ьно  оттягивая  его  локоть  книзу и на каждом шагу
останавливаясь:
     - Тогда  что  же  наш  адвокатишка  выкидывает?  Не  моргнув глазом, он
просит  у председателя суда слова и говорит: что касается статьи, на которую
сослался  господин  обвинитель,  то  ему  следовало  бы обратить внимание на
разъяснение  сенатской  комиссии  за  номером  1215  от  десятого мая тысяча
восемьсот  девяносто  девятого  года, где этой статье дается совершенно иное
толкование.  И  садится. Суд удаляется на совещание. Обвинитель сломя голову
летит  в  библиотеку  и  - можешь себе представить? - ни похожего номера, ни
такого  числа  мая  месяца  в  сенатских  решениях не обнаруживает. Тогда он
кидается  в  адвокатскую  и  -  понимаешь - вне себя от злости заявляет, что
господин  защитник  ввел  суд  в заблуждение, ибо сенатского разъяснения, на
которое   адвокат  сослался,  не  существует  в  природе!  Тогда  наш  нахал
преспокойно  отвечает: "Значит, я ошибся. Но об этом, господин прокурор, вам
надлежало  сказать суду в зале заседаний, а теперь поздно, - ваш темперамент
уже не может иметь влияния на дело!" Как тебе нравится, а?!
     Опять  высокий  смех  на  звонком  фальцете  пронесся  по  коридору,  и
худощавый  чиновник  наконец дотянул на своем локте почти повисшего толстяка
до выхода.
     Как  только  улеглись  отголоски  смеха,  из  поворота  коридора, звеня
кандалами,  появился  арестант  в сопровождении стражника. Они молча выбрали
место  наискосок  от  дивана,  который  занимали  Извекова и Лиза, и уселись
спокойно, как люди, привыкшие подолгу терпеливо дожидаться.
     Арестант  был  рослый, с красивым узким лицом и умным, но заторможенным
взглядом,  без  движения в матовых зрачках. Небольшой, правильный, как будто
срисованный  с  картинки  рот  был  взят  в  скобочки  горьких  морщин, тень
непобритой  бороды резко подсинивала щеки. Он сидел с раздвинутыми коленями,
узенькая  цепь  свисала  из-под суконной куртки между ног, усами расходясь к
щиколоткам.  Она  коснулась  пола несколькими звеньями. Стражник рядом с ним
был  коротышкой. На бедре у него болтался длинный револьвер в черной кобуре,
на  которой  сияющим  салом  в подробностях обозначалась система оружия - от
курка  и барабана до огромной мушки. Садясь, стражник передвинул револьвер с
бедра  на  ногу,  и  кобура  достала  кончиком  до коленки. Он вытер кулаком
соломенно-желтые  ершистые брови и грозно кашлянул. Оба они стали глядеть на
женщин.
     Лизу  взволновал  остановившийся  на ней взгляд арестанта. Неподвижная,
притягающая,  бессветная глубина его зрачков пробуждала одновременно страх и
какое-то   почитание.  Молодой,  видимо  очень  сильный,  человек  о  чем-то
неотступно  думал,  но  лицо  его  словно  навсегда  отказалось выражать ход
размышлений.  Оно  не  было  мертво,  оно  было  живо,  но  той живостью без
перемен, какая бывает на портрете.
     Лизе  пришлось  употребить  очень  трудное  усилие, чтобы оторваться от
глаз  необычайного  человека.  Обернувшись  к Вере Никандровне, она увидела,
что  та тоже смотрит на арестанта и также не может оторваться. Тогда Лиза, с
боязнью  и  неодолимой  тягой,  опять  перевела взор на арестанта и внезапно
заметила,  как  его  рот  чуть-чуть утратил свою нарисованную правильность и
сделался до-детски злым. Она вдруг шепнула Вере Никандровне:
     - Можно для него что-нибудь сделать?
     - Что-нибудь дать? - не поняла Извекова.
     - Да, да. У меня ничего нет. У вас есть?
     Вера Никандровна открыла ридикюль.
     - Только вы, вы! Я не могу, - сказала Лиза.
     Вера Никандровна осторожным голосом спросила у стражника:
     - Разрешается подать... ему?
     - Христа    ради?    Христа   ради   можно,   -   согласился   стражник
покровительственно.
     Извекова  приблизилась  к арестанту. Он протянул руку и взял деньги, не
проговорив  ни  слова, а только сдвинув коленки, в кандалы как будто сказали
за него, на своем языке, что он хотел.
