Кирилл усмехнулся Дибичу, и оба поняли друг друга.
     - Обращенный! - сказал Дибич, тоже улыбаясь.
     Они договорились о дальнейших действиях, и Дибич ускакал...
     Через  день  в Репьевке состоялись похороны жертв мятежа. Банда вкупе с
сельскими  кулаками  перед  отходом в лес учинила расправу над заложниками -
председателем  волостного Совета, продовольственным комиссаром, прибывшим из
города,  и  учительницей  -  той девушкой, труп которой остановил Кирилла на
дороге, во время атаки. Вместе с ними хоронили павших в бою красноармейцев.
     Восемь  прямых,  как  ящики,  гробов, сколочепных из неструганых досок,
стояли  на  церковной паперти - самом высоком месте, хорошо видном для всех.
Собралось  много  народу  из  окрестных  деревень,  да и Репьевка опомнилась
после  грозы  -  со  всех  дворов  вышли  на  площадь  люди,  и кучки детей,
перешептываясь, с любопытством сновали в толпе.
     Было  очень  ветрено,  дождь  переставал  и  снова  принимался. Красное
знамя,   склоненное  над  открытыми  гробами,  тяжело  покачивалось.  Чем-то
осенним  веяло  от  березок  и  пахучих  сосновых  веток,  которыми украсили
паперть.  К украшениям этим крестьянские девочки прибавили бумажные кружева,
вырезанные  из  старых  газет,  желтой  оберточной  бумаги  и набитые вокруг
гробов.
     Кирилл  одно  время  долго  смотрел  на  приподнятый  тонкий подбородок
убитой  девушки.  Лицо ее тянуло к себе, он должен был повернуться, чтобы не
видеть  его,  и  поднял  глаза.  Бурые  тучи мчались низко, словно приземляя
небосвод  на  окрестные  холмы.  Село  казалось  опущенным на дно громадного
котла, исторгнувшего кверху клубы дыма.
     Кирилл  должен  был открыть митинг и опять пробежал взглядом по гробам.
Ветер  шевелил  белыми  усами  Португалова,  и  спокойное лицо солдата будто
хотело улыбнуться.
     Стало  очень  тихо,  когда  Кирилл проговорил первое слово: "Товарищи".
Но,  несмотря  на  тишину, он почувствовал, что его не слышат. Впервые он не
мог совладать с голосом. И вдруг ему сжали горло слезы.
     Потом  гробы  были подняты на плечи, толпа двинулась с пением на другой
конец  площади, к приготовленной братской могиле. Три ружейных залпа ударили
в  небо,  опять  вспугнув  позабывших  недавнюю  тревогу  птиц. Лес не спеша
ответил на салют рокотом эха. Народ покрыл головы.
     Часом  позже  хвалынцы провели селом пленных, построенных в колонну. Их
пропустили мимо себя сидевшие на конях Извеков с Дибичем.
     Пленные    успели    подтянуться.   В   осанке   больше   сквозило   то
общесолдатское,  что  делало  их  чем-то похожими на своих конвоиров. Шаг их
говорил, что наступило покорное изнеможение духа, но ужас смерти миновал.
     Появившееся  в них сходство с красноармейцами словно обидело Кирилла, и
лица  пленных по-прежнему отталкивали его и наполняли тоскливой злобой. Сжав
брови,  он  следил,  как  колонна вышла из Репьевки и потянулась проселком к
большой  дороге,  в  город.  Потом  он повернул лошадь и, не сказав ни слова
Дибичу, отъехал прочь: предстоял еще суд над репьевскими кулаками.


27

     Выкупанная   дождями   окрестность   казалась  невиданно  яркой  в  тот
солнечный день, когда Извеков с Дибичем выступили по большаку на север.
