него прежними глазами, помнившими  стройного
симпатичного мальчика. На его лице появились линии - именно линии, а  не
морщины, - подчеркивавшие зрелость,  волевой  характер  и  говорившие  о
большом жизненном опыте, а тронутые серебром волосы,  такие  же  густые,
как и раньше, придавали еще большую  привлекательность.  Он  раздался  в
плечах и груди, но живот остался плоским, талия тонкой, бедра узкими,  а
кожа гладкой и упругой. В отличие  от  Кларенса  Марк  Клифтон  выглядел
моложе своих лет. Очевидно, он как и прежде следил за собой  и,  видимо,
много ходил пешком и ездил верхом, если судить по  тренированным  мышцам
его ног. "Интересно, - мелькнула у Оливии  мысль,  -  ходит  ли  еще  он
боксировать в зал Джексона, когда бывает в городе?"
   Маркус протянул к ней руки, и она, без колебания положив  ладони  ему
на плечи, наклонилась вперед, чтобы он мог взять ее за талию и  спустить
на землю. Несколько мгновений он держал жену на весу над  собой,  а  она
смотрела на его обращенное вверх лицо.
   Это было неизбежно. На протяжении многих дней Оливия чувствовала, что
это обязательно случится. Знала ли? Нет, однако подсознательно она этого
ждала и приходила в потайной сад, уверенная, что рано или поздно он тоже
придет туда. Ведь это был их сад, и он остался  таким  же  прекрасным  и
уединенным, как тогда, когда молодые люди обменялись первым поцелуем.  И
если что-то осталось неизменным в мире, то это был их сад.
   Маркус медленно опускал ее, так что  тело  Оливии  скользило  по  его
телу, пока ее ноги  не  коснулись  земли,  а  потом  наклонил  голову  и
поцеловал. Из-за его роста она,  как  прежде,  вынуждена  была  откинуть
назад голову.
   Оливия была ошеломлена тем, что все осталось прежним  и  одновременно
стало совсем другим. Это был тот Марк, каким он был всегда, и  все  было
таким знакомым и родным, что годы разлуки мгновенно откатились назад. Не
было  этих  бесконечных  лет,  остались  только  Марк  и  Ливи,  и   еще
необходимость  быть  вместе.  Он  был  единственным  мужчиной,   который
когда-либо интимно касался ее или целовал. Но все же что-то в нем  стало
иным. Обычно он касался  ее  приоткрытыми  губами,  и  они  наслаждались
теплотой и интимностью одних только поцелуев.  Она  любила,  свернувшись
рядом с ним на диване или сидя на его коленях, упиваться поцелуями  безо
всякой мысли о  том,  чтобы  пойти  в  постель.  Это  была  удивительная
духовная форма общения. Но он  никогда  не  целовал  ее  открытым  ртом,
полностью вобрав в себя ее губы, и не просовывал язык ей в рот, создавая
странные вибрации у нежной плоти губ. Потом его лицо  оказалось  над  ее
лицом, они снова взглянули друг на друга, на этот раз прямо  -  глаза  в
глаза. Наклонив голову, Марк покрыл нежными поцелуями ее виски и щеки, а
Оливия, положив локти ему на плечи, тыльной стороной пальцев провела  по
его гладкой, явно только что выбритой щеке.
   Они всегда были способны бесконечно, не смущаясь, смотреть друг другу
в глаза. Однажды друзья сказали, что Оливия и Маркус никогда не сидят за
столом во время разговора напротив  друг  друга,  потому  что  при  этом
вынуждены были бы смотреть в глаза друг другу, а для них это невыносимо.
Они долго смеялись, а  потом  сели  за  небольшой  карточный  столик  и,
упершись в него локтями и подперев руками подбородки, попытались смутить
друг друга взглядами,  но  непроизвольно  рассмеялись  и,  наклонившись,
обменялись легким поцелуем. Успешно просидев  друг  против  друга  целых
полчаса, супруги были освобождены от этого незабываемого испытания.
   Сейчас оба смотрели друг другу в глаза до тех пор, пока  он,  положив
одну руку женщине на плечи, а другую на талию, не привлек Оливию к  себе
и снова не поцеловал.
   На этот раз рядом с ней оказался незнакомец.  Его  теплый  и  упругий
язык настойчиво проникал к ней в рот, потом  медленно  уходил,  а  затем
снова отправлялся внутрь. Когда Оливия осознала, на что  это  похоже,  у
нее подкосились ноги, а затем стало не до размышлений  -  осталось  одно
неодолимое желание.
