своем
развитии установило некий психический тип отношений господства и  подчинения
- то, что некоторые из моих нерационалистически настроенных коллег  называют
парапсихологическими явлениями? Ведь ясно, что  привлекательность  некоторых
политиков (то, что средства массовой информации называют харизмой просто  за
неимением лучшего термина)  не  может  быть  объяснена  с  помощью  размеров
индивида, его способности к размножению или  к  угрожающему  поведению.  Моя
версия такова: а что, если в какой-то доле  либо  каком-то  полушарии  мозга
существует зона, ответственная исключительно за проецирование этого  чувства
личного верховенства, лидерства? Я  был  хорошо  знаком  с  нейрологическими
исследованиями, указывающими, что мы унаследовали наши инстинкты  господства
и подчинения от  так  называемого  рептильного  мозга  -  самой  примитивной
мозговой области. Ну, а что  если  были  прорывы  в  эволюции,  связанные  с
мутацией,   придавшие   некоторым   человеческим   существам    способность,
родственную эмпатии либо телепатии,  но  бесконечно  более  мощную  и  более
полезную с точки зрения выживания? И что если эта способность, подпитываемая
собственной жаждой господства, находит  свое  высшее  выражение  в  насилии?
Являются ли человеческие существа, обладающие такой  способностью,  воистину
человеческими?
   В конечном счете я мог всего лишь без  конца  теоретизировать  по  поводу
того, что я чувствовал, когда власть  воли  оберста  проникла  в  мой  мозг,
сознание, тело, полностью завладела мною. Проходили  десятилетия,  отдельные
детали тех ужасных дней стирались, но боль того насилия над моим сознанием и
связанные с этим отвращение и ужас все еще заставляли  меня  просыпаться  по
ночам в холодном поту. Я продолжал преподавать, занимался  исследовательской
работой, справлялся с мелкими проблемами своего  бесцветного  быта.  Прошлой
весной я однажды проснулся и понял, что старею. Минуло почти шестнадцать лет
с того дня, когда я увидел то лицо в видеозаписи. Если оберет  действительно
существовал, если он все еще живет где-то на этой Земле,  сейчас  он  -  уже
глубокий старик. Я вспомнил тех беззубых, дрожащих стариков, которых все еще
разоблачали как военных преступников. Нет, скорее всего, оберет мертв.
   Но я позабыл, что монстры,  как  и  вампиры,  не  умирают.  Что  их  надо
убивать.
   И вот,  четыре  с  лишним  месяца  назад,  я  столкнулся  с  оберстом  на
нью-йоркской  улице.  Был  душный  июльский  вечер.  Я  шел   куда-то   мимо
Центрального парка, кажется, о  чем-то  думал,  сочиняя  статью  о  тюремной
реформе, когда мой вожделенный объект вдруг  вышел  из  ресторана  метрах  в
двадцати от меня и позвал такси. С ним была дама, не  молодая,  но  все  еще
очень красивая, в шелковом вечернем платье, длинные седые  волосы  ниспадали
на плечи... Сам оберет был в темном костюме. Загорелое лицо, выправка -  все
говорило о том, что он находится  в  отличной  форме.  Правда,  он  облысел,
поседел,  но  его  лицо,  отяжелевшее  с  возрастом,  каждой  своей   чертой
по-прежнему выражало властность и жестокость.
   На мгновенье я задохнулся и застыл как столб, глядя на него во все глаза,
потом ринулся за их такси, которое сразу же влилось в поток  автомобилей.  Я
как  одержимый  заметался  между  машинами,  пытаясь  бегом  догнать  такси.
Пассажиры на заднем сиденье даже не оглянулись. Такси прибавило скорость,  и
я, пошатываясь, отошел к тротуару, едва не потеряв сознание.
   Метрдотель ресторана ничем не мог мне помочь.  Да,  действительно  в  тот
вечер у него обедала очень респектабельная пожилая пара, но имен  их  он  не
знал. Столик они заранее не заказывали.