     Осенние  краски  уже  заметно  вкрапились повсюду, но еще не пересилили
общего  землисто-зеленого  фона.  Трава  оживилась  после мокрых дней, вдруг
по-майски  налившись  изумрудом.  На  ее  сверкающих лужках особенно выпукло
виднелись  желтые  лапы  кленов.  На  черемухе  одиноко вспыхивали от солнца
прозрачно-малиновые,  повисшие,  как капли, листья. Перерытая земля огородов
была   лилова,   а   рядом  с  ее  устало-спокойным  цветом  буйно  отливали
перламутром кудлатые гряды капусты.
     Все  эти отдельные пятна потерялись в неудержимом размахе пространства,
едва Кирилл взял подъем изволока и, сидя в седле, оглянулся назад.
     Слева  уплывали  вдаль  береговые  кряжи,  вперемежку голые и курчавые,
которыми  начинались  меловые  Девичьи  горы, уходившие на юг, к Вольску. За
ними  кое-где горела Волга. Справа дубравились угольники и овалы чернолесья,
чем  дальше по материковой возвышенности - тем более темные, загадочные, как
бор.  Внизу,  чуть в сторону от большака, расстелилась Репьевка, обернутая в
слитную зелень садов.
     При  виде  этого  сельца, угнездившегося среди живописного сожительства
холмов  и  перелесков,  в сияющей чистоте утра и в такой тиши, что за версту
слышно  было  кукареканье  петухов,  Кирилл  нечаянно  для  себя  застыл. Не
поддавалось  никакому  уразумению,  что в этом селе, будто нарочно созданном
для  вечного мира, только что пронесся кровавый ливень, ужаснувший тех, кого
он застиг, и что сам Кирилл должен был окунуться в этот ливень.
     Он  сидел  в  седле  неподвижно,  опустив  удила,  и казался себе очень
маленьким  перед  лицом  пространства, которое невозможно было сразу окинуть
взором,  и  перед  тем  громадным по значению событием, в котором участвовал
трое  истекших  суток.  В  эту  минуту  он  отдавал  себе ясный отчет, что в
охватившей  Россию  гражданской войне событие где-то под Хвалынском обречено
на  безвестность  и  затеряется  в  общей памяти, как затерялась Репьевка на
карте  земного  шара.  Но  он  так  же  отчетливо  понимал, что это событие,
обреченное  на  безвестность,  составляет неотъемлемую тысячную часть из той
тысячи   частей,   из  которой  слагается  история.  И,  рассуждая  так,  он
одновременно  чувствовал,  что  ничтожное для подавляющего большинства людей
событие  в  Репьевке  для  него  выражает  сейчас  неизмеримо  много, как бы
заменяя  собою  ход  истории,  и он не в силах во всей глубине уразуметь это
событие,  как  не  может  сразу  охватить взором все пространство, перед ним
раскрывшееся  с  холма.  Неожиданно  вспомнил  он  поговорку:  войну  хорошо
слышать, да тяжело видеть.
     Он медленно отвел глаза от Репьевки. К нему шагом подъезжал Дибич.
     - Какое  спокойствие  вокруг, а? - сказал Кирилл, чтобы отвлечь себя от
того, что видел в Репьевке, и все продолжая думать о ней.
     - Чудо!  И  ведь  с  каждым шагом я ближе к дому, - обрадованно ответил
Дибич, придержал лошадь и тоже оглянулся назад.
     По   большаку,   наклонившись   и  тяжело  сгибая  колени,  поднимались
изломанным   строем  красноармейцы.  Это  был  небольшой  отряд,  человек  в
пятнадцать.  Уже  стало  твердо  известно,  что  нигде  в  уезде не возникло
какого-нибудь  непрерывного  фронта,  но  что  малочисленные  шайки из числа
разбитых  на  Суре  мироновцев  пробираются  к  Волге и производят налеты на
деревни,  угрозами и обманами увлекая крестьян к бунтам. Поэтому рота Дибича
была  поделена  на  отряды,  которым  ставилась  задача  очистить  ближайшую
окрестность  от  шаек.  Рота должна была затем соединиться в Хвалынске, куда
направлялся  и  отряд  во  главе с Извековым и Дибичем, сохранявший значение
центра для всех разбросанных групп.
