- Тихо, тихо. - Вожак повернулся к тем двоим, что вошли из кухни. Один из
них кивнул. Человек рядом с Ароном приказал:
   - Наверх.
   Четверо стали подниматься по лестнице.
   Арон вдруг ощутил запах газа. "Они открыли газ на кухне, - подумал он.  -
Открыли вентили. Зачем, о Боже, зачем?"
   Трое оставшихся внизу связали детям руки  и  ноги,  потом  скрутили  ноги
Деборы.  В  отчаянии  Арон  пытался  что-то  придумать,  о  чем  можно  было
поторговаться, предложить им хоть что-то...
   - Я могу вас повести сейчас прямо туда, - сказал он. - Там  в  это  время
никого нет. Почти никого. Вы можете послать кого-нибудь со мной.  Я  достану
фотографии - какие угодно документы. Скажите, что вам нужно? Я поеду с вами,
клянусь...
   - Тс-с-с... - прошипел главарь. - Хейни Адам видел их?
   - Нет, - выдохнул Арон. Он смотрел, как они укладывали Деб и близнецов на
пол, укладывали осторожно, чтобы их головы не  ударились  о  дерево.  Дебора
была очень бледна, глаза ее закатились - Арон  подумал,  что  она,  наверно,
потеряла сознание.
   - Барбара Грин?
   - Нет.
   - Моше Герцог?
   - Нет.
   - Пол Бен-Бриндси?
   - Нет.
   - Хаим Тсолков?
   - Нет.
   - Зви Хофи?
   - Нет.
   Этот допрос мог продолжаться бесконечно, главарь называл имя  за  именем,
перебирая всех сотрудников израильского  посольства,  вплоть  до  помощников
посла. Арон понял, что с самого начала это  была  всего  лишь  игра,  просто
безобидный способ убить время, пока идет обыск наверху и у него в  кабинете.
Он был согласен играть в эту игру, выдать  любой  секрет,  лишь  бы  они  не
причиняли боль Деборе и близнецам. Одна  из  девочек  застонала,  попыталась
перекатиться набок. Худощавый похлопал ее по крохотному плечику.
   Четверка вернулась. Тот, что был выше всех, отрицательно мотнул головой.
   Красавец вздохнул и сказал:
   - Что ж, приступим.
   Один из  тех  четверых,  что  вернулись,  держал  в  руке  белую  детскую
простынку. Он прилепил ее лейкопластырем к стене. Потом к  стене  прислонили
Дебору и детей.
   - Приведите-ка ее в чувство.
   Худощавый достал из кармана ампулу с нюхательной солью и  разломил  ее  у
Деборы под носом. Она сразу пришла в себя и вскинула  голову.  Два  человека
схватили Арона за плечи и за  волосы,  подтащили  к  стене  и  поставили  на
колени.
   Худощавый отступил назад, вытащил небольшой "Полароид" и  сфотографировал
Арона. Подождав, пока они проявятся, он показал снимки главарю. Еще один  из
налетчиков вытащил небольшой  магнитофон  "Сони"  и  поставил  его  рядом  с
Ароном.
   - Пожалуйста, прочитай вот это, - сказал  вожак,  разворачивая  листок  с
напечатанным на машинке текстом и поднося его к глазам Арона.
   - Нет. - Арон напрягся, ожидая удара. Он хотел любым способом поломать им
сценарий, хоть как-то выиграть время.
   Главарь задумчиво кивнул и отвернулся.
   - Убейте одну из девочек, - тихо приказал он. - На выбор.
   - Нет! Постойте! Прошу  вас!  -  пронзительно  закричал  Арон.  Худощавый
приставил глушитель к виску Ребекки,  взвел  курок  пистолета  и  глянул  на
своего предводителя.
   - Одну секунду, пожалуйста, Дональд, - тот снова поднес листок  бумаги  к
лицу Арона и включил магнитофон.
   - Дядя Сол. Деб, детишки и я, мы все в порядке, но я прошу вас - сделайте
все, что они вам скажут... - начал Арон. Он медленно прочитал  те  несколько
абзацев, что были напечатаны на бумажке. Это заняло меньше минуты.
   - Прекрасно, Арон, - похвалил главарь. Два человека снова схватили  Арона
за волосы и с силой запрокинули его голову назад. Арон едва мог дышать - так
напряглось его горло; скосив глаза, он пытался хоть что-то увидеть.
   Простынку сняли со стены и унесли.  Один  из  банды  вытащил  из  кармана
куртки кусок черного полиэтилена и расстелил его на полу перед  Деборой.  От
него несло запахом дешевой клеенки.