   Как ни странно, прежде она никогда не испытывала страсти,  хотя  пять
лет их совместной жизни были заполнены почти ежедневной близостью, и она
обычно - возможно, за исключением первой брачной  ночи  -  приносила  ей
удовольствие. Оливия наслаждалась, потому что занятия любовью доставляли
удовольствие Марку и потому что приятно принадлежать человеку,  которого
любишь больше всех на свете. Сама она считала, что испытывала с мужем  и
желание, и пик наслаждения.
   Но сейчас Оливия поняла, что никогда прежде не  знала  влечения.  Она
никогда не ощущала этой болезненной пульсации, распространяющейся от губ
к горлу, груди, животу и ниже. Никогда потребность отдаться его телу  не
заполняла ее почти до потери сознания.
   Остались  только  эта  пульсация  и  нестерпимое  желание,  чтобы  ею
обладали. Прижавшись к телу мужа, она одной рукой крепко вцепилась ему в
волосы, а другая ее рука заскользила вверх под  сюртуком  и  жилетом  по
теплому шелку рубашки на спине. Она широко раскрыла губы,  принимая  его
язык, и отдалась ритму, символизирующему  любовь.  Его  темные  глаза  с
пониманием и страстью смотрели из-под полуопущенных  век  в  глубину  ее
глаз, пока он увлекал ее за собой на мягкую землю, укладывал на траву  и
поднимал до талии муслиновое платье. Освободив жену от нижнего белья, он
подложил ей под голову свой сюртук и расстегнул пуговицы на бриджах.
   "Неужели это произойдет? Неужели я позволю? - не верила себе  Оливия.
- Одно дело обменяться поцелуями в  потайном  саду  и  совсем  другое  -
отдаться ему здесь. Может быть, пора положить  конец  этому  безумию?  -
Оливия смотрела на деревья, траву, цветы, карабкавшиеся  по  скалам,  ей
были видны солнечные часы позади и ясное голубое  небо  наверху,  и  она
полностью отдавала себе  отчет  в  том,  что  происходит  и  что  вскоре
произойдет. - Нет, - уверенно сказала она себе, -  я  никогда  не  смогу
обвинить его в насилии.
   В ней уживались две женщины: одна - беспристрастная  и  рациональная,
другая - хотевшая этого мужчину, стосковавшаяся  по  нему,  жаждавшая  и
знавшая с того момента, когда Оливия прочитала письмо Марка  с  просьбой
приехать, что это неминуемо произойдет. Разве можно было  встретиться  с
ним снова и не любить его? Как можно было, увидев  мужа,  скрывать,  что
она всегда любила его и продолжала любить даже тогда,  когда  ненавидела
больше всех на  свете?  То,  что  должно  было  вот-вот  произойти,  уже
невозможно было остановить, да она и не стала бы этого делать, даже если
бы могла. Оливия понимала, что позже будет стыдиться самой  себя,  будет
думать о сложностях, которые добавила в свою жизнь, об  аде,  в  который
попадет, вернувшись домой и снова оставшись в одиночестве.
   Опустившись на траву возле  нее,  Маркус  одной  рукой  распускал  ей
шнуровку под грудью, в то время  как  другая  его  рука,  скользнув  под
одеждой по голой  коже,  накрыла  ее  грудь.  Оливия,  закрыв  глаза,  в
безмолвном крике открыла рот. То,  что  он  делал  сначала  с  одной  ее
грудью, а потом с другой, было до боли знакомо.  Прикусив  нижнюю  губу,
она улыбнулась от удивления, что за столько лет ничего не забыла.  Марк.
Она хотела открыть глаза и назвать его этим именем, но поняла,  что  это
то единственное, чего ни в коем случае нельзя делать. Он  снова  целовал
ее,  а  его  рука,  оказавшаяся  внизу  у  нее  между  бедрами,   начала
проделывать незнакомые вещи, которые  довели  ее  до  исступления.  Тело
Оливии выгнулось вверх,  и  она,  не  отрываясь  от  губ  мужа,  просила
облегчения, о потребности в котором никогда прежде даже не  подозревала.
Обняв ее, он лег сверху, коленями раздвинул  ей  бедра  и  одним  резким
толчком вошел в нее. Внутри ее  и  внутри  ее  мира  что-то  взорвалось,
Оливия сжала мужа руками и ногами, а ее тело содрогалось, пока он быстро
двигался внутри ее, приближаясь к заветной цели.