     Отойдя  верст  на  пять  от Репьевки, отряд свернул с большой дороги на
проселок.  Путь  пересекали  овраги, заросшие кустарником и буерачным лесом.
Там,  где  тянулись  участки  чистого леса, дорожные колеи были бугорчаты от
выпиравших на поверхность корней борового дуба, и бугры мешали идти.
     К   ночному  привалу  красноармейцы  притомились,  кое-кто  заснул,  не
дожидаясь  ужина.  Ипат  с  Никоном раздували костер. Мальчуганы из деревни,
возле  которой  остановился  лагерь,  сначала  издали, потом все решительнее
подступая,  следили за тем, что делалось. Винтовки, составленные в козлы, не
давали их любопытству покоя.
     Кирилл  лежал  на траве, закинув руки под голову. Серые вершинные сучья
водяного  дуба чередовались с сосной, стрельчатым тыном иззубрившей закатное
небо. Пахло грибной сыростью низины.
     Вдруг насторожившись, Ипат бросил возню с костром.
     - Слыхали?
     Кирилл  вслушался,  но  ничему  не  мог  внять,  кроме плавного мычанья
пригнанного на деревню стада. Ипат с задором подмигнул:
     - Сейчас он у нас заговорит!
     Он  встал,  прижал  ко  рту ладонь и на нутряной, необыкновенно высокой
ноте  завыл. Скатываясь исподволь книзу, вой становился все сильнее, в то же
время  как-то  противоестественно  уходя  в самого себя, точно заглатываемый
животом,  пока  не  перешел  в  басистый  страшный  рык.  Ипат побагровел от
усилия,  глаза  его  вылезли  из  орбит  и,  налитые  кровью,  заискрились в
зрачках. Он оборвал рык отвратительным звуком, похожим на рвоту.
     Одни  красноармейцы  спросонья  вскочили  и  забранились, другие начали
смеяться. Какой-то мальчик выкрикнул с восторгом:
     - Эх! Вот матерущий!
     Ипат  погрозил  ему и потом, как регент, махнул растопыренными пальцами
на своих товарищей, чтобы притихли.
     Минуту  спустя  далеко  в  лесу повис ответный вой почти с точностью на
той  ноте,  с  которой  начал  подвывать  Ипат.  И  так  же,  но  словно еще
отвратительнее,   наполняя  весь  лес  перекатами  рыка,  вой  оборвался  на
судорожном извержении звериного нутра.
     - Сама   старуха,   -   важно   и  снисходительно  проговорил  один  из
мальчуганов.
     - Ага, это она, - подтвердили другие.
     - Видать, много у вас их развелось? - спросил Кирилл.
     - Поди-ка сосчитай! Целый выводок на натеке держится.
     - Далеко? - нетерпеливо спросил Ипат.
     Взгляд  его  перебегал  с Кирилла на детей, потом на тот клин леса, где
будто  еще  раскатывался волчий голос, и опять на детей, и снова на Кирилла.
Он  совсем  забыл  думать  о  костре,  и  в лице его появились несовместимые
выражения рассеянности и сосредоточенности. Важный мальчик толково ответил:
     - Рядом.  Сейчас  за  опушкой буровичник, - буровика растет, а за ней -
натек: лесные ручьи растеклись. Там и волчишня, на натеке на самом.
     - А  что,  товарищ  комиссар,  с  утра облаву не разрешите поставить? -
беспокойно  спросил  Ипат.  -  Весь  выводок  возьмем. Прибылые щенки теперь
подросли,  крупные будут. А может, и переярки за матерью ходят. Я с ребячьих
лет волчатник.
