снова спросила Кристен и уперлась пустым взором в Марию Чен. - Я
не.., помню.., почему...
   Поглаживая лоб девушки, Мария Чен глянула на Хэрода:
   -  Вам  лучше  сесть,  Тони.  Могут  быть  неприятности,   если   вы   не
пристегнетесь ремнем.
   Хэрод вернулся на свое место и вытащил  рукопись,  которую  читал.  Через
минуту пришла Мария Чен. Самолет  стало  меньше  болтать.  Несмотря  на  гул
моторов, было слышно, как  впереди  Курт  о  чем-то  с  тревогой  спрашивает
стюардессу.
   - Не знаю, - бесцветным голосом отвечала Кристен. - Я не знаю.
   Хэрод уже не обращал на них внимания; он принялся делать пометки на полях
рукописи. Через некоторое время он поднял глаза  и  увидел,  что  Мария  Чен
смотрит на него. Он улыбнулся, и углы его рта поползли вниз:
   - Терпеть не могу, когда заказываешь выпивку, а ее не приносят....
   Мария Чен отвернулась и стала пристально глядеть в темноту,  на  мигающие
красные огни на крыле самолета.
   На следующий день рано утром Тони Хэрод поехал к особняку Вилли. Охранник
у ворот издали узнал машину Хэрода; и когда красный  "Феррари"  остановился,
он уже открыл ворота.
   - Привет, Чак.
   - Доброе утро, мистер Хэрод. Не привык видеть вас здесь так рано.
   - Да я сам к такому не привык.  Но  надо  просмотреть  кое-какие  деловые
бумаги. Приходится разбираться с  финансовыми  проблемами  нескольких  новых
проектов, в которые нас втянул Вилли. Особенно с  этим  чертовым  "Торговцем
рабынями".
   - Да, сэр, я читал. В газетах про это пишут.
   - Охрана пока остается?
   - Да, сэр. По крайней мере до аукциона, до следующего месяца.
   - Макгайр вам платит?
   - Да, сэр; из того, что оставлено по завещанию.
   - Ну ладно, увидимся, Чак. Держи ухо востро.
   - Вы тоже, мистер Хэрод.
   Мотор приятно взревел, "Ферари" тронулся с места и  помчался  по  длинной
дорожке, ведущей к дому. Аллея была обсажена тополями, и при  движении  лучи
утреннего  солнца,  казалось,  вращались,  пробиваясь  сквозь  ветви.  Хэрод
объехал высохший фонтан перед главным входом и остановился  возле  западного
крыла, где находился кабинет Вилли.
   Особняк Билли Бордена в Бел-Эйр был похож на дворец,  перенесенный  сюда,
на север, из какой-нибудь банановой  республики.  Солнечный  свет  падал  на
бессчетные сотни квадратных метров алебастровых украшений, красной плитки  и
окна со множеством переплетов.  Многочисленные  ворота  вели  во  внутренние
дворы, по сторонам которых  патио  переходили  в  открытые,  полные  воздуха
комнаты, связанные мощенными плиткой коридорами с другими дворами. Казалось,
несколько поколений понемногу строили этот дом, тогда как на самом деле  его
воздвигли жарким летом 1938 года  для  не  слишком  известного  киномагната,
который умер три года спустя, просматривая отснятый за день материал.
   Своим ключом Хэрод открыл дверь в западное крыло. Сквозь жалюзи на  ковер
комнаты, где обычно сидели секретарши, падали желтые  полосы.  Комната  была
аккуратно прибрана, пишущие машинки закрыты  чехлами,  на  столах  -  ничего
лишнего. Хэрода неожиданно кольнуло воспоминание о том, какой  здесь  обычно
царил хаос с непрерывными телефонными звонками и обычным канцелярским шумом.
Кабинет Вилли был через две двери, за конференц-залом.
