  таким
образом и Нине удалось ожить после смерти?"
   Если, претерпев кислородную смерть небольшого участка собственною  мозга,
мне удалось увеличить свою Способность, расширив ее до невиданных  размеров,
то разве не могла Нина, с ее гораздо большими ресурсами, за ту долю секунды,
которая  последовала  за  моим  выстрелом,  воскреснуть  из   мертвых?   Чем
отличалась ее дырочка во лбу от моего собственного инсульта?
   По прошествии часов и даже дней после нашей стычки Нянино сознание  могло
перескочить в сознание других мозгов. За последние годы я  достаточно  много
читала о том, как жизнь  в  людях  поддерживается  с  помощью  разнообразной
аппаратуры, которая заменяет, стимулирует или воспроизводит функции  сердца,
почек и еще бог знает чего. Поэтому я не видела никакого противоречия в том,
что  мощная  Нинина  Способность  могла  продолжать  свое  существование   в
чьих-нибудь чужих мозгах.
   "Нина  разлагается  в  своем  гробу,  тогда  как  ее   Способность   дает
возможность ее сознанию скользить во тьме бесформенным зловещим духом.
   Голубые Нинины глаза выпирают  из  глазниц  под  напором  белых  личинок,
сжирающих ее мозг, но он все равно восстанавливается.
   Энергия всех использованных ею возвращается обратно в ее  тело,  и  скоро
Нина подымется в том же лучезарном блеске  юности,  силу  которой  я  ощущаю
теперь в себе, только труп Нины будет двигаться во сне."
   Явится ли она сюда, ко мне снова? Боже...
   В ту ночь никто из моей "семьи" не спал - одни  сидели  со  мной,  другие
заслоняли меня от страшной тьмы за окном, и все же уснуть я не могла.
   Миссис Ходжес никак не хотела продавать свой дом, до тех пор пока  доктор
Хартман  не  предложил  ей  совершенно  несусветную  сумму  денег.  Я  могла
вмешаться в их переговоры, но, поглядев на миссис Ходжес, этого предпочла не
делать.
   Прошло всего пять месяцев с  того  дня,  как  "в  результате  несчастного
случая" погиб ее муж Джордж, она же  за  этот  короткий  срок  постарела  не
меньше чем на двадцать лет. Прежде миссис Ходжес всегда тщательно следила за
своими волосами и подкрашивала их искусственной  вызывающей  рыжей  краской,
теперь же ее волосы  висели  неубранными  седыми  прядями.  Взгляд  ее  стал
беспокойным. Она всегда была некрасива,  но  теперь  она  даже  не  пыталась
скрыть свои морщины, бородавки и складки замазкой косметики.
   Мы уплатили запрошенную ею цену. Вскоре деньги должны были перестать быть
для нас проблемой, к тому же, еще раз пристально взглянув на миссис  Ходжес,
я подумала о том, что в будущем смогу найти ей другое применение.
   Весна наступила незаметно, как это всегда бывает  на  моем  любимом  юге.
Иногда я позволяла Калли выносить меня на руках в комнату для шитья, а раз -
всего один раз - он вынес меня во двор,  чтобы  я  отдохнула  в  шезлонге  и
посмотрела, как черномазый юноша вскапывает  сад.  Калли,  Говард  и  доктор
Хартман обнесли весь двор высоким забором высотой десять футов, так что я не
боялась посторонних глаз, мне просто вредно было принимать солнечные  ванны.
Гораздо приятнее было мне разделять чувства с Джастином, когда он  играл  на
траве или присоединялся к мисс Сьюэлл, которая загорала на патио.
   Дни становились все длиннее и теплее. Ко  мне  в  открытые  окна  долетал
ароматный воздух. Иногда мне казалось, что я слышу визг и смех внучки миссис
Ходжес и ее подруги, но потом я поняла, что, скорее всего, это играют совсем
другие дети, живущие в нашем квартале.
   Днем пахло свежескошенной травой, а ночью  -  медом.  Благословенный  мой
юг... Я чувствовала себя в безопасности.

Глава 9

БЕВЕРЛИ-ХИАЛЗ

Четверг, 23 апреля 1981 г.