     Мысль  эта  тотчас  вызвала  страстное оживление. Все разом заговорили,
что,  конечно,  дело  плевое  -  взять  выводок,  что надо только хорошенько
обмозговать,   как  расставить  стрелков  да  побольше  собрать  загонщиков.
Нашлись  и  кроме  Ипата охотники, которым доводилось бывать на облавах, или
такие,  которые  явно  подвирали  и  хвастали,  так что мигом вспыхнул спор,
перебиваемый рассказами о разных случаях на волчьих охотах.
     - Что  ж,  ваша  деревня многих овечек недосчитывается? - опять спросил
мальчиков Кирилл.
     - И-и-и!  Овцы  да  гуси  -  что!  Как начали выгонять скотину - корову
зарезали! Потом нашли рога да два копыта. Все косточки растащили.
     - Почему же вы их не перебьете?
     - Палками, что ли?
     - А  ружьишек  в  деревне  нет?  -  невинно спросил Дибич и взглянул на
усмехнувшегося Кирилла.
     - Были.  Да  весной  отобрали, и дробовики, и винтовки. После чапанного
бунта.
     - Разве у вас чапаны были?
     - Нет,  у  нас  нет,  мы  советские,  - отозвались парнишки в несколько
голосов.
     - У  нас  не  чапаны,  у  нас азямы, - сказал важный мальчик, и все его
приятели заулыбались шутке.
     - Правда,  -  сказал  опять  с  нетерпением  Ипат, - разрешите, товарищ
комиссар,  наутро  обложить.  Я бы сходил, повабил, определил бы ихнюю точку
нахождения.
     Кирилл,  посмотрев  на Дибича, увидел, что и командиру тоже хотелось бы
попытать   счастья   на  охоте  -  он  так  же,  как  красноармейцы,  глядел
вопрошающе, в ожидании согласия.
     - Нет,  придется отложить, - сказал Кирилл так, чтобы все услышали. - У
нас,  товарищи,  есть дело, которое не терпит. Облава нас задержит. Отвоюем,
тогда уж поохотимся вволю.
     - Эх!  -  даже  крякнул  Ипат и, быстро отходя в сторону, запел на весь
лагерь:  -  Да  мы  их  в  один  бы мах взяли! Тут и фокуса нет никакого! Не
флачки развешивать! Не медведя на овсы ждать!
     И  долго  еще звенело его пенье вперемежку с возгласами красноармейцев,
возбужденных   соблазном  редкого  удовольствия,  каким  для  всех  казалась
возможная и напрасно упускаемая облава.
     Ночь  прошла  тихо.  Только  дважды противно распорол округу тоскливый,
еще  более  страшный,  чем  вечером,  вой,  и Кирилл, просыпаясь, различал в
темноте приподнявшегося человека, который, видно, маялся и не мог спать.
     Перед  утренней  перекличкой  Кирилл сразу заметил отсутствие Ипата. Но
тут,  один  за другим, прискакали двое связных с донесением отрядов. Нигде в
ближайших   окрестностях   противник  не  был  замечен,  в  деревнях  царило
спокойствие, и продвижение шло нормально.
     Приняв  рапорты,  Извеков  с  Дибичем  вернулись  к  отряду,  и  к нему
подбежал  Ипат.  Все  на  нем  кривилось: фуражка - козырьком на ухо, пояс -
пряжкой  набок,  на  вороте не хватало пуговиц, и видно было, что он черпнул
голенищами воды. Он выпалил, не переводя духа:
     - Рукой  подать,  товарищи  командиры!  Вот  за  этими березками сейчас
брусничная  полянка,  за  ней  дубняк,  а  там  мочажина, сосонкой прикрытая
сперва   реденько,  потом  гуще.  Вот  в  самой  гущине  они,  как  есть,  и
находятся...
     - Постой. На поверке ты был? - остановил его Кирилл.