   Несколько недель я бродил близ Центрального парка, прочесывая  весь  этот
район, разглядывая  все  проходящие  такси  в  надежде  вновь  увидеть  лицо
оберста. Я нанял  молодого  нью-йоркского  детектива  и  снова  заплатил  за
нулевой результат. Именно в это время я заболел; как я теперь  понимаю,  это
был тяжелый случай нервного истощения. Я  не  спал.  Не  мог  работать.  Мои
лекции  в   университете   либо   отменялись,   либо   проводились   страшно
волновавшимися ассистентами. По несколько дней я не переодевался,  не  спал,
возвращался к себе в квартиру, только чтобы перекусить и нервно  расхаживать
по  комнатам.  По  ночам  я  тоже  бродил  по  улицам;  несколько  раз  меня
останавливали полицейские. Меня не отправили в психиатрическую лечебницу  на
освидетельствование  только  благодаря  моему   положению   в   Колумбийском
университете и магическому титулу "доктор". И вот  однажды  ночью,  лежа  на
полу своей квартиры, я  вдруг  сообразил,  что  все  это  время  не  обращал
внимания на одну деталь. Лицо седовласой леди было мне знакомо.
   Почти всю ночь и весь следующий день я мучительно пытался вспомнить,  где
я видел это лицо. Я точно знал, что встречал леди не в жизни, а на  каком-то
снимке.  Ее  лицо  у  меня  почему-то   вызывало   ассоциации   со   скукой,
беспокойством и успокаивающей музыкой.
   В пятнадцать минут шестого я поймал такси и ринулся к  центру  города,  к
своему зубному врачу. Он только что ушел, кабинет закрывался, но я  придумал
какую-то историю и попросил его помощницу  позволить  мне  просмотреть  кипы
старых журналов в приемной. Там были экземпляры  "Севентин",  "Мадемуазель",
"Ю. С. Ньюс Энд Уорлд Рипот", "Тайм", "Ньюсуик", "Вог", "Консьюмер Рипотс" и
"Теннис уолд".  Когда  я  с  маниакальной  настойчивостью  принялся  листать
журналы во второй раз, помощница  запаниковала.  Только  моя  одержимость  и
уверенность, что ни один зубной врач не меняет свой запас журналов чаще  чем
четыре раза в год, давали мне силы продолжать поиск, хотя  эта  женщина  уже
пронзительно кричала, что сейчас вызовет полицию.
   И я-таки  нашел  ту  леди.  Фотография  оказалась  маленькой  черно-белой
врезкой где-то в начале "Вог", этой толстенной кипы глянцевых рекламных фото
и восторженных эпитетов. Снимок седовласой  дамы  помещался  над  статьей  о
каких-то модных аксессуарах. Автор статьи - Нина Дрейтон.
   После этого понадобилось всего несколько часов, чтобы найти Нину Дрейтон.
Мой нью-йоркский частный детектив был очень  рад  работать  с  чем-то  более
доступным, чем этот неуловимый призрак. Через сутки  Харрингтон  уже  принес
мне приличных размеров досье на эту женщину. Информация была  почерпнута  по
большей части из общедоступных источников.
   Миссис Дрейтон, - сообщали источники, - богатая и  довольно  известная  в
мире так называемой высокой моды,  владела  целым  рядом  магазинов  и  была
вдовой. В августе сорокового года она вышла замуж за Паркера Алана Дрейтона,
одною  из  основателей  компании  "Американские  Авиалинии".  Спустя  десять
месяцев после свадьбы он скоропостижно скончался,  и  его  вдова  продолжила
дело, с умом вкладывая капиталы и проникая в такие советы  директоров,  куда
до нее не  удавалось  попасть  ни  одной  женщине.  Позднее  миссис  Дрейтон
перестала заниматься бизнесом так же активно, как раньше, оставив  за  собой
только  свои  магазины  модной  одежды  и   обуви.   Она   являлась   членом
попечительских советов нескольких престижных благотворительных  организаций,
близко знала множество  политиков,  людей  искусства,  писателей,  содержала
большую квартиру на шестнадцатом этаже престижного  дома  на  Парк-Авеню,  а
также имела несколько летних ломов и загородных вилл.
   Познакомиться с ней оказалось не так уж трудно. Поразмыслив, я просмотрел
списки своих пациентов и вскоре нашел имя одной богатой матроны,  страдавшей
маниакально-депрессивным психозом, которая жила в том же доме, что и  миссис
Дрейтон, и общалась с людьми примерно того же круга.
   Я познакомился с Ниной Дрейтон во второй уикэнд августа на приеме в саду,
который давала  моя  бывшая  пациентка.  Гостей  было  немного.  Большинство
благоразумных людей уехали из города в свои коттеджи на Мысу либо  в  летние
шале в Скалистых горах. Но миссис Дрейтон почему-то осталась в городе.