   В четверг после  полудня  Тони  Хэрод  лежал  на  королевской  постели  в
гостинице "Беверли-Хилтон"  и  размышлял  о  любви.  Эта  тема  его  никогда
особенно не интересовала. Хэрод полагал, что любовь  -  это  фарс,  чреватый
тысячью банальностей.  Она  оправдывала  ту  ложь,  самообман  и  лицемерие,
которыми полны были отношения между полами. Тони  Хэрод  гордился  тем,  что
спал с сотнями, а может, и тысячью  женщин  и  никогда  не  делал  вид,  что
влюблен в них, хотя,  возможно,  в  те  последние  секунды,  когда  они  ему
отдавались, в момент оргазма он и испытывал нечто напоминавшее любовь.
   Теперь же Тони Хэрод был влюблен, кажется, по-настоящему.
   Он поймал себя на том, что постоянно думает о Марии  Чен.  Его  пальцы  и
ладони хранили подробную память о ее теле, повсюду ему чудился  ее  сладкий,
неповторимый запах. Ее темные волосы, карие глаза и нежная улыбка  постоянно
витали в его сознании, как некий бестелесный образ, скользящий на  периферии
реальности, - образ был непрочным и  ускользающим,  растворялся  при  едином
повороте головы. Одно ее имя, произнесенное вслух, вызывало в нем странные и
необъяснимые чувства.
   Хэрод запрокинул  руки  за  голову  и  уставился  в  потолок.  Скомканные
простыни еще хранили острый аромат секса, из ванной доносился плеск воды.
   Днем Хэрод и Мария Чен по-прежнему продолжали заниматься  своими  делами.
Каждое утро, когда он возлежал в джакузи, она приносила ему почту,  отвечала
на телефонные звонки, писала письма под его диктовку, затем ездила на студию
на съемки "Торговца рабынями" или на отсмотр эпизодов,  снятых  накануне.  В
связи с профсоюзными проблемами съемки были перенесены со студий  Пайнхерста
в Парамаунт, и Хэрод был рад, что мог наблюдать за работой, не  покидая  дом
на  долгое  время.  Накануне  он  смотрел  пробы   с   Джанет   Делакурт   -
двадцативосьмилетней коровой, взятой на роль  семнадцатилетней  нимфетки,  и
вдруг представил в главной роли Марию Чен, неуловимую  смену  ее  настроений
вместо  грубых  эмоциональных   всплесков   Делакурт,   ее   чувственную   и
соблазнительную смуглую наготу вместо  бледного  тяжелого  тела  снимавшейся
старлетки.
   После Филадельфии Хэрод и Мария Чен  лишь  трижды  занимались  любовью  -
совершенно необъяснимое для Хэрода воздержание,  возбуждавшее  в  нем  такую
страсть, что она уже  переходила  из  сферы  физической  в  психологическую.
Большую же часть дня он думал о  Марии.  Ему  доставляло  удовольствие  даже
просто то, как она движется по комнате.
   Плеск воды в ванной прекратился, до Хэрода донеслись приглушенные  шорохи
и гуденье фена.
   Хэрод попробовал  себе  представить  жизнь  с  Марией  Чен.  У  них  было
достаточно денег, так что они могли спокойно собраться и уехать  куда-нибудь
и прожить без каких-либо проблем в течение двух-трех лет. Они  могли  уехать
куда угодно. Хэроду всегда хотелось все бросить, найти небольшой островок на
Багамах или где-нибудь еще и посмотреть,  удастся  ли  ему  написать  что-то
стоящее, кроме дешевых киношных эпизодов. Он  представлял  себе,  как  пишет
Баренту и Кеплеру записку с советом убираться  ко  всем  чертям  собачьим  и
исчезает. Воображал, как Мария Чен идет по берегу в  своем  синем  купальном
костюме и как они вдвоем завтракают кофе с круассанами,  любуясь  восходящим
над лагуной солнцем. Тони Хэроду нравилось быть влюбленным.
   Джанет Делакурт вышла из ванной обнаженная и тряхнула головой, ее длинные
белокурые волосы рассыпались по плечам.
   - Тони, малыш, у тебя нет сигареты?