   Она вряд ли осознала, что он почти немедленно  оставил  ее.  Лежа  на
боку рядом с ним на земле,  Оливия  положила  голову  ему  на  локоть  и
мгновенно уснула, накрытая его сюртуком.

***

   Граф догадывался, что Оливия каждый день  приходит  в  потайной  сад,
хотя никогда не следил за ней и сам старался не  бывать  там,  чувствуя,
что ей нужно пойти куда-то, где можно остаться одной. Он понимал, как ей
тяжело,  приехав  к  нему  ненадолго,  быть   вынужденной   остаться   в
Клифтон-Корте на целый месяц  и  ради  Софии  провести  в  его  обществе
гораздо больше времени, чем она рассчитывала. Все это  время  он  честно
старался не нарушать ее уединения и вот сегодня потерпел  неудачу.  Дамы
отдыхали в своих комнатах, готовясь к вечернему  празднику;  джентльмены
развлекали себя сами и не нуждались в обществе хозяина; не было  никаких
дел,  требовавших   его   персонального   внимания.   А   день   выдался
великолепный, солнечный и в меру  жаркий  -  день,  предназначенный  для
любви. И он любил жену, в этом Маркус никогда не сомневался. Никогда  за
все эти годы раздельной жизни он даже не пытался  разлюбить  ее.  Оливия
была той женщиной, которую он выбрал, чтобы прожить с нею жизнь.  И  что
бы ни случилось, его чувство оставалось неизменным. Он знал, что все еще
любит ее, еще до того, как она приехала, но чего он никак не ожидал, так
это своей потребности в ней. Не просто физического  влечения,  хотя  его
тоже нельзя отрицать,  но,  главное,  духовной  потребности.  Ему  снова
необходимо было общество Оливии, ее поддержка и уважение. И  ее  любовь.
Никогда и ни в ком, даже в Мэри, он не находил замены. Но как бы  сильно
ни влекло его к Оливии, он понимал, в каком эмоциональном напряжении она
находится из-за того, что ради  Софии  им  приходится  разыгрывать  этот
спектакль. Маркус прилежно старался поддерживать с ней  легкие  светские
отношения, чтобы не сказать или не сделать ничего такого, что  могло  бы
смутить или расстроить ее. В каком-то смысле это оказалось проще, чем он
предполагал. Оливию, как и прежде,  интересовало  управление  имением  и
положение арендаторов, и можно было беспристрастно,  но  с  неподдельным
интересом обсуждать  отвлеченные  проблемы.  Он  добросовестно  старался
исключить из их отношений все личное.
   Много лет назад Оливия ясно дала понять,  что  отказывается  простить
его, и всегда оставалась непреклонной. Покинув дом, он вначале писал  ей
ежедневно, и только через полгода  сообщил,  что  последний  раз  делает
попытку примирения. "Если ты и на этот раз откажешь мне, я буду вынужден
считать, что наш брак распался и от него осталось лишь одно название.  Я
оставлю тебя в покое и предоставлю жить своей жизнью, а  приезжать  буду
только по делам, касающимся Софии и имения", -  написал  Клифтон.  Кроме
этого, он написал, что никогда не станет пытаться отобрать у нее  Софию,
но будет регулярно видеться с дочерью, и еще раз сообщил, что изменил ей
один-единственный  раз  и  что  за  прошедшие  шесть  месяцев   это   не
повторилось и не повторится никогда,  если  она  простит  его  и  примет
обратно. В ответ Оливия написала  мужу,  что,  глубоко  и  серьезно  все
обдумав, пришла к выводу:  после  случившегося  никогда  больше  она  не
сможет снова быть ему другом, женой или любовницей.  Она  сообщила,  что
никогда не станет препятствовать Софии видеться с отцом, и добавила, что
будет благодарна, если он сдержит обещания, данные в  последнем  письме.
Граф поступил так, как просила Оливия, и месяц спустя после получения ее
письма сделал своей любовницей Патти, молоденькую  танцовщицу.  За  год,
проведенный с ней, он получил долю  забвения  -  но  очень  малую  долю.
Девушка была опытной куртизанкой, но Маркусу этот  опыт  был  совсем  не
нужен, он искал замену Ливи. Через  год  он  расплатился  с  девушкой  и
больше никогда не повторял эксперимента, хотя иногда  -  очень  редко  -
нанимал женщину на одну ночь.