     - Точно  так.  Угодил  как  раз,  как  меня  выкликали, - ответил Ипат,
улыбаясь виновато и хитро.
     - Прыткий. Кто тебе разрешил отлучаться?
     - Так  я же не отлучался, товарищ комиссар. Тут рукой подать. Все равно
что оправиться сбегать.
     - Смотри. В другой раз...
     - Так  ведь  тут  случай!  Весь  выводок у нас в руках, жалко не взять,
товарищ комиссар, а?
     Ипат  глядел  на  Кирилла  белесыми своими глазами, умоляющими, полными
страстной жажды действовать.
     Кирилл  никогда  не  охотился  на волков. Но в Олонецких лесах, в такую
красную  пору  осени, ему не раз, бывало, случалось побродить с крестьянами,
промышлявшими  ружьишком.  Нельзя было с любовью не вспомнить этих блужданий
по  золотым  просекам,  с  пищиком  в  зубах,  которому доверчиво отзывались
трепетнокрылые  порхающие  рябцы.  Кирилл глянул на лес. Утро было серое, но
безветренное,  и  словно  еще  краше светились на березах первые зажелтевшие
концы недвижно опущенных веток.
     - Там что, болото? - спросил он.
     - Какое!  -  воскликнул Ипат, почуяв, что дело приняло другой оборот. -
Какое болото! Так себе, потное место!
     - Как же ты на потном месте увяз по колено?
     - По-русски сухо - увяз по брюхо, - улыбнулся Дибич.
     - Да  не  увяз! Оступился в оконце. Ручеек растекся, полоем таким, вода
собралась в ямке, я не приметил, оступился.
     - Отстанем  мы  с  твоими волками, - по виду недовольно сказал Кирилл и
перевел взгляд на Дибича.
     - Нагоним  да еще перегоним, - уверенно сказал тот. - Наш маршрут самый
прямой, раньше всех отрядов в Хвалынске будем.
     - Ну,  налаживай!  -  отмахнулся Кирилл и слегка приструнил: - Но чтобы
на все дело не больше двух часов.
     - Да  мы,  будьте  покойны, - раз-два! - с упоением вскричал Ипат и, то
срывая  с  головы  фуражку,  то  опять  кое-как  нахлобучивая  ее, кинулся к
обступившим его красноармейцам.
     Однако   наладить  облаву  было  не  так  легко.  Все  стрелки  наотрез
отказались идти изгонщиками, каждый требовал, чтобы его поставили в цепь.
     В  деревне  мужики  тоже  упрямились.  Когда  одному сказали, что, мол,
чудак-человек,  тебе  же  будет  хуже, если твою корову зарежут волки, он не
торопясь сплюнул и ответил:
     - А мою уж зарезали.
     Началась торговля - кому идти.
     - У кого больше скотины, тот пускай и идет, - говорили бедняки.
     - Эка  бестолочь,  - кричал Ипат. - У кулака убудет - ему не страшно, а
ежели у кого одна скотина, с чем он останется?
     - На  трудповинность  положено брать сперва зажиточных, пускай они идут
первые и в облавщики.
     Вспомнили,  что  в  прежнее время охотники всегда выставляли загонщикам
вина.  Но  тут красноармейцы обозлились: они сами бы не прочь выпить, и - по
справедливости  -  им  надо  бы  поднести за то, что они перебьют зверя, а у
мужиков, поди, полны жбаны самогона!
     Только  ребятишки  рвались наперебой в дело, но и здесь не обошлось без
раздоров  и  даже  без  плача:  одних охотники взять соглашались, другим, по
малолетству, идти запретили.
     Наконец  обе  партии  были  готовы  - человек до тридцати загонщиков, с
палками  в руках, и четырнадцать стрелков. Ипат обратился к ним со степенным
наставлением:
     - Операция будет, стало быть, такая...
     Его  выслушали,  не  прекословя. Он брал на себя расстановку номеров, а
Никону поручал руководить загоном.