     - Сколько? - поинтересовался стражник.
     Арестант  разжал  кулак.  Стражник  пальцем  пересчитал  на  его ладони
деньги и мотнул головой, разрешая спрятать.
     - Поди купи махорки, - сказал арестант, нехотя шевеля губами.
     Стражник  почесал  лоб,  сдвинул  фуражку  на затылок и потом - солидно
водворяя ее на положенное место:
     - А потребуют к следователю?
     - Дай бог - к обеду.
     - Смотря как, - усомнился стражник.
     - Без  тебя  дверь,  что  ли,  не  найду?  -  сказал  арестант, немного
подумав.
     - Ты найдешь. А с меня спросят: где конвоир?
     Они  разговаривали,  не  глядя друг на друга и по-прежнему рассматривая
женщин.  Стражник придержал одной рукой револьвер, другой вытащил из кармана
жестяную  коробку и щелкнул по ней ногтем. Открыв, он поставил ее на сиденье
и  вместе  с  арестантом  начал свертывать цигарку. Ничего на свете будто не
существовало  для  них,  кроме  закуривания: серьезны и благоговейны были их
движения,  точно  под  руками  у  них  находился  жертвенник,  а не облезлая
жестянка  из-под  монпансье.  Уже кончая курить, стражник проговорил в таком
спокойствии, будто разговор и не прекращался:
     - Пойдем домой - купим.
     - Домой?   -  сказала  удивленно  Лиза,  обращаясь  наполовину  к  Вере
Никандровне, наполовину к стражнику.
     Он  блаженно ухмыльнулся, как дед, шуткой напугавший ребенка, и пояснил
со снисхождением:
     - К себе в тюрьму, барышня.
     Вера  Никандровна,  как  всегда  -  в волнении, прижала руки к груди и,
подавшись вперед, почти привстав с дивана, заторопилась:
     - Вы  извините,  я  хочу спросить. Не скажете ли... Что может означать,
если...  Вот  у  меня  сын  временно  в заключении. И до сих пор разрешалось
приносить  для него белье. И теперь вдруг запретили. Вы не скажете... почему
такое...
     - Это смотря как, - ответил стражник.
     Арестант покосился на него свысока и спросил:
     - Он - политика или уголовный, сын-то?
     - Нет, что вы, - какой уголовный! - испугалась Вера Никандровна.
     Арестант  глядел  на нее, и по-прежнему лицо его было красиво и немного
злобно в неподвижной правильности черт.
     - Про  политику  -  не  знаю. А у нас перестают принимать с воли, когда
назначат в этап либо если в карцер посадят.
     - В карцер - соответственно, - подтвердил стражник.
     - Боже  мой, - вырвалось у Веры Никандровны, и Лиза в страхе остановила
на ней глаза.
     Какие-то  дамы  пришли со двора, за ними ввели нескольких арестантов, и
помещение  заполнил стук грубых чеботов, тяжелый запах ношеного сукна. Народ
рассасывался  комнатами, поворотами коридоров, - лабиринтом большого старого
здания.  На смену исчезнувшим входили новые люди, и уже непрерывно нарастало
движение   на   потребу  заработавшей  огромной  неуклюжей  машины,  которая
пожирала  вместо  топлива  просителей,  подсудимых,  обвиняемых, свидетелей,
жалобщиков, истцов.
     В  момент  большого  оживления,  точно  возникнув  из  него, показалась
фигура  Пастухова. Как повсюду, куда бы он ни явился, Александр Владимирович
сразу  обратил  общее  внимание своей осанкой - непринужденной, утверждавшей
себя,  как отрадная самоцель. Все, кто находился в коридоре, следили, как он
выступал,  а  он,  наверно,  не  заметил бы никого, если бы Вера Никандровна
порывисто не встала с дивана, когда он проходил.
     - Здравствуйте,   Александр   Владимирович,   -   сказала   она  в  том
взволнованном  просительном  тоне, какой у нее все чаще прорывался последнее
время.  -  Будьте  так  любезны: стало ли вам известно - по одному ли делу с
моим Кириллом вас беспокоят или что другое?
     У  Пастухова  быстро вздернулись щеки, образовав обычную непроницаемую,
гипсовую  улыбку,  и  он  отвел взгляд на Лизу. В то же время он бегло пожал
руку  Извековой  и  слегка  неряшливо  пропустил  через  приоткрытые зубы не
совсем внятные слова:
     - Видите  ли.  Совершенно  ничего нельзя разобрать. Впечатление - что я
попал  в  Китай. Кланяются, говорят - не беспокойтесь, но я не могу понять -
что этим крючкотворам нужно? Факт тот, что меня тянут по какому-то делу.