   Еще до того как я пожал ее руку, до того как посмотрел в ее ясные голубые
глаза, я уже знал совершенно твердо, без тени сомнения, что она  -  одна  из
тех. Она была такой же, как и оберет. Ее присутствие  наполняло  собой  весь
сад; благодаря ей даже японские фонарики горели ярче. Эта моя уверенность  в
том, что я не ошибался, прямо-таки  взяла  меня  холодной  рукой  за  горло.
Возможно,  Нина  Дрейтон  уловила  мою  реакцию  или  ей  просто  доставляло
удовольствие  издеваться  над  психиатром,  но  в  тот  вечер  она  как   бы
фехтовалась  со  мной,  проявляя  некую  смесь  самодовольного  презрения  и
злонамеренного вызова, столь же тонкую, как, скажем, опасные когти  кошки  в
их бархатных ножнах.
   Я пригласил миссис Дрейтон посетить публичную лекцию, которую я собирался
читать на той неделе в университете.  К  моему  удивлению,  она  приехала  в
сопровождении злобного вида женщины небольшого роста по имени Баррет Крамер.
Темой своей лекции я как  раз  избрал  политику  преднамеренного  насилия  в
"третьем рейхе" и ее связь с некоторыми режимами в странах "третьего мира" в
наши дни. Я несколько изменил план своей лекции, с тем чтобы  сформулировать
тезис,  противоречащий  общепринятому   в   настоящее   время,   а   именно:
необъяснимая жестокость миллионов  немцев  была  вызвана,  по  крайней  мере
частично, действиями небольшой тайной группы властных личностей.  В  течение
всей лекции я видел, как улыбается миссис Дрейтон, сидя в пятом ряду. Улыбка
ее была примерно такой же хищной,  какую,  вероятно,  видит  мышь  на  морде
кошки, перед тем как быть съеденной.
   После лекции миссис Дрейтон изъявила желание поговорить со мной  наедине.
Она  спросила,  по-прежнему   ли   я   принимаю   пациентов,   и   попросила
проконсультировать ее в профессиональном плане. Некоторое время я колебался,
но мы оба знали, каким будет мой ответ.
   Еще дважды я видел ее, оба раза в сентябре. Мы делали  вид,  что  всерьез
начинаем курс психоанализа. Нина Дрейтон была  уверена,  что  ее  бессонница
напрямую связана со смертью отца, случившейся несколько  десятков  лет  тому
назад. Она сообщила мне, что часто видит один и тот же кошмарный сон - будто
она толкает своего отца под троллейбус в Бостоне, хотя  на  самом  деле  она
находилась за несколько миль от того места, где он погиб. "Правда ли, доктор
Ласки, - спросила она во время нашей второй встречи, - что мы всегда убиваем
тех, кого любим?" Я сказал, что, по моему мнению, верно как раз обратное: мы
убиваем, по крайней мере в своем воображении, тех, кого любим  притворно,  а
на самом деле презираем. Нина Дрейтон  только  улыбнулась.  Я  предложил  ей
попробовать гипноз в следующую нашу встречу, чтобы попытаться  облегчить  ее
воспоминания о смерти отца, она согласилась, но я вовсе не удивился, когда в
начале  октября  мне  позвонила  ее  секретарь  и  отменила  все  намеченные
посещения. К тому времени я уже  нанял  частного  детектива  и  поручил  ему
круглосуточно следить за миссис Дрейтон.
   Кстати, о том детективе: он не был  циничным  экс-полисменом,  как  можно
было бы вообразить; по совету друзей я нанял  Френсиса  Ксавье  Харрингтона.
Ему было двадцать четыре года, он оставил учебу в Принстонском  университете
и в свободное время писал стихи. Уже два года он занимался  частным  сыском.
Ему пришлось купить новый костюм, чтобы посещать  те  рестораны,  в  которых
миссис Дрейтон проводила дивное время. Когда я распорядился следить  за  ней
двадцать четыре часа в сутки, Харрингтону понадобилось нанять еще двух своих
университетских друзей для пополнения агентства.  Но  парень  был  вовсе  не
дурак; он работал быстро и толково; каждый понедельник и пятницу у  меня  на
столе лежал письменный  отчет.  Некоторые  его  достижения  были  не  совсем
легальными, включая его способность раздобывать копии телефонных счетов Нины
Дрейтон. Она звонила очень много и разным людям. По этим  счетам  Харрингтон
составил список телефонных номеров, а затем установил фамилии и адреса  тех,
кому она звонила. Некоторые из этих  имен  были  довольно  известны,  другие
могли заинтриговать кого угодно, но ни одно из них  не  указывало  на  моего
оберега.
