не можешь представить себе, как я надеялась  -  и  надеялась,  и
старалась не обольщаться.
   - Ливи, скажи мне словами то, что, мне кажется, я слышу, но боюсь  до
конца быть в этом уверенным. Мы снова вместе?  Ты  принимаешь  меня?  Мы
будем  вместе  растить  Джонатана?  Соберем  кусочки   старых   разбитых
отношений и создадим из них нечто неповторимое?
   - Я так много лет прожила впустую. -  Взяв  руку  мужа,  которой  тот
убирал ей со лба волосы, она прижала его ладонь к губам, и горячие слезы
обожгли ей сомкнутые веки. - Я не хочу терять больше ни мгновения, Марк.
Оставайся со мной навсегда.
   - Навсегда. - Осторожно склонившись к Оливии, он поцеловал ее в губы.
- Наш сын и  наследник,  по-моему,  старается  нарушить  сентиментальный
момент.
   Ребенок беспокойно заворочался, скривившись,  широко  раскрыл  рот  и
неожиданно громко заявил о своей потребности в пище и внимании.
   - Мой  второй  мужчина  нуждается  во  мне.  -  Повернувшись,  Оливия
просунула руки под младенца и подняла его, но он не перестал плакать.  -
Ему нужна сухая пеленка и моя грудь - именно в таком порядке. Марк?
   Граф засмеялся.
   - Или ты, или Матильда. У меня, пожалуй, еще нет сил. -  Оливия  тоже
улыбалась.
   - Не думаю, что мужские руки приспособлены для  такой  работы.  -  Он
прошел в другой конец комнаты за сухой пеленкой. - Ливи, ты  никогда  не
заставляла меня делать это для Софии.
   - Значит, самое время учиться. Должна признаться, у меня  тоже  давно
не было практики. Давай посмотрим, что нам удастся сделать вдвоем.
   Прежде чем чистая пеленка успешно,  хотя  и  несколько  неумело  была
положена туда, куда следует, они  много  смеялись  и  приговаривали,  но
ребенок продолжал хныкать, пока Оливия,  откинувшись  на  гору  подушек,
грудью не остановила плач.
   - О! - Она  с  умилением  смотрела  на  своего  крошку,  одной  рукой
поглаживая его мягкие темные волосы. - О, Марк, я опять  стала  матерью,
когда мечтала только об удовольствии стать бабушкой. Как чудесно!
   - О Боже, а я отцом, верно? Ливи, София здесь, и  Фрэнсис  тоже.  Она
горела желанием прийти пошуметь здесь,  принеся  с  собой  всю  дорожную
пыль, но я посоветовал ей умыться и выпить чаю, и  Фрэнсис  увел  ее.  Я
обещал вернуться за ними через десять минут, а это было  добрых  полчаса
назад.
   - София здесь? О, какой замечательный сегодня день! Пусть она придет,
как только этот голодный малыш кончит  сосать.  Может  быть,  пойдешь  и
скажешь ей об этом, Марк?
   - Да, конечно. - Снова заняв свое место  на  краю  кровати  рядом  со
своей вновь обретенной семьей, он смотрел на жену  и  сына  так,  словно
никогда не сможет насмотреться. - Еще мгновение, Ливи. Знаешь, я завидую
своему сыну.
   - Придет и твоя очередь, - мягко засмеялась она,  -  только  дай  мне
пару месяцев.
   - Я подожду. Но для моей  любви  не  требуется  такое  питание.  Лив,
именно сейчас, в данный момент, у меня есть  то,  чего  я  хотел  больше
всего на свете - передо мной моя жена с нашим сыном у груди и наша  дочь
под одной крышей с нами. Разве может быть большее счастье?
   И Оливия  улыбнулась  мужу  мечтательной  улыбкой  женщины,  кормящей
младенца.