     Партии,  выступив  и  миновав  березняк,  разбились,  и  охотники пошли
влево, загонщики вправо, гуськом, соблюдая полную тишину.
     Кирилл   шел   по  стопам  Ипата.  На  брусничнике  кое-кто  попробовал
присесть,  пощипать  ягоды,  но  Ипат,  обернувшись, свирепо затряс кулаком.
Началось  дубовое  мелколесье,  за  ним  короткая, по пояс, сосонка, которую
приходилось  осторожно  раздвигать.  Потом  ступили  на  сырую почву, сапоги
зачавкали,  Ипат  все  оборачивался,  тараща глаза, и по безмолвно прыгавшим
губам  его  было  понятно,  какие  избранные  поучения  читал он нарушителям
тишины.
     Вдруг  на  затянутой  осокой  плешине  он остановился, пальцем подозвал
Кирилла и указал на маленькие зеркальца ржавой стоячей воды в траве.
     - Молодые  нарыли  себе  колодцы,  для  водопоя,  - прошептал он на ухо
Кириллу. - Вон по краям когтями нацарапано.
     Он долго прислушивался к безмолвию, накренив голову на вытянутой шее.
     - Сейчас мы повабим, убедимся, где они, - шепнул он.
     Опять,  как вечером, он прижал ко рту ладонь и завыл. Медленно наполнял
ни  с  чем  не сравнимый звук бездонные мешки и карманы лесной чащи, пока не
захватил  всего  леса, не растекся и не исчез высоко над макушками деревьев.
Долго  этот  мрачный  зов  оставался безответным. Затем, как отдаленное эхо,
зародился  в  глубине леса и стал взбираться к небу тягучий отзыв зверя. Это
взвыла волчица.
     Но  странно,  -  голос шел совсем не оттуда, откуда ждали его охотники:
волчица  обнаружила  себя  у  них  за  спиной, вне круга, который собирались
оцепить  облавщики. Ипат вытянулся стрункой, напрягая слух, стараясь в то же
время  сообразить  -  можно  ли  поправить  дело,  и  уже  понимая,  что оно
непоправимо, если волчица увела за собой весь выводок.
     Тут  неожиданно  заголосил  впереди  по-собачьему  высокий  лай молодых
волков, рьяно и вперебой ответивших матери.
     - Здесь! - почти вслух выговорил Ипат.
     Он  не  в силах был удержать своего торжества, кровь хлынула к его лицу
потоком, и он с усердием закивал товарищам, что все, мол, будет ладно.
     Волки  лаяли  фальцетами  с  лихим подвыванием, все более забиячливо, и
быстро  приближались к охотникам, так что многие невольно вскинули винтовки,
готовясь их встретить.
     - Это они на добычу: мать с добычей, - шепотом объяснил Ипат.
     В  этот  момент  Кирилл  щелкнул  затвором.  Сухой,  не  очень  громкий
металлический  треск  настолько  был  чужд  естественности  природных лесных
звучаний, что волки сразу примолкли.
     Ипат  в  необычайном  страхе,  исказившем  его белый взгляд, смотрел на
виновника.  Кирилл,  подавленный,  стоял  с открытым ртом, и над бровями его
заблестел  пот.  Казалось, минуту Ипат не знал, что делать. Потом он овладел
собой  и  торопливо, но с крайней настороженностью начал разводить и ставить
стрелков на номера.
     Цепь  заняла  линию  двух  заросших  просек,  и на самом скрещении этих
просек  Ипат поставил Кирилла, а рядом - Дибича. Это было верное место: сюда
вели (как он выразился) "ихние преспекты" - нахоженные выводком тропы.
     Кирилла  прикрывала  низкорослая  сосна.  Он нашел в ее мохнатых ветках
просвет,  дававший  необходимую видимость участка. Через этот подзор он стал
изучать  отдельные  коренастые стволы ред