   Шли недели. Я уже потратил большую часть своих сбережений  на  то,  чтобы
иметь представление о  ежедневных  заботах  Нины  Дрейтон,  о  ее  привычных
блюдах, деловых встречах и телефонных звонках. Юный Харрингтон понимал,  что
мои ресурсы ограничены, и  любезно  предложил  перехватывать  письма  миссис
Дрейтон и прослушивать ее телефонные разговоры, но я отказался. Я  не  хотел
делать ничего такого, что могло бы выдать нас.
   И вот, две недели назад, миссис Дрейтон сама позвонила мне  и  пригласила
на большой рождественский  гала-прием,  который  она  должна  была  устроить
семнадцатого декабря в своей квартире на Парк-Авеню. Она сказала, что звонит
лично, чтобы у меня не было предлога увернуться от приглашения. Ей  хотелось
познакомить меня со своим очень дорогим  другом  из  Голливуда,  продюсером,
который очень жаждал  встретиться  со  мной.  Она  только  что  послала  ему
экземпляр моей  книги  "Патология  насилия",  и  он  от  нее  в  невероятном
восторге. "Как его зовут?" - спросил я.  "Это  неважно,  -  заявила  она.  -
Возможно, вы узнаете его при встрече".
   Меня так колотило, когда я положил трубку,  что  мне  пришлось  подождать
целую минуту, прежде чем я смог набрать номер Харрингтона. В тот вечер мы  с
ребятами собрались, чтобы обсудить дальнейшую стратегию. Мы снова  перебрали
телефонные счета и на сей раз  обзвонили  все  номера  в  Лос-Анджелесе,  не
включенные  в  городской  телефонный  справочник.  На  шестом  звонке  голос
молодого человека ответил: "Особняк мистера Бордена". "Это домашний  телефон
Томаса Бордена?" - спросил Фрэнсис. "Вы не туда звоните, - отрезал голос.  -
Это особняк мистера Уильяма Бордена".
   Я выписал имена на доске в своем кабинете. Вильгельм фон Борхерт.  Уильям
Борден. Человеческая природа,  ничего  не  поделаешь!  Мужчина  приезжает  с
любовницей в отель и вписывает в регистрационную книгу имя,  весьма  похожее
на его собственное.  Или  разыскиваемый  преступник  скрывается  под  шестью
чужими именами и фамилиями, и  в  пяти  случаях  из  шести  использует  свое
собственное имя. Что-то такое есть в наших именах,  из-за  чего  нам  трудно
отказаться от них насовсем, сколь бы необходимым это не было.
   В  тот  понедельник,  за  четыре  дня  до  событий  здесь,  в  Чарлстоне,
Харрингтон вылетел в Лос-Анджелес. Первоначально я планировал лететь сам, но
Фрэнсис убедил меня,  что  лучше  будет,  если  он  сначала  проверит  этого
Бордена, сфотографирует его и выяснит, действительно ли он и Борхерт -  одно
и то же лицо. Я вынужден был согласиться с его доводами -  у  меня  не  было
плана действий. Даже после стольких лет я все еще не обдумал все детали: как
должен буду поступить, когда найду оберега.
   В понедельник вечером Харрингтон позвонил и стал  рассказывать  мне,  что
фильм, который показывали во  время  полета,  оказался  посредственным,  что
отель, в котором он остановился,  явно  уступает  "Беверли  Вилширу"  и  что
полицейские в Бел-Эйр имеют манеру останавливать и допрашивать  людей,  если
тем случится дважды проехать в одном районе  или  если  они  имеют  наглость
припарковаться где-нибудь на этих извивающихся улицах,  чтобы  поглазеть  на
дом какой-нибудь кинозвезды. Во вторник он попросил узнать, нет ли чего-либо
нового относительно миссис Дрейтон. Я сказал, что двое его друзей,  Денис  и
Селби, спят немного похуже, чем он, а миссис Дрейтон живет помаленьку,  и  у
нее все без изменений. Затем Фрэнсис сообщил мне, что он посетил  студию,  с
которой  мистер  Борден  имел  наиболее  тесные  связи  (экскурсия,  кстати,
оказалась весьма посредственной), и хотя у него в студии есть свой  кабинет,
никто не знает, когда он бывает там. Последний раз его видели за  работой  в
семьдесят девятом году, и Фрэнсис надеялся раздобыть фото продюсера, но  это
оказалось  невозможным.  Он  уже  хотел  показать  секретарше  этой   студии
берлинскую фотографию Борхерта, но  потом  решил,  говоря  его  собственными
словами, что "это было бы не совсем в тон". На следующий день  он  собирался
взять свой фотоаппарат с длиннофокусным объективом и отправиться  к  усадьбе
Бордена в Бел-Эйр.