***

   София закрыла дверь в спальню матери еще быстрее, чем открывала ее, и
с пылающим лицом повернулась к мужу.
   - Нам  нельзя  входить.  Очень  хорошо,  Фрэнсис,  что  ты  не  успел
заглянуть туда.
   - Боже правый, что же там происходит? Ведь  она  только  что  родила,
разве нет?
   - Мама кормит ребенка. А папа сидит на кровати и смотрит. И  ни  один
из них не смущен. - София покраснела еще гуще.
   - Софи, в тебе необычайно странная смесь дерзости  и  стыдливости.  -
Насмешливо хмыкнув, Лорд Фрэнсис одной рукой приподнял подбородок  жены.
- А что, по-твоему, она должна делать? Спрятаться в самый  дальний  угол
детской и завязать глаза ребенку?
   - Нет. Но я ожидала, что она, во всяком случае, будет смущена.
   - Софи, все то, чем мы занимаемся в темноте и  что  вызывает  у  тебя
соответствующие звуки удовольствия, привело бы  тебя  в  замешательство,
если бы мне удалось уговорить тебя как-нибудь однажды оставить зажженной
свечу, не так ли? А ведь не происходило бы  ничего  другого.  Знаешь,  я
могу в мельчайших подробностях описать тебе твое  тело.  А  ты  думаешь,
твой отец не знает, как выглядит грудь его жены - какая она на вкус и на
ощупь?
   - Ты как всегда  стараешься  поставить  меня  в  неловкое  положение.
Фрэнсис, у него темные волосы.
   - У ребенка? Удачное изменение темы, Софи.
   - А папа сидел рядом. И они, улыбаясь, смотрели друг на друга. Не  на
ребенка, а друг на друга. Как ты думаешь, Фрэнсис, что это означает?
   - Полагаю, это означает, что они улыбались друг  другу.  Но  вижу,  у
тебя вертится на языке другая интерпретация. Что ж, выкладывай.
   - Они снова вместе, вот что. И разве  может  быть  иначе?  Понимаешь,
Фрэнсис, это, должно быть, произошло еще в  прошлом  году.  Должно  было
произойти, раз у мамы родился ребенок. Но тогда из-за  своего  упрямства
они не смогли признаться, что не могут жить друг  без  друга.  А  теперь
ребенок соединил их, они останутся вместе и наконец-то будут  счастливы.
Могу держать пари, именно так все и есть.
   - Леди не пристало заключать  пари,  но  тем  не  менее  я  не  стану
возражать против твоей теории. А нам, пожалуй,  лучше  пойти  чем-нибудь
заняться, пока наследник Клифтона покончит с портвейном и сигарой.  Могу
я предложить тебе немного поразвлечься в наших апартаментах? В  матраце,
на котором мы спали прошлой ночью в гостинице,  наверное,  хранят  запас
угля для камина.
   - Фрэнсис!
   - Я понимаю, - вздохнул он, - на дворе день. Но  можно  притвориться,
что мы в Китае, Софи. А там, я думаю, сейчас темно.
   - Я покраснела бы с головы до пят.
   - Знаю. Именно это я и хочу увидеть. Ладно, если ты не  согласна,  то
нужно пойти куда-нибудь и затеять нашу ежедневную ссору. Сегодня  у  нас
ее еще не было, и день получается ужасно неинтересным.
   - Ничего подобного! - возмутилась София. - Значит, приехать в Раштон,
увидеть снова папу и убедиться, что его письмо означало именно то, что в
нем было написано, узнать, что у  мамы  уже  родился  ребенок  и  что  я
сестра, а ты зять, все это ты считаешь неинтересным?
   Нарочито громко зевнув, лорд Фрэнсис  повел  жену  в  направлении  их
комнат.
   - Я понимаю, - горячилась София, -  моя  семья  для  тебя  ничего  не
значит! У тебя всегда были братья, а теперь есть невестки, племянники  и
племянницы. Тебе не понять, что значит расти в одиночку,  да  еще  когда
родители живут врозь. Ты не представляешь, что значит мечтать  о  сестре
или брате. По-твоему, это все неинтересно?
   - Теперь становится интереснее, - спокойно ответил  Фрэнсис,  запирая
за ними дверь в их малую гостиную.
   - Теперь мама и папа снова вместе. Это то, о чем я мечтала  всю  свою
сознательную жизнь и что мы задумали осуществить прошлым  летом.  И  вот
мое желание исполнилось, и ты говоришь, что  это  неинтересно,  Фрэнсис?
Или тебе становится интереснее?
   - Гораздо интереснее. - Взяв в ладони лицо Софии, он провел  большими
пальцами поперек ее губ.
   - И не думай, что поцелуешь меня, и все  будет  хорошо.  Каждый  день
нашей супружеской жизни ты повторяешь это, а я, глупая, никогда не  могу