   Хэрод вытащил из кармана листок бумаги и открыл сейф. Потом  он  разложил
подшивки разноцветных деловых бумаг - для каждого типа бумаг свой цвет  -  и
сложенных документов посреди большого белого стола Вилли, открыл шкафчики  с
папками и вздохнул. Предстояло долгое рабочее утро.
   Три часа спустя Хэрод потянулся, зевнул и отодвинул кресло от заваленного
бумагами  стола.  Ничто  в  бумагах  Вилли  Бордена   не   могло   доставить
неприятности кому-либо, кроме нескольких  любителей  халявы  в  Голливуде  и
поклонников высоконравственного кино. Хэрод встал и немного  побоксировал  с
тенью. В своих адидасовских кросовках он чувствовал себя быстрым  и  ловким.
На нем был голубой спортивный костюм для бега трусцой, молнии на запястьях и
щиколотках расстегнуты. Он ощутил голод. Легко, почти бесшумно  двигаясь  по
выложенному плиткой полу, Хэрод прошел по коридору  западного  крыла,  через
двор с фонтаном, потом через крытую терассу,  на  которой  вполне  могла  бы
поместиться конференция Гильдии киноактеров, и вошел  через  южную  дверь  в
кухню.  В  холодильнике  все  еще  была  еда.  Он  открыл  большую   бутылку
шампанского и начал намазывать майонез на  кусок  французской  булки,  когда
услышал какой-то шум. С бутылкой шампанского  в  руке  он  пересек  огромную
столовую и вошел в гостиную.
   - Эй, какого хрена ты тут делаешь? - заорал Хэрод.  Метрах  в  десяти  от
него  кто-то  ковырялся  в  видеокассетах  на  полке,   где   Вилли   держал
видеоматериалы. Человек быстро выпрямился; тень его упала на четырехметровый
экран в углу. - А-а, это ты, - успокоился Хэрод.
   Молодой человек был одним из  любовников  Вилли,  которого  Хэрод  и  Том
Макгайр прогнали отсюда  несколько  дней  назад.  Парень  был  очень  молод,
белокур и мог похвастать загаром того сорта, который лишь  немногие  в  мире
люди имеют возможность поддерживать. Парень ростом под  метр  девяносто  был
одет только в тесные шорты из коротко обрезанных джинсов и легкие туфли.  На
обнаженном торсе волнами  перекатывались  мускулы.  Грудные  и  дельтавидные
мышцы свидетельствовали о многих часах, проведенных в борьбе  со  штангой  и
тренажером. Глядя на его живот, можно было подумать,  что  кто-то  ежедневно
крошит на нем камни.
   - Да, я. - Хэрод отметил, что голос у парня, как у морского пехотинца,  а
не педика с пляжа Малибу. - Тебе что-то не нравится?
   Хэрод устало вздохнул и глотнул из бутылки, потом вытер рот.
   - Иди-ка отсюда, малыш. Сюда вход воспрещен. Тебе, во всяком случае.
   Загорелый купидон надулся.
   - Кто это говорит?  Билл  был  моим  лучшим  другом.  Я  имею  право  тут
находиться. Нас связывало глубокое чувство.
   - Ну да, и у вас была одна баночка вазелина на  двоих.  А  теперь  катись
отсюда на хрен, пока тебя не вышвырнули.
   - И кто же это сделает?
   - Я, - сказал Хэрод.
   - Ты? А еще кто? - Парень выпрямился во весь рост и поиграл мускулатурой.
Хэрод даже не мог сказать, что это было - бицепсы или трицепсы;  они  как-то
переливались друг в друга, вроде тушканчиков, трахающихся под туго натянутым
брезентом.
   - Я и полиция. - Хэрод подошел к телефону, стоявшему на столике у дивана.
   - Ах, так? - Сопляк вышиб трубку из левой руки Хэрода и выдернул шнур  из
розетки. Не удовлетворясь этим, он крякнул и  выдрал  пятиметровый  шнур  из
стены.
   Хэрод пожал плечами и поставил бутылку с шампанским.
   -  успокойся,  Брюсик.  Есть  ведь  и  другие  телефоны.  У  Вилли   было
много-много телефонов.