   - Тащите-ка его сюда, - приказал  главный,  и  Арона  снова  поволокли  к
пуфику. В ту секунду, когда они отпустили его волосы, Арон распрямился,  как
пружина, ударил головой вожака в подбородок, повернулся, боднул еще одного в
живот, уворачиваясь от множества потянувшихся к нему  рук,  ногой  нацелился
противнику между ног, но промахнулся, и тут его свалили -  один  потянул  на
себя, двое навалились сверху, он снова сильно ударился  лицом,  но  ему  уже
было не до этого...
   - Что ж, начнем сначала, - спокойно сказал  красавец,  ощупывая  разбитый
подбородок. Позевывая, он пытался  натянуть  мышцы  челюсти.  Синяк,  скорее
всего, окажется ниже подбородка.
   - Кто вы? - выдохнул Арон, когда они снова рывком усадили его  на  пуфик.
Один из них стянул его щиколотки липкой лентой.
   Ему никто не ответил. Худощавый подтащил Дебору и поставил ее  на  колени
на черный полиэтилен. У двоих в руках были тонкие проволочки сантиметров  по
пятнадцать, заостренные с одного конца, а с другого заделанные в  деревянные
конусовидные рукоятки. В комнате страшно воняло газом. Арон чувствовал,  что
его вот-вот стошнит от запаха.
   - Что вы хотите делать?  -  Горло  Арона  так  пересохло,  слова  звучали
хрипло. Главарь что-то отвечал ему, но мысли Арона,  казалось,  пошли  юзом,
словно автомобиль на черном льду, мозг его переключился  в  какое-то  другое
измерение, и Арон  стал  смотреть  откуда-то  сверху  на  все  происходящее,
отказываясь принять, осознать то, что должно случиться, и все же  зная,  что
это непременно случится, чувствуя,  что  нет  никакой  возможности  изменить
что-либо хотя бы на один миг - ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем...
Сердце  сдавило  от  невероятной,  неумолимой   безнадежности,   той   самой
безнадежности, что ощущали  до  него  сотни  поколений  евреев  -  у  дверей
крематориев или смертельных "душегубок", или перед стихией огня, пожирающего
их храмы, города, гетто, или под ударами  бичей  свирепых  гоев.  "Дядя  Сол
знал", - подумал Арон, крепко зажмурившись и  отказываясь  понимать  разумом
происходящее.
   - Сейчас произойдет взрыв газа, - звучал будто где-то далеко  ненавистный
спокойный голос главаря. - Потом пожар. Обгоревшие тела будут  обнаружены  в
постелях. Опытный  коронер  или  врач  может  установить,  что  люди  умерли
незадолго до пожара, в котором обуглились тела, но он  этого  не  обнаружит.
Проволочка вводится в угол глаза - и  идет  прямо  в  мозг.  Остается  очень
маленькая дырочка, даже если тело не обгорело. - Он повернулся к  остальным.
- Я думаю, миссис Эшколь найдут в коридоре  наверху  -  она  будет  обнимать
руками своих детей. Им почти  удастся  ускользнуть  от  пламени.  Женщину  -
первой. Потом близнецов.
   Арон пытался вырваться, кричал,  сучил  ногами,  бился  головой,  но  его
держали крепко.
   - Кто вы?! - кричал он.
   - Кто мы? - переспросил красивый мужчина. - Да никто. Абсолютно никто.  -
Он отошел в сторону, чтобы Арон  мог  лучше  видеть  то,  что  будут  делать
остальные.
   Когда к нему подошли с проволочкой, Арон больше не сопротивлялся...

Глава 5

МЕЛАНИ

   Направляясь к северу и наблюдая из  окна  автобуса  бесконечную  вереницу
трущоб Балтимора и промышленной клоаки Вилмингтона, я вспомнила  строчку  из
Блаженного Августина: "На севере дьявол обоснует свои города".
   Я всегда испытывала ненависть к большим северным городам -  к  их  смраду
неперсонифицированного безумия, мрачным,  давящим  столбам  угольного  дыма,
ощущению безнадежности, которое словно окутывало грязные улицы и их не более
чистых  обитателей.  Всегда  считала,   что   самое   очевидное   проявление
предательства Нины Дрейтон - это  то,  что  она  променяла  юг  на  холодные
каньоны Нью-Йорка. Однако я не собиралась углубляться на север так далеко.