отказать. Но сейчас ты сказал, что тебя не интересует моя семья. Ни  моя
мама, ни мой папа, ни мой брат. И я тоже тебя не интересую. Прекрати!
   - Нет, все очень-очень интересно. - Фрэнсис легкими поцелуями касался
губ жены.
   - Прекрати!
   - Просто захватывающе.
   - Нет.
   - Неописуемо чудесно, восхитительно.
   - Не начинай делать это своим языком.
   - Почему?
   - Потому что это всегда лишает меня сил, - серьезно объяснила  София.
- Я жду от тебя извинений.
   - Вот они. Жалкие, льстивые, подобострастные извинения, Софи.
   - Ты из всего делаешь посмешище, дразнишься. - Она обвила руками  его
шею.
   - Нет, - возразил он. - Кое над чем я никогда не насмехаюсь. Даже над
двумя вещами - над моими чувствами к тебе и над тем,  что  внутри  тебя.
Кстати, сейчас не стоит сообщать эту новость.
   - Почему? Я не могу ждать.
   - Думаю, для них будет  потрясением  в  один  и  тот  же  день  стать
родителями и узнать, что через  шесть  месяцев  они  станут  бабушкой  и
дедушкой. Лучше подождем пару дней.
   - Фрэнсис, через шесть месяцев мой брат станет дядей. Интересно,  как
его зовут? Думаешь, я смогу узнать это, лежа на спине?
   -  Знаешь,  дорогая,  по-моему,  тебе  пора  преодолеть  эту  девичью
неприязнь к дневному свету. И я  скажу  тебе,  почему.  У  меня  твердое
намерение сделать то, что делает  сейчас  твой  папа,  когда  ты  будешь
делать то, что сейчас делает твоя мама.
   - Ты не посмеешь. Я умру от стыда.
   - "Здесь покоится леди София Саттон, которая ушла из жизни в возрасте
девятнадцати лет от стыда, когда ее муж взглянул на ее нагую грудь в тот
момент, когда она кормила младенца". Как  ты  считаешь,  это  достаточно
красочная эпитафия? Посетители церковного двора  наплакивали  бы  полные
ведра слез, проходя мимо, не так ли?
   София хихикнула.
   - О-о-о, нехорошо, Софи, совсем нехорошо. Предполагалось, что  в  это
время ты будешь выцарапывать мне глаза и не заметишь, что я привел  тебя
в спальню и укладываю  на  кровать.  Позволь  мне  быстренько  придумать
что-нибудь, чтобы оживить нашу ссору.
   - Фрэнсис, ты же на самом деле не собираешься это  делать  сейчас?  -
поинтересовалась София, коснувшись головой подушки.
   - Смотреть на твою обнаженную грудь при дневном свете или  заниматься
с тобой любовью в такое время, когда мне не  придется  разыскивать  тебя
впотьмах? Честно говоря, у меня в планах и то и другое, Софи.
   - Просто поцелуй меня, и этого пока будет вполне достаточно, Фрэнсис.
- София протянула к мужу руки, - Папа, безусловно, скоро придет за нами.
   - Об этом не беспокойся. Я запер все двери. Через  полчаса  мы  можем
снова на цыпочках подойти к спальне  твоей  матери.  Никто  и  знать  не
будет, чем мы занимались. А теперь позволь мне проверить, занимался ли я
любовью все эти месяцы с женщиной или с  крокодилом,  а  может  быть,  с
кем-то и еще страшнее.
   - Не будь таким противным. Не смотри.
   - М-м-м, пока что женщина, но никогда не знаешь, что  скрывается  под
следующим кусочком ткани, и в этом самое интересное. Я каюсь, милая, что
когда-то назвал этот день неинтересным.
   - О-о, я сейчас умру. Не смотри так  задумчиво,  Фрэнсис,  и  с  этим
отвратительным блеском в глазах. О, как мне хотелось  бы  погасить  его.
Правда, хотелось  бы.  Ты  самый  противный  на  свете!  Мне  вообще  не
следовало выходить за тебя замуж. Лучше бы я вышла замуж за жабу  вместо
того, чтобы принять твое предложение. Или за...
   - ...за угря, змею, крысу, буйвола, слона.  Однако  последнего  я  не
рекомендовал бы. Он будет слишком тяжел  для  тебя,  особенно  когда  ты
начнешь увеличиваться в размерах, моя любовь. М-м-м, полностью  женщина,
и, несомненно, вся пылающая до кончиков ногтей. Знаешь, я  люблю  каждый
дюйм твоего порозовевшего  тела  и  готов  без  дальнейшего  промедления
доказать тебе это.
   - Я тебя ненавижу. Правда, ненавижу.
   - Достаточно ссор для одного дня, - ухмыльнулся лорд Фрэнсис. -  Пора
поцеловаться и перейти к делу. Скажи, что любишь меня, Софи. - И склонил
к ней голову.
   - M-м, - ответила она.
   - Весьма неплохо.