   В среду Харрингтон не позвонил мне  в  назначенное  время.  Тогда  я  сам
связался с отелем, и мне сказали, что он еще  не  выписался,  хотя  и  ключа
вечером не забирал. В четверг утром я позвонил в полицию Лос-Анджелеса.  Они
пообещали заняться этим делом, но я дал им не так уж много информации, и они
решили, что нет причин подозревать какое-то преступление. "У  нас  в  городе
народ занятный, - сказал сержант, с которым я разговаривал. - Молодой парень
вполне мог увлечься кем-то и забыть позвонить".
   Весь день я пытался связаться с Денисом  или  Селби,  но  не  смог.  Даже
записывающее устройство в агентстве  Фрэнсиса  было  отключено.  Я  пошел  в
здание на Парк-Авеню, где находилась квартира Нины Дрейтон.  Охранник  внизу
сказал мне, что миссис Дрейтон уехала отдыхать. Выше первого этажа  меня  не
пустили.
   Весь день я сидел, запершись в своей  квартире,  и  ждал.  В  одиннадцать
тридцать позвонили из лос-анджелесской полиции. Они  открыли  номер  мистера
Харрингтона в отеле "Беверли-Хиллз". Там не было ни его одежды,  ни  багажа,
но не было и никаких намеков на преступление. "Не можете ли вы сказать,  кто
заплатит за номер в отеле?" - спросили меня. По счету надо  уплатить  триста
двадцать девять долларов сорок восемь центов.
   В тот вечер я заставил себя пойти к друзьям, пригласившим  меня  на  обед
еще несколько дней назад. От автобусной  остановки  до  их  дома  в  Гринвич
Виллидж  было  всего  два  квартала,  но  расстояние  это   показалось   мне
бесконечным. В субботу-, когда ваш отец  был  убит  здесь,  в  Чарлстоне,  я
участвовал в обсуждении проблемы насилия в городе вместе с группой ученых  в
университете. Там было несколько политиков и сотни две народу. На протяжении
всей дискуссии я часто посматривал в аудиторию, ожидая увидеть  улыбку  Нины
Дрейтон, так похожую на улыбку хищной кошки, или холодные глаза  оберста.  Я
снова почувствовал себя пешкой - только в чьей игре?
   В воскресенье в утренней газете я в первый раз прочитал  об  убийствах  в
Чарлстоне. В той же газете была короткая заметка  о  том,  что  голливудский
продюсер Уильям Д. Борден находился на  борту  того  злосчастного  самолета,
который потерпел катастрофу рано утром в  субботу  над  Южной  Каролиной.  И
рядом  с  заметкой  -  одна   из   редких   фотографий   этого   неуловимого
отшельника-продюсера. Снимок был сделан в шестидесятые годы. На нем улыбался
оберет.

***

   Сол замолчал. На перилах крыльца стояли чашки с остывшим кофе, они совсем
забыли про него. Пока Сол говорил, тени планок, которыми было обито крыльцо,
постепенно переползали по его  ногам.  В  наступившей  тишине  стали  слышны
доносившиеся с улицы звуки.
   - Кто же из них  убил  моего  отца?  -  спросила  Натали.  Она  поплотнее
закуталась в свитер и зябко обхватила руками тело, словно ей было холодно.
   - Не знаю, - ответил Сол.
   - А эта Мелани Фуллер... Она тоже была одной из них?
   - Наверняка.
   - И это могла сделать она?
   - Да.
   - А вы уверены, что Нины Дрейтон нет в живых?
   - Я был в морге.  Видел  фотографии  с  места  убийства,  читал  отчет  о
вскрытии.
   - Но она могла убить отца до того, как погибла сама?
   Сол с минуту подумал и кивнул.
   - Вполне возможно.
   -  А  этот  Борден..,  или  оберет...  Предполагается,  что  он  погиб  в
авиакатастрофе в прошлую пятницу. Сол снова кивнул.
   - Вы уверены, что он погиб? - спросила Натали.
   - Нет, -  твердо  ответил  он.  Натали  встала  и  принялась  расхаживать
взад-вперед по маленькому крыльцу.
   - А у вас есть доказательства, что он жив?
   - Нет,