   Внезапно  обрушившийся  снегопад   скрыл   унылые   удручающие   картины,
мелькавшие за окном, и я вновь переключила внимание на то, что происходит  в
салоне автобуса. Женщина, сидевшая по другую сторону прохода, оторвалась  от
книги и лукаво улыбнулась мне, уже в третий раз с тех пор, как мы выехали из
пригородов Вашингтона. Я кивнула  ей  и  продолжала  вязать.  Я  уже  начала
подумывать,  что  эта  робкая  дама,  сидевшая  неподалеку,  вероятно,   лет
пятидесяти с небольшим, но отмеченная печатью дряхлости старой  девы,  может
мне помочь разрешить кое-какие проблемы.
   По крайней мере, одну из них.
   Когда мы выехали из Вашингтона, я ощутила облегчение. В молодости мне еще
нравился этот сонный, южного типа город;  вплоть  до  самой  второй  мировой
войны в нем царил дух свободной  раскованной  неразберихи.  Но  теперь  этот
мраморный  муравейник   казался   мне   претенциозным   мавзолеем,   кишащим
суетящимися насекомыми, стремящимися к власти.
   Я взглянула в окно на снежные завихрения и какое-то  мгновение  не  могла
даже вспомнить число и месяц. Первым в памяти всплыл день недели -  четверг.
Две ночи - со вторника на среду и  со  среды  на  четверг  -  мы  провели  в
каком-то жутком мотеле в нескольких милях от центра Вашингтона.  В  среду  я
приказала Винсенту отвезти "Бьюик" к окрестностям  Капитолия,  оставить  его
там и вернуться в мотель пешком. Это заняло  у  него  три  часа,  но  он  не
жаловался. В будущем он тоже  не  станет  жаловаться.  Во  вторник  ночью  я
заставила его позаботиться о некоторых необходимых частностях,  снабдив  его
обычной ниткой и иголкой, которую накалила на пламени свечи.
   Покупки, сделанные мною в среду утром, - несколько платьев, халат, нижнее
белье - удручающе контрастировали с теми изысканными вещами, оставленными  в
аэропорту, в Атланте. Однако  в  моей  дурацкой  соломенной  сумке  все  еще
оставалось почти девять тысяч долларов. Конечно, можно было получить  деньги
из сейфов и сберегательных счетов  в  Чарлстоне,  Миннеаполисе,  Нью-Дели  и
Тулоне, но пока у меня не было намерения воспользоваться этими суммами.  Раз
Нине было известно о моем счете в Атланте, она может знать и об остальных.
   "Нина мертва", - в который раз твердила я себе.
   Но из нас всех она обладала самой сильной Способностью. Она  использовала
одну из пешек Вилли, чтобы уничтожить его самолет, в тот самый момент, когда
сидела и болтала со мной. Возможно, она могла добраться до меня и из могилы,
ее Способность не умирала, пока астральное тело Нины Дрейтон  разлагалось  в
гробу. Сердце мое стало учащенно колотиться, и я искоса взглянула  на  лица,
едва различимые в автобусном полумраке...
   "Нина мертва".
   Сегодня 18 декабря, четверг, значит - до Рождества остается ровно неделя.
Мы встречались двенадцатого. С тех пор, казалось, миновала  целая  вечность.
За последние двадцать лет в моей жизни происходило не так уж  много  видимых
перемен, если не считать вынужденных поблажек, которые я делала себе. Теперь
псе переменилось.
   - Извините меня, - не выдержала та дама, что  сидела  по  другую  сторону
прохода, - но я не могу удержаться, чтобы не выразить свое восхищение  вашим
вязанием. Это свитерок для внука?
   Я одарила женщину своей самой лучезарной улыбкой.  Когда  я  была  совсем
маленькой и еще не знала о существовании вещей, которых не  положено  делать
барышне, я ездила с отцом на рыбалку. И больше всего  ему  нравились  первые
подергивания лески, робкие подрагивания  и  рывки  поплавка.  Именно  в  тот
момент, когда рыбка готова  была  проглотить  наживку,  рыболов  должен  был
проявить все свое умение.
   - О да! - ласково ответила я. От одной мысли о хнычущем внуке  меня  чуть
не стошнило, но я давно уже открыла для себя целительное влияние  вязания  и
психологический  камуфляж,  обеспечиваемый  им  в  общественных  местах,   -
Мальчик?