   Мальчишка быстро шагнул вперед и  стал  перед  Хэродом,  загораживая  ему
дорогу.
   - Не так быстро, пидорванец.
   - Ой-ой-ой, я ведь такого не слышал с тех самых пор, как окончил школу. У
тебя за пазухой нет еще чего-нибудь эдакого, а, Брюсик?
   - Не смей называть меня Брюсиком, засранец.
   - Ну, это я слышал. -  Хэрод  попытался  обойти  его,  но  парень  уперся
пальцами ему в грудь и толкнул. Хэрод ударился о боковую  стенку  дивана,  а
сосунок отскочил назад и принял боевую стойку, расставив руки  под  странным
углом. - Карате, да? - спросил Хэрод. - Слушай, не стоит показывать тут свою
силу. - В его голосе появился намек на дрожь.
   - Пидорванец, - повторил парень.
   - Ай-ай-ай, повторяешься. Признак надвигающейся старости, - крикнул Хэрод
и повернулся,  собираясь  бежать.  Парень  прыгнул  вперед.  Хэрод  закончил
поворот, бутылка шампанского вдруг снова оказалась у него  в  руке.  Очертив
тяжелую дугу, она пришлась на левый висок мальчишки. Бутылка  не  разбилась.
Раздался тупой шлепок, словно дохлой кошкой ударили по большому колоколу,  и
парень рухнул  на  одно  колено,  опустив  голову.  Хэрод  шагнул  вперед  и
представил себе, что бьет одиннадцатиметровый, причем мяч  установлен  ровно
под выступом тяжелой челюсти соперника.
   - А-а-а!  -  заорал  Тони  Хэрод  и,  схватившись  за  свою  адидасовскую
кроссовку, заскакал на  левой  ноге.  Парнишка  отлетел  назад,  ударился  о
толстые подушки дивана, качнулся вперед и рухнул на  колени  перед  Хэродом,
как кающийся  грешник.  Хэрод  схватил  великолепную  мексиканскую  лампу  с
тумбочки и шарахнул ею  по  красивому  лицу.  Не  в  пример  бутылке,  лампа
разлетелась на куски, весьма и весьма эффектно. Нос парня и другие не  столь
выдающиеся части его физиономии теперь тоже надо было собирать по  кусочкам.
Он  свалился  набок  на  толстый  ковер,   как   ныряльщик   с   аквалангом,
погружающийся с резиновой лодки.
   Хэрод перешагнул через него и прошел к телефону на кухне.
   - Чак? Говорит Тони Хэрод. Оставь Леонарда  на  воротах  и  подъезжай  на
своей машине к дому, ладно? Вилли тут оставил кое-какой мусор. Надо  вывезти
его на свалку.
   Они отвезли любовничка Вилли в травмопункт. Хэрод выпил еще  шампанского,
закусил бутербродом с паштетом и направился к  видеотеке  Вилли.  На  полках
стояло  сотни  три  видеокассет.  Некоторые  из  них  были  копиями   ранних
триумфально-успешных фильмов Вилли -  таких  шедевров  кино,  как  "Трое  на
качелях", "Пляжные утехи", "Воспоминания  о  Париже".  Рядом  стояли  восемь
фильмов, продюсерами которых они с Вилли были совместно, включая  "Резню  на
променаде", "Погибли дети", и два фильма  из  сериала  "Вальпургиева  ночь".
Здесь были также старые, любимые фильмы из ночного кино,  фото  и  кинопроб,
отрывки из разных лент и три эпизода из неудачной  попытки  Вилли  поставить
комедию положений для ТВ - "Его и Ее". Дальше шло полное  собрание  порнухи,
отснятой  Джерри  Дамиано,  новые  ролики,  сделанные  на  студийки   стопки
разрозненных кассет. Любовник Вилли успел снять с  полки  несколько  пленок;
Хэрод опустился на корточки и принялся  их  рассматривать.  На  первой  были
написаны буквы: "А и Б". Хэрод включил  проекционное  устройство  и  вставил
кассету. В титрах, набранных на  компьютере,  стояло:  "Александр  и  Байрон
4/23".