   - Нет. - Хэрод открыл глаза и посмотрел  на  Джанет  -  потасканное  лицо
пятнадцатилетней девочки и потрясная грудь, по  сравнению  с  которой  любая
другая выглядела бы жалким подобием. Она  снялась  в  трех  фильмах,  но  ее
актерские способности так и остались милостиво нераскрытыми.  Кинодива  была
замужем за шестидесятитрехлетним техасским  миллионером,  который  купил  ей
чистопородного скакуна, роль  оперной  примадонны,  над  которой  в  течение
нескольких месяцев потешался весь Хьюстон. Теперь же  миллионер  скупал  для
нее Голливуд. Режиссер "Торговца рабынями" Шу Уильяме  неделю  назад  заявил
Хэроду,  что  Делакурт  не  может  изображать  падение  с  чертовой   скалы,
предлагаемое по сценарию.  Хэрод  напомнил  ему,  из  каких  источников  был
получен бюджет  в  девять  миллионов  долларов,  и  предложил  в  пятый  раз
переписать сценарий, чтобы избавиться от тех сцен, в которых  Джанет  должна
была делать нечто выходящее за пределы ее возможностей, - ничего же не стоит
добавить ей еще пару гаремных сцен в купальнях.
   - О'кей, у меня есть в сумочке. - Джанет принялась  копаться  в  холщовой
сумке, превышавшей по своим размерам ту, которую Хэрод обычно брал с собой в
путешествия.
   - У тебя разве нет на сегодня второго вызова?  -  спросил  Хэрод.  -  Еще
одной пробы сцены в сериале с Дергком?
   - Ага. - Она затолкала в рот жевательную резинку и принялась  жевать  ее,
не вынимая сигареты изо рта. - Шу сказал, что наша проба во вторник  -  это,
наверно, лучшее, на что мы способны. - Она легла на живот, опершись на локти
и положив на бедро Хэрода груди, как  тяжелые  дыни  на  прилавок  фруктовой
лавки.
   Хэрод закрыл глаза.
   - Тони, малыш, это правда, что оригинал пленки хранится у тебя?
   - Какой пленки?
   - Ну, ты знаешь. Той, где маленькая Шейла Беррингтон трудится над  членом
какого-то педераста.
   - Ах, эта?..
   - О Господи, за последние несколько месяцев я видела  эту  десятиминутную
запись уже по меньшей мере в шестидесяти домах. Такое ощущение, что людям не
надоедает смотреть на нее. Но ведь у нее же вообще нет сисек!
   Хэрод промычал нечто невразумительное.
   - Я видела ее на этом благотворительном вечере. Ну, знаешь, тот,  который
устраивался для больных детей, как  это  там  называется...  Она  сидела  за
столом с Дрейфусом, Клинтом и Мерил. По-моему, она такая  надутая,  наверно,
считает, что ее пуканье не пахнет, понимаешь, о чем я? Так ей  и  надо,  что
все стали над ней смеяться и что она выглядела глупо.
   - Над ней действительно стали смеяться?
   - Конечно. Дон такой смешной. Знаешь, он так смешно  умеет  говорить.  Он
подошел к Шейле и сказал нечто вроде: "Мы  удостоены  присутствия  одной  из
прелестнейших русалок со времен Эстер Уильяме, которая трахалась в купальной
шапочке", может, еще смешнее... Так у тебя есть?
   - Что есть?
   - Ну, оригинал этой записи?
   - Какая разница, у кого оригинал, если копии разошлись по всему городу?
   - Тони, малыш, мне просто интересно, вот и все.  Я  считаю,  это  хорошая
месть за то, что Шейла дала тебе от ворот поворот с "Торговцем  гусынями"  и
вообще.
   - "Торговец гусынями"?
   - Ну, Шу так называет этот фильм. Вроде как Крис Пламмер всегда  называет
"Звуки музыки" "Звуками мускуса", знаешь? Мы все так называем эту работу.
   - Забавно, - пробормотал Хэрод. - А кто  сказал,  что  Беррингтон  вообще
предлагали там роль?
   - Ну, малыш, всем известно, что ей первой предложили. Я  думаю,  если  бы
наша мисс Лучезарная подписала бы контракт, фильм получился гораздо хуже,  -
Джанет Делакурт загасила сигарету. - А теперь она  вообще  ничего  не  может
получить. Я слышала, что Диснеевская группа отказалась от большого мюзикла с
ее участием, а Мари вышвырнула ее из этой специальной программы, которую они
делали на Гавайях. Ее старая  мормонская  мамаша  подергалась-подергалась  и
получила инфаркт или еще что-то. Плохо. - Джанет принялась перебирать пальцы
на ногах Хэрода, ерзая грудями взад и вперед по его ногам.
   Тони Хэрод подтянул ноги к животу и сел на край кровати.
   - Пойду приму душ. Ты еще не уйдешь? Джанет  Делакурт  выдула  пузырь  из
своей резинки, перекатилась на спину и наградила Хэрода улыбкой.
   - А ты очень хочешь, чтобы я осталась