   Сейчас, возбужденный их близостью, Маркус не спал, а, положив щеку на
макушку  жены,  смотрел  на  плетистые  розы,  взбиравшиеся   вверх   по
противоположной стене. Он с наслаждением вдыхал  аромат  женских  волос,
впитывал в себя тепло и нежность еще не одетого тела, лежавшего рядом  с
ним, с удовольствием ощущал тяжесть  головы  на  своем  локте  и  слушал
дыхание Оливии. И в то же время  он  чувствовал  себя  отвратительно.  В
конце концов, он отправился к ней через  лес,  втайне  надеясь,  что  ее
здесь не окажется, что она спокойно отдыхает в своих апартаментах. Входя
в сад и запирая за собой калитку, он  уверял  себя,  что  пришел  просто
поговорить с Оливией, вместе с ней вдохнуть аромат цветов и  насладиться
сиянием солнца, пришел... потому что должен был  прийти.  А  через  пару
минут он решил, что только обнимет ее, поцелует, как целовал  в  дни  их
помолвки, и позволит себе немного ностальгии. И чуть-чуть побалует себя,
сказал он себе вскоре, чувственно и действуя языком, как много лет назад
научила его Патти. А потом уже было слишком поздно.
   Маркус закрыл глаза и  погрузил  лицо  в  ее  волосы.  Он  чувствовал
отчаяние и безысходность - прийти в  сад,  запереть  калитку  и  уложить
Оливию на траву, как дешевую проститутку, словно это  была  единственная
цель его прихода! Он не знал, как  доказать  ей,  что  был  неуправляем,
опьянен страстью. Но он чувствовал отчаяние и по  другой  причине-с  ним
была не прежняя Оливия. Ее тело стало более зрелым и чувственным, и  это
вполне закономерно, ведь последний раз, когда он  спал  с  ней,  ей  был
двадцать один год, а сейчас - тридцать шесть. Но отличие было совсем  не
в этом, отличие было в опытности. Когда они расстались, она  была  такой
же наивной, неопытной, как и он. Во время занятий любовью она никогда не
проявляла  инициативы  и  не  обнаруживала  физической  страсти.  Оливия
получала удовольствие от их близости,  он  достаточно  хорошо  знал  ее,
чтобы не сомневаться в  этом.  А  ее  возбуждение  определял  только  по
затвердевшим соскам и  разгоряченному  телу.  И  они  всегда  занимались
любовью в буквальном смысле этого слова. Даже после  пяти  лет  интимных
отношений ее можно было бы  назвать  невинной.  Женщина,  с  которой  он
только что занимался любовью,  невинной  не  была.  Он  был  напуган  ее
мгновенным необузданным  возбуждением,  тем,  с  какой  готовностью  она
устремилась к нему навстречу, как изучала  его  тело,  прижимая  к  нему
ладони, как втягивала в себя его язык, стонала от желания и чуть  ли  не
свалила его  на  траву.  Когда  он,  раздевшись,  ласкал  ее,  она  тоже
одаривала его умелыми ласками и сразу же, едва он погрузился в ее  тело,
обвилась вокруг него и получила физическое  удовлетворение.  Женщина,  с
которой он только что был  близок,  была  не  та  Ливи,  с  которой  они
расстались, -  это  была  Оливия,  в  которую  превратилась  Ливи  через
четырнадцать лет.
   Лежа на траве, Маркус любовался розами и думал о том, кто привел  эту
уютно устроившуюся сейчас рядом с ним женщину от невинности  к  расцвету
чувственности и страсти, чему он только что был свидетелем. "Кларенс,  -
пришел к выводу граф, -  несомненно,  Кларенс.  Он  достаточно  красивый
мужчина и всегда был другом  Оливии,  впрочем,  и  моим  тоже".  Это  не
означало, что Маркус хоть на мгновение заподозрил, что между его  другом
и женой что-то было до того, как  он  и  Оливия  стали  жить  врозь,  но
сейчас, Маркус не сомневался, - их многое связывало. Что-то внутри  него
сжалось от болезненного тупого отчаяния и вспыхнувшего гнева, гнева,  не
направленного ни на кого конкретно. Во всяком случае,  не  на  Оливию  -
Клифтон по собственному опыту  знал,  что  почти  невозможно  оставаться
монахом на протяжении четырнадцати лет - и не на  Кларенса,  хотя,  быть
может, отчасти на него - о да, отчасти на него  -  и  даже  не  на  себя
самого за то, что был первопричиной всего. Возможно,  это  был  гнев  на
судьбу: за то, что позволила Софии заболеть именно тогда, когда  девочка
заболела, ни на день раньше, ни на день позже; за  то,  что  сделала  из
Ливи женщину, которая уговорила его поехать на  свадьбу  одному,  потому
что ему очень хотелось повеселиться с друзьями, -  поехать,  хотя  он  в
двадцать раз охотнее остался бы дома с женой и дочерью; за эту  дурацкую
вечеринку и его собственную слабохарактерность; за  всю  остальную  цепь
событий, приведших к краху их  супружества  к  этому  горько-сладостному
моменту. Вероятно, они с Ливи слишком любили друг друга.  Люби  Марк  ее
меньше, вероятно, мог бы умолчать о своей неверности и  наказать  только
себя одного. Люби Оливия его меньше, она, вероятно,  могла  бы  в  конце
концов простить его. Люби он ее меньше, вероятно, заставил бы ее принять
его обратно, и они могли бы заключить своеобразный союз.  Люби  она  его
меньше... Все это бессмысленные предположения, - оборвал  себя  граф.  -
Все обстоит так, как есть". Получив физическое  удовлетворение,  он  был
подавлен и расстроен причинами своего гнева.