   - Девочка, - ответила я и проникла в сознание женщины. Это оказалось  так
же просто,  как  войти  в  открытую  дверь.  Я  не  встретила  ни  малейшего
сопротивления. Как можно осторожнее и незаметнее  я  скользила  по  мозговым
коридорам и переходам,  минуя  все  новые  и  новые  распахнутые  двери,  не
оказывая насилия, пока не добралась до центра удовольствия. Представив себе,
что ласкаю персидскую  кошку,  хотя  терпеть  не  могу  котов,  я  принялась
поглаживать ее, ощущая, поток удовольствия, вытекающий  из  нее  неожиданной
струей теплой мочи.
   - Ax! - воскликнула она и залилась краской, сама не  понимая,  отчего.  -
Внучка, как чудесно.
   Я стала поглаживать ее медленнее,  меняя  ритм,  соотнося  его  с  каждым
робким взглядом, который она бросала на меня, и увеличивая  давление,  когда
до нее доносились звуки моего голоса. Некоторые  люди  поражают  этой  своей
способностью  при  первой  же  встрече.  Среди   молодежи   это   называется
влюбленностью. У политиков это носит название плодотворной притягательности.
Когда подобный талант проявляется у оратора, обладающего хотя бы намеком  на
Способность, это приводит к массовой истерии толпы. Например, современники и
соратники Адольфа Гитлера часто упоминали, как хорошо они ощущали себя в его
присутствии, однако почему-то этому  факту  -  психологического  воздействия
личности на толпу -  уделяется  мало  внимания.  Несколько  недель  подобной
обработки, начатой мною сейчас, - и у этой женщины разовьется потребность  в
этом состоянии, гораздо большая, чем потребность  в  героине.  Нам  нравится
быть влюбленными, потому что это  единственное  чувство,  позволяющее  людям
максимально приблизиться к психологической наркомании.
   По  прошествии  нескольких  минут  малосодержательного,  ни  к  чему   не
обязывающего диалога эта одинокая женщина, выглядевшая настолько  же  старше
своего возраста, насколько я - моложе, похлопала рукой по свободному сиденью
рядом и предложила, снова залившись краской:
   - Здесь достаточно места. Может, вы присоединитесь ко мне, чтобы мы могли
продолжить беседу, не повышая голоса?
   - С радостью, - откликнулась я и засунула вязанье и спицы в сумку  -  они
уже сделали свое дело.
   Ее  звали  Энн  Бишоп,  она  возвращалась  домой  в   Филадельфию   после
длительного и неприятного пребывания  в  Вашингтоне  в  доме  своей  младшей
сестры. Через десять минут я уже знала о ней  все  необходимое.  В  уюзговом
поглаживании не было никакой надобности - эта женщина  изнемогала  от  жажды
общения.
   Энн происходила из благопристойной и благополучной филадельфийской семьи.
Трастовый фонд, основанный ее отцом, оставался главным источником ее дохода.
Она никогда не была замужем.  В  течение  тридцати  двух  лет  этот  усохший
призрак женщины опекал брата Пола, страдавшего параличом нижних конечностей,
который медленно переходил  в  полный  паралич  под  воздействием  какого-то
нервного заболевания. В мае  Пол  умер,  и  Энн  Бишоп  еще  не  привыкла  к
состоянию, когда не нужно постоянно думать о нем. Ее визит к сестре Элейн  -
впервые за восемь лет - оказался неудачным: Энн раздражали  неотесанный  муж
Элейн и ее плохо воспитанные дети - короче говоря, тетя Энн,  в  силу  своих
привычек старой девы, испытывала к этой семье лишь отвращение.
   Я была хорошо знакома с этим  типом  женщин,  поскольку  за  время  своей
долгой спячки не раз прибегала  к  образу  несчастной  женщины-неудачницы  с
целью маскировки. Она была спутником в поисках планеты, вокруг которой можно
было бы совершать свои обороты. Ее устраивал любой, лишь бы он  не  требовал
холодного и одинокого  эллипса  независимости.  Парализованные  братья  были
даром  Божьим  для  таких  женщин,  их  могла  бы  заменить  бесконечная   и
безраздельная преданность мужу или ребенку,  но  именно  уход  за  умирающим
братом представлял массу оправданий для пренебрежения другими обязанностями,
проблемами и утомительными  подробностями  бытия.  Неослабевающая  забота  и
беззаветность этих женщин всегда превращают их в эгоистичных монстров. В  ее
робких, скромных и нежных упоминаниях о  дорогом  усопшем  брате  я  ощущала
извращенный фетишизм судна  и  кресла-каталки,  тридцатилетнее  мазохистское
отрицание юности, женственности, зрелости, материнства, принесенных в жертву
смердящим потребностям  полутрупа.  Я  прекрасно  поняла  Энн  Бишоп  -  она
испытывала наслаждение из-за  того  процесса  медленного  самоубийства.  При
мысли об этом меня охватил стыд, что мы с ней  принадлежим  к  одному  полу.