   Мэри БЭЛОУ
   МЕЛОДИЯ ДУШИ

Перевод с английского В.Н. Матюшиной


Анонс

   Кем могла стать  немая  красавица  Эмили,  леди  Марлоу,  для  своего
тщеславного мужа?  Драгоценной  безделушкой,  украшающей  его  роскошную
гостиную, - и безмолвной слушательницей его болтовни Но - кем  была  она
для лорда Эшли Кендрика, что стал ее любовью еще в  детстве  и  навсегда
остался смыслом жизни?
   Очаровательной юной женщиной, к которой он  испытывает  непреодолимую
жгучую страсть.
   Однако Эмили принадлежит  другому  мужчине,  и  Эшли,  увы,  остается
надеяться лишь на чудо...

Пролог

1755 год

   Уехать было трудно. Но и оставаться невозможно. Он уезжал потому, что
был молод, полон энергии, не боялся риска и хотел самостоятельно строить
жизнь. Приходилось оставлять знакомые места и  близких  людей.  И  хотя,
будучи молодым, он был уверен, что рано или поздно снова увидит всех, но
понимал также, что расстается с ними, возможно, на много лет.
   Лорд Эшли Кендрик был младшим сыном  герцога,  а  следовательно,  ему
нужно было выбирать для себя серьезное занятие. Ни армия, ни  церковь  -
две области деятельности, приемлемые  для  младших  сыновей,  -  его  не
привлекали.
   Поэтому в свои двадцать три года он, отдав дань увлечениям юности, не
нашел  себе  иного  полезного  дела,  кроме  как   управлять   поместьем
Боуден-Эбби, принадлежащим его  брату  Люку,  герцогу  Харндону,  чем  и
занимался последние несколько месяцев. Его всегда привлекала  коммерция,
но отец категорически запретил  ему  подобную  деятельность,  считая  ее
неподобающей  для  аристократа,  пусть  даже  и   младшего   сына.   Люк
придерживался другого мнения.
   Поэтому Эшли, с благословения  брата,  отправлялся  теперь  в  Индию,
чтобы занять пост в Ост-Индской компании .
   Ему не терпелось уехать. Наконец-то он станет хозяином  своей  жизни,
будет делать то, что хочет, и сможет доказать самому себе, что  способен
стать творцом  своей  судьбы.  Ему  не  терпелось  начать  новую  жизнь.
Оказаться в Индии и стать независимым от брата.
   Труднее всего было прощаться. Он попрощался в день накануне  отъезда,
умоляя всех не провожать его утром, чтобы он мог  покинуть  Боуден-Эбби,
словно, как обычно, уезжает по делам и скоро вернется. Он  попрощался  с
Люком, с его женой Анной. И с Эмми...
   Эмми он не сказал  "до  свидания".  Просто  отвел  ее  в  сторонку  и
сообщил,  что  завтра  уезжает.  А  потом  положил  руки  ей  на  плечи,
улыбнулся, велел быть хорошей девочкой и ушел, не дождавшись ответа.
   Эмми, конечно, не смогла бы произнести в ответ ни слова, даже если бы
хотела. Она была глухонемой. Она умела читать по губам,  но  свои  мысли
могла выразить только огромными серыми глазами да еще мимикой и жестами,
которые  он  стал  хорошо  понимать  за  тот  год,  что  она  прожила  в
Боуден-Эбби,  как  и  некоторые  другие  знаки,  которые  они  придумали
исключительно для общения друг с другом.
   Она была сестрой Анны и приехала жить в Боуден вскоре после того, как
Анна вышла замуж за Люка.
   Эмми была еще ребенком. Несмотря на то что ей было пятнадцать лет, ее
глухонемота и необузданное свободолюбие - она  редко  одевалась  и  вела
себя как подобает высокородной юной леди - заставляли  Эшли  считать  ее