   Оливия уже проснулась: Маркус  определил  это  по  дыханию  и  слегка
напрягшемуся телу и, закрыв глаза, загадал, что если она  улыбнется,  он
откроет ей свою душу. После всех прошедших лет еще раз попросит простить
его, хотя теперь прощать нужно было неизмеримо больше.  Медленно  сделав
вдох, он открыл глаза и чуть отодвинулся, чтобы посмотреть  ей  в  лицо.
Взгляд Оливии ничего  не  выражал.  Это  была  не  отрешенность  еще  не
полностью проснувшегося  человека,  а  нарочитое  безразличие  -  маска,
каменная стена. На лице женщины не было даже намека на улыбку.  До  боли
сжав зубы, Маркус вытащил руку у нее из-под головы, сел и, не  снимая  с
нее своего сюртука, аккуратно одернул  подол  ее  платья.  Затем  встал,
надел сюртук, стряхнул с одежды траву и, обернувшись, взглянул  вниз  на
жену. Та не пошевелилась, не изменила выражения лица и не произнесла  ни
слова.
   - Все же, Оливия, ты моя жена. - Он с трудом узнал свой ледяной голос
и, повернувшись, пошел по траве к калитке,  отпер  ее,  вышел  и  плотно
закрыл за собой.

Глава 8

   Вечером на балу София  открыла  для  себя,  что  все  соседи  отца  с
удовлетворением встретили известие о ее замужестве  и  были  обрадованы,
что она и ее будущий супруг решили венчаться в местной церкви.
   - В этих краях, должно  быть,  лет  двадцать  не  было  такой  пышной
свадьбы, - сказал мистер Ормсби. - Наверное, последними  из  венчавшихся
были ваши мама и папа, дорогая леди София. И нужно сказать,  та  свадьба
была очень неплоха.
   - Тогда тоже сияло солнце, - добавила миссис Ормсби, с улыбкой кивнув
графу и графине, которые стояли рядом с дочерью, встречая  гостей.  -  А
жених с невестой были удивительно красивы.
   - Но ваша пара нисколько им не уступает,  -  заметил  мистер  Ормсби,
подавая руку лорду Фрэнсису, - Вам повезло, молодой человек.
   - Очень повезло, сэр, - кивнул Фрэнсис.
   София  чувствовала,  что  соседям  приятно  снова  видеть  вместе  ее
родителей, и светилась  счастьем  и  надеждой.  В  этот  вечер  они,  ее
родители, выглядели  великолепной  парой  -  отец  в  черном  сюртуке  с
ослепительно белой сорочкой, а мать в шелковом бирюзовом  платы:.  София
сказала бы, что они слишком молоды, чтобы быть ее  родителями,  несмотря
на серебро в отцовских  волосах,  которое  лишь  придавало  графу  более
импозантный вид. Девушка улыбнулась и, сделав реверанс, подставила  щеку
для очередного поцелуя поздравляющему.
   Еще  раньше,  когда  Оливия  позвала  дочь  к  себе,  что  бы  вместе
спуститься к обеду, София обратила внимание на порозовевшие щеки матери.
Румянец был ярким и красивым, и она сначала решила, что мать прибегла  к
косметике. Но нет, румянец был естественным и не исчезал в течение всего
вечера.  А  хозяин  дома  в  этот  вечер  держался  весьма  скованно   и
официально, почти не  улыбаясь,  хотя  обходился  с  гостями  любезно  и
радушно. "Вполне понятно, что в такой  вечер  папа  ведет  себя  немного
неес