   Первые кадры изображали большой плавательный бассейн Вилли. Камера  пошла
вправо, мимо водопада, к открытой двери в спальню. Худенький молодой человек
в красных бикини выскочил на свет. Он помахал камере, - жест  в  точности  в
духе домашнего кино, - и неловко остановился у края бассейна;  вид  у  него,
подумал Хэрод, как у анемичной  безгрудой  Венеры,  выходящей  из  раковины.
Вдруг из тени появился тот мускулистый любовник,  Брюсик...  Плавки  на  нем
были еще короче; он сразу  же  принялся  демонстрировать  мускулы,  принимая
разные  атлетические  позы.  Тоненький  юноша  -  Александр?  -   пантомимой
изображал  восхищение.  Хэрод  знал,  что  у  Вилли  есть  отличная  система
микрофонов для домашних видеосъемок, но этот образчик  "синема  веритэ"  был
немым, как ранние двухчастовки Чаплина.
   Любовник-культурист закончил свое представление каким-то  особым  изгибом
торса. К этому моменту Александр стоял уже на  коленях  -  поклонник  у  ног
Адониса. Адонис все еще держал  свою  позу,  когда  почитатель  потянулся  и
стащил  узенькие  плавки  со  своего  божества.   Загар   у   божества   был
действительно идеальный. Хэрод выключил аппарат.
   - Байрон? - пробормотал Хэрод. - Ни хрена себе. - Он вернулся  к  полкам.
Ему пришлось искать минут пятнадцать, но в конце концов  он  нашел  то,  что
искал. На наклейке стояло: "В случае моей смерти",  кассета  была  задвинута
между "В крови по локти" и "Во тьме горячей ночи". Хэрод опустился на  диван
и некоторое время сидел так, поигрывая кассетой. В животе появилась какая-то
сосущая пустота; ему очень хотелось выйти и уехать подальше отсюда.  Все  же
он вставил кассету в магнитофон, нажал нужную кнопку и подался вперед.
   "Здравствуй, Тони, - сказал Вилли. - Привет из могилы. - Изображение было
более чем в натуральную величину. Вилли сидел  в  плетеном  кресле  на  краю
своего бассейна. Ветерок шевелил листья пальм за  его  спиной,  но  в  кадре
никого больше не было, даже слуг. В седых волосах Вилли, зачесанных  вперед,
виднелись загорелые залысины. Старик был в  свободной  гавайской  рубашке  в
цветочек и мешковатых зеленых шортах.  Колени  у  него  были  белые.  Сердце
Хэрода колотилось о ребра. - Если ты нашел эту пленку, - сказало изображение
Вилли, - значит, надо полагать, случилось несчастье и меня с вами  уже  нет.
Надеюсь, что ты, Тони, первым нашел это.., м-м-м..,  последнее  завещание  и
смотришь его один".
   Хэрод сжал кулаки. Трудно сказать, когда  сделана  запись,  но,  по  всей
видимости, недавно.
   "Надеюсь, ты уладил все остальные  дела,  -  сказал  Вилли  с  экрана.  -
Уверен, что компания будет в хороших руках, успокойся,  дорогой  друг,  если
мое завещание уже прочитано; тебе не о чем беспокоиться. На этой пленке  нет
каких-либо сюрпризов или дополнений. Дом принадлежит тебе.  Это  всего  лишь
дружеская встреча двух старых товарищей, ja?"
   - Блядь, - прошипел Хэрод. По рукам у него бежали мурашки.
   "...пользуйся домом, себе на радость, - говорил Вилли. - Я знаю,  что  он
тебе никогда особо не нравился, но его легко превратить в капитал и  вложить
куда-нибудь, если понадобится. Возможно, ты используешь его, чтобы воплотить
наш маленький проект с "Торговцем рабынями", а?"