ребенком. Милым ребенком, которого он искренне любил и  которому  привык
поверять свои невзгоды  и  мечты.  Ребенком,  который  обожал  его.  Она
стремилась каждую свободную минуту провести в его компании,  заглядывала
в  окно  комнаты,  где  он  работал,  "слушала"  его  своими   чудесными
выразительными глазами, ходила за ним по пятам по поместью. Она  никогда
не  мешала.  Его  привязанность  к   ней   не   поддавалась   словесному
определению.
   Он боялся смотреть в глаза Эмми в день накануне отъезда.  У  него  не
хватило смелости сказать "до свидания". На следующий день Эшли сожалел о
своей трусости. Но он терпеть не мог прощания.
   Он встал рано, чтобы в  последний  раз  с  любовью  окинуть  взглядом
Боуден-Эбби, где с детства был его дом, хотя  и  не  собственный.  А  он
хотел создать свой дом, осуществить свои мечты.
   Сейчас, когда он уезжал и не  знал,  увидит  ли  когда-нибудь  Боуден
снова, Эшли понимал, что горячо любит его. Он завернул за дом, наблюдая,
как промокают от утренней росы сапоги,  и  чувствуя,  как  пронизывающий
ветер рвет с него плащ и треуголку. Он не оглядывался на  дом,  пока  не
взошел на вершину небольшого холма, откуда открывался вид на  аббатство,
газоны и деревья парка, раскинувшегося за ним.
   Дом. И Англия. Ему будет не хватать и того и другого.
   Он спустился по западному  склону  холма  и,  пройдя  сквозь  заросли
деревьев, вышел к водопаду, где плавное течение реки прерывалось  резким
понижением русла и вода перекатывалась через скалистый порог.
   За последний год он часто приходил к водопаду в поисках  уединения  и
покоя. В поисках цели жизни. Возможно, в попытке найти самого себя. Чуть
больше года назад он еще жил в Лондоне.  Но  Люк,  возвратившийся  после
долгого пребывания в Париже, спас его от долгов, извлек из омута разгула
и дебоширства и приказал вернуться в  Боуден,  пока  он  не  решит,  как
намерен жить дальше.
   Эмми подолгу бывала у водопада вместе с ним. Однажды  он  сказал  ей,
что она очень хорошо умеет слушать. Это  была  правда,  хотя  она  и  не
слышала ни слова. Она  слушала  глазами  и  успокаивала  его  улыбкой  и
прикосновением маленькой теплой руки.
   Милая, милая Эмми. Ему будет не  хватать  ее,  пожалуй,  больше,  чем
кого-либо. При мысли о ней, его  маленьком  олененке,  у  него  защемило
сердце. Она была словно частицей дикой, нетронутой  природы.  Она  редко
носила кринолины под платьями и почти никогда не надевала наколку.
   По правде говоря, она даже волосы не укладывала в прическу, и  они  -
белокурые, волнистые - свободно ниспадали до талии. Если удавалось,  она
с удовольствием ходила босиком. Он не представлял  себе,  как  сумел  бы
прожить этот год без Эмми, без ее сочувствия, без  постоянной  радостной
готовности успокоить, когда ему было плохо,  когда  казалось,  что  Люк,
любимый брат, презирает его и не хочет иметь с  ним  ничего  общего.  Он
глубоко втянул воздух и медленно выдохнул его. Пора было возвращаться.
   Пока подадут экипаж, он успеет позавтракать, а потом  -  в  путь.  Он
зашагал к дому, надеясь, что домашние уважат его  просьбу  и  не  придут
провожать. Ему хотелось сразу, словно по  мановению  волшебной  палочки,
оказаться на борту корабля, вдали от берегов Англии.