Зачастую, встречая таких несчастных, я с трудом преодолеваю искушение помочь
им затолкать собственные руки в глотку, пока они не захлебнутся блевотиной и
уже окончательно не распрощаются с этим миром.
   - Ну-ну. Я понимаю. - Я похлопала Энн Бишоп по руке, пока она,  заливаясь
слезами, рассказывала о своих страданиях. - Я понимаю, что это такое.
   - Вы понимаете, - восторженно прошептала она. - Так редко можно встретить
другого человека, который понимает чужое горе. Я чувствую,  что  между  нами
много общего.
   Я кивнула и посмотрела на Энн Бишоп. Ей пятьдесят два,  ей  вполне  можно
было дать все семьдесят. Она  была  хорошо  одета,  но  из-за  ее  сутулости
дорогой костюм на ней сидел мешковато, казался  просто  безвкусной  домашней
одеждой. Темно-русые крашеные волосы были расчесаны  на  прямой  пробор,  не
менявший своего направления в  течение  сорока  пяти  лет,  грудь  безвольно
свисала, в глазах, обведенных  темными  кругами,  всегда  стояли  непролитые
слезы. Тонкий поджатый рот явно не был приспособлен для смеха.  Все  морщины
на лице шли сверху вниз,  глубоко  запечатлев  в  себе  непреодолимый  закон
земного притяжения.  Мысли  скакали  беспорядочно,  были  отрывочны,  как  у
перепуганной белки.
   Она подходила идеально.
   Я рассказала ей свою историю, назвавшись Беатрисой Строн,  поскольку  при
мне все еще оставались документы на  это  имя.  Мой  муж  был  преуспевающим
банкиром в Саванне. После его смерти, восемь лет назад, дело перешло к  сыну
моей сестры... Тодд - так звали  моего  выдуманного  племянника,  -  похоже,
собирался спустить не только все свои деньги, но и мои,  пока  осенью  этого
года не погиб вместе со своей  развратной  женой  в  страшной  автомобильной
катастрофе, оставив меня оплачивать расходы на похороны,  огромные  долги  и
своего сына Винсента. Мой родной сын  со  своей  беременной  женой  жили  на
Окинаве, они преподавали там в миссионерской школе. Я как  будто  бы  только
что продала дом в Саванне, расплатилась с последними долгами погибшего олуха
Тодда и теперь направлялась на север в поисках новой жизни для себя и своего
внучатого племянника.
   Это была полная  ахинея,  но  я  помогала  Энн  Бишоп  поверить  в  себя,
сопровождая каждое откровение легкими поглаживаниями ее центра удовольствия.
   - У вас очень красивый племянник, - промолвила Энн.
   Я улыбнулась и взглянула через проход, туда, где сидел  Винсент,  На  нем
была дешевая белая рубашка,  темный  галстук,  синяя  ветровка,  отглаженные
брюки и черные ботинки, купленные для него в Вашингтоне. Я  хотела  постричь
ему волосы, но потом по какому-то наитию решила оставить их длинными  -  они
теперь были чистыми и аккуратно собраны назад в хвостик.
   Он безучастно смотрел в окно на снегопад и  проносившиеся  мимо  пейзажи.
Изменить его лицо, напоминавшее мордочку хорька из-за отсутствия подбородка,
или уничтожить на нем прыщи оказалось мне не под силу.
   - Спасибо, - улыбнулась я. - Он пошел в мать..,  да  упокоит  Господь  ее
душу.
   - Он такой спокойный, - продолжила Энн.  Я  кивнула  и  позволила  слезам
увлажнить свои глаза.
   - Несчастный случай... - начала было  я  и  умолкла,  выдержав  паузу.  -
Бедняжка почти лишился дара речи после  той  автомобильной  катастрофы.  Мне
сказали, что он уже никогда не сможет говорить.
   - Боже мой, боже мой, - закудахтала Энн. - Нам не дано понять Божью волю,
остается лишь терпеть.
   Так мы утешали друг друга, пока автобус с шипением проносился по  виадуку
над бесконечными трущобами южной Филадельфии.
   Энн Бишоп была в восторге, когда мы приняли ее  приглашение  погостить  у
нее несколько дней.
   Окраины Филадельфии были перенаселены, изобиловали шумом и грязью. Вместе
с Винсентом, который нес наши сумки, мы добрались до  метро,  и  Энн  купила
билеты до станции "