   Да, запись была очень и очень свежая. Сделана  недавно.  Хэрода  пробрала
дрожь, хотя было очень тепло.
   "Тони, мне не так уж много нужно сказать тебе. Ты ведь  согласен,  что  я
относился к тебе как к сыну, nicht wahr? Ну, если не как к сыну,  то  как  к
любимому племяннику. И это несмотря на то, что ты не всегда был со  мной  до
конца честен. У тебя есть друзья, о которых ты мне не  говорил..,  разве  не
так? Ну что ж, идеальной дружбы не бывает, Тони. Возможно, и я тебе  не  все
говорил про своих друзей. Каждый живет своей жизнью, верно?"
   Хэрод сидел выпрямившись, очень тихо, почти не дыша.
   "Теперь это неважно, - Вилли слегка отвернулся от  камеры;  прищурившись,
он смотрел на солнечных зайчиков, плясавших на поверхности воды. -  Если  ты
смотришь эту пленку, значит меня уже нет. Никто из нас не  вечен,  Тони.  Ты
это поймешь, когда доживешь до моего возраста. - Он снова глянул в  объектив
камеры. - Это если  ты  доживешь  до  моего  возраста.  -  Вилли  улыбнулся.
Вставные челюсти у него были идеальные. - Я хочу тебе сказать еще три  вещи,
Тони. Во-первых, я сожалею, что ты так и не научился играть  в  шахматы.  Ты
знаешь, как много для меня значили шахматы. Это  -  больше,  чем  игра,  мой
дорогой друг. Ja, гораздо больше. Ты однажды сказал, что у тебя нет  времени
для таких игр, - ведь тебе надо жить, заниматься жизнью. Ну что  ж,  никогда
не поздно учиться,  Тони.  Даже  мертвец  может  научить  тебя  чему-нибудь.
Во-вторых, я должен сказать тебе, что я всегда терпеть не мог  имя  "Вилли".
Если мы встретимся в будущей жизни, Тони, я бы попросил тебя  обращаться  ко
мне иначе. Например, герр фон Борхерт. Или Гроссмейстер. Тоже  приемлемо.  А
ты веришь в загробную жизнь, Тони? Я верю. Уверен, что она существует. А как
ты представляешь себе это место? Я всегда видел рай как  прекрасный  остров,
где удовлетворяются все твои желания, где много интересных людей, с которыми
можно разговаривать, и где можно Охотиться  в  свое  удовольствие.  Приятная
картина, ведь правда?"
   Хэрод моргнул. Ему часто приходилось читать выражение "облиться  холодным
потом", но никогда не приходилось этого испытывать. А вот сейчас довелось.
   "И наконец, Тони, у меня к тебе вопрос. Что это за  фамилия  "Хэрод"?  Ты
утверждаешь, будто происходишь из христианской семьи Среднего Запада,  и  ты
уж  точно  частенько  поминаешь  Христа  и  Бога  мать,  но  у  меня   такое
впечатление, что имя "Хэрод" идет из какого-то другого источника, а? Скажем,
Ирод. Очень может быть, что мой  дорогой  племянничек  -  еврей.  Ну  ладно,
теперь это не имеет значения. Можем поговорить об этом,  если  встретимся  в
раю. А пока - на этом пленка не кончается, Тони.  Я  тут  добавил  кое-какие
отрывки из новостей. Возможно, они покажутся тебе поучительными, хотя вообще
у тебя, как правило, нет  времени,  чтобы  заниматься  такого  рода  вещами.
Прощай, Тони. Или, точнее, Auf Wiedersehn".
   Вилли помахал камере рукой. На несколько  секунд  изображение  на  пленке
исчезло, потом появилась запись передачи новостей, пятимесячной давности,  о
поимке Голливудского Душителя. За этим последовали еще отрывки новостей, все
о бесцельных убийствах  за  тот  год.  Двадцать  пять  минут  спустя  пленка
кончилась, и Хэрод выключил аппарат. Он долго  сидел,  сжав  голову  руками.