***

   Эшли сказал ей вчера, что уезжает утром. Это не было  неожиданностью.
Последние несколько недель все  его  мысли  были  заняты  назначением  в
Ост-Индскую  компанию  и  отъездом  в  Индию.  Из   его   глаз   исчезли
растерянность, шаг стал пружинистым, и Эмми поняла,  что  потеряла  его.
Она ему больше не нужна. Он по-прежнему  разговаривал  с  ней,  позволял
ходить за ним по пятам и  сидеть  в  его  кабинете,  когда  работал.  Он
по-прежнему держал ее за руку, когда они  гуляли,  и  называл  ее  своим
маленьким олененком. Но он уезжал. Его ждала новая жизнь, о  которой  он
мечтал, которая была ему нужна. Эмми была искренне рада за него.  О  да,
она была рада.
   Леди Эмили Марлоу сидела на подоконнике в своей комнате и смотрела  в
окно. Занималось серенькое утро. У нее болело  сердце.  Сердце,  готовое
разбиться.
   Ей не хотелось видеть Эшли сегодня.  Она  не  выдержит,  если  своими
глазами увидит, как он уезжает.
   Она смотрела в окно,  чтобы  успокоиться,  но  внезапно  ее  охватила
паника. Неужели он уже уехал? Из окна не было видно ни подъездного пути,
ни каретного сарая. Может, экипаж стоит  еще  у  дверей?  Может,  в  это
мгновение он садится в экипаж, попрощавшись с Анной и Люком?..
   Он, наверное, поискал ее взглядом и расстроился, увидев, что ее  нет.
А вдруг он подумает, что она не захотела прийти? Вполне возможно, что он
уезжает навсегда. И она больше не увидит его. Никогда.
   Она спрыгнула с подоконника, схватила первый попавшийся под руку плащ
- красный - и, накинув его  на  плечи,  бегом  спустилась  по  лестнице.
Только бы успеть.
   Она чувствовала, что умрет, если опоздает.
   В холле не было никого, кроме лакея. Двери были распахнуты настежь, а
у дверей - сундуки и коробки. Экипажа снаружи не было.
   Эмили вздохнула с облегчением: значит, она не опоздала. Должно  быть,
Эшли завтракает. Она сделала несколько шагов в сторону  столовой,  лакей
бросился открывать перед ней дверь. Но она  ос