Наконец встал, вытащил кассету, сунул ее в карман куртки и вышел.
   По дороге домой он  гнал  машину  на  большой  скорости,  терзая  коробку
передач; он выбрал дальний путь и въехал на голливудское скоростное шоссе на
скорости больше восьмидесяти миль в час. Никто его не  остановил.  Когда  он
свернул  к  своему  дому  и  остановился  под   желчным   взглядом   сатира,
тренировочный костюм на нем был влажен от пота.
   Хэрод подошел к бару возле джакузи и налил  себе  большой  стакан  водки.
Осушив его в четыре глотка, он вытащил кассету  из  кармана,  потом,  сорвав
пленку с пластиковых валиков, выдернул ее из кассеты; она витками  упала  на
пол. На то, чтобы сжечь пленку в старом мангале на трассе за бассейном, ушло
несколько минут. Среди золы остался расплавленный сгусток.  Хэрод  несколько
раз ударил пустой кассетой о каменный дымоход над мангалом, пока пластик  не
разлетелся на куски. Бросив разломанную кассету  в  мусорный  ящик  рядом  с
хижиной в саду, он вернулся в дом и налил себе еще стакан водки, на сей  раз
с лимонным соком.
   Хэрод разделся и залез в джакузи. Он уже почти заснул, когда вошла  Мария
Чен с дневной почтой и диктофоном.
   - Оставь все здесь, - приказал он  и  снова  задремал.  Через  пятнадцать
минут он открыл глаза и принялся  сортировать  пачку  свежих  писем,  иногда
диктуя заметки  либо  краткие  ответы  в  свой  "Сони".  Пришли  еще  четыре
сценария. Том Макгайр прислал массу бумаг, связанных  с  приобретением  дома
Вилли, подготовкой аукциона и уплатой  налогов.  Три  приглашения  в  гости;
Хэрод  взял  на  заметку  одно  из   них:   подумать.   Майкл   Мей-Дрейнен,
самоуверенный молодой  писатель,  прислал  наспех  нацарапанную  записку,  -
жаловался, что Шуберт Уильяме, режиссер,  уже  начал  переписывать  сценарий
Дрейнена, а ведь он еще не закончил  это  барахло!  Большая  просьба  Хэроду
вмешаться, иначе  он,  Дрейнен,  отказывается  от  проекта.  Хэрод  отбросил
записку в сторону, оставив ее без ответа.
   Последнее письмо пришло в небольшом розовом конверте со штампом  "Пасифик
Палисейдз". Хэрод вскрыл его. Бумага была другого цвета и  слегка  надушена.
Почерк плотный, с сильным наклоном и детскими загогулинами.
   "Уважаемый мистер Хэрод!
   Я не знаю, что нашло на меня тогда,  в  субботу.  Я  вряд  ли  смогу  это
понять. Но я не виню Вас и прощаю Вас, хотя никогда не смогу простить себя.
   Сегодня Лорен  Сейлз,  мой  агент,  получила  пакет  бумаг,  связанных  с
договором по Вашему предложению относительно фильма. Я сказала Лорен и своей
матери, что тут какая-то ошибка. Я сообщила им, что  беседовала  с  мистером
Борденом об этом фильме незадолго  до  его  смерти,  но  не  давала  никаких
твердых обещаний.
   Мистер Хэрод, на данном этапе своей карьеры  я  не  могу  связывать  свою
судьбу с таким проектом. Уверена, Вы понимаете, в какой ситуации я нахожусь.
Это вовсе не означает, что в дальнейшем мы не  сможем  работать  вместе  над
каким-нибудь фильмом. Я надеюсь, Вы примете  мое  решение  и  устраните  все
препятствия или сомнительного свойства детали, которые  могли  бы  повредить
такому сотрудничеству в будущем.
   Я уверена, что могу положиться на Вас в данной ситуации, мистер Хэрод.  В
прошлую субботу Вы упомянули, что знаете