     Он все смотрел на Лизу, и она по-гимназически поднялась.
     - Мы  знакомы,  -  полу  спросил  он,  расшаркиваясь,  - тут так темно.
Простите... Вы тоже к товарищу прокурора?
     - Да,  меня должны сейчас вызвать, - сказала Вера Никандровна. - Мы тут
давно.
     Он  понял,  что  если они пройдут первыми, то его положение затруднится
уже  тем,  что  он  будет  вторым,  и  ему откажут в просьбе легче. Его щеки
поднялись выше.
     - Извините,  вы  не  против,  если я пройду раньше вас? У меня отчаянно
болит голова. Я не спал всю ночь.
     Вера  Никандровна  согласилась  без  колебаний,  даже  поспешно, и он с
большой живостью проследовал в канцелярию.
     Он  пробыл  там недолго и вышел словно подмененный: вся картинность его
увяла,  он  ступал  редкими,  скучными  шагами.  Он  подсел  к  Извековой  и
выдохнул, отдуваясь:
     - Просили подождать. Подождать - это вежливость чиновников.
     Рассмотрев   арестанта   усталым,  но  ненасытным  своим  взглядом,  он
подоткнул большим пальцем нижнюю губу и хитро усмехнулся Лизе:
     - Вот  так  вот  закуют  в  железны  кандалы  и  двинут по Владимирской
дорожке. И ничего не поделаешь! Черт знает что!
     - Вы, собственно, о чем хлопочете? - спросила Извекова.
     - Чтобы  сняли подписку о невыезде. Я же не могу тронуться с места. Как
квашня  - с печки. Дикость! Просил, чтобы принял прокурор, мне отвечают - не
полагается.  А  что  полагается?  Напишите  прошение,  прокурор  рассмотрит.
Дикость!
     - Знаете,   -   вы   совершенно  правы!  -  словоохотливо  начала  Вера
Никандровна,  готовясь  посвятить  Пастухова  в историю своих хождений, но в
эту минуту ее пригласили в канцелярию.
     Ознобишин  проводил  Извекову  до  кабинета  товарища  прокурора.  Вера
Никандровна   знала   эту   комнату  -  с  окнами  в  полотняных  шторах,  с
внушительным  столом  посредине,  с  тремя  креслами в отдалении от него и с
чиновником,  похожим  на  нерушимую  принадлежность  кабинета.  Привстав, он
показал  на  кресло  и опустился не сгибаясь. На белом его кителе не заметно
было  ни  одной  складки.  Сейчас  же,  как только Вера Никандровна села, он
заявил, вытачивая раз навсегда отобранные слова:
     - Его  превосходительство  господин  прокурор  палаты  наложил на вашей
просьбе  резолюцию:  отказать  ввиду отсутствия основания для смягчения меры
пресечения.
     Он взглянул на Извекову. Она молчала, немного побледнев.
     - Вы имеете что-нибудь спросить?
     - Совсем? Окончательно?
     - Вы   просили   об   освобождении   вашего   сына   из-под  стражи  на
поручительство,  указав  основанием  болезнь. Основание отсутствует. Ваш сын
здоров.
     - Окончательно? - тихо повторила Вера Никандровна.
     - То  есть  что  -  окончательно?  Сейчас  он  здоров.  Если  заболеет,
основание, очевидно, возникнет.
     - Я хочу знать - неужели больше никакой надежды?
     - Содержание  под  стражей остается в силе до конца судебного следствия
и приговора по делу.
     - Но как же теперь быть? - сказала она с беспомощной простотой.
     - Можете просить об освобождении под залог.
     - Да?  -  всколыхнулась и вся как-то затрепетала Вера Никандровна. - Но
как, как это сделать, будьте добры?!
     - Прошением на имя его превосходительства.
     - Нет, я хочу сказать, - ведь это же деньги?
     - Денежный залог.
     - Я понимаю. Но я хочу спросить - сколько? Сколько надо денег?
     - Сумма  залога  будет  определена,  если его превосходительство найдет
возможным смягчить меру пресечения.
     - Но  я  ведь  должна  знать  -  что  это  такое?  Сколько  надо денег?
Несколько сот рублей или, может быть, тысячу?
     - Я   могу   сказать   только   на  основании  прецедентов,  ничего  не
предопределяя. Несколько тысяч. В практике - редко более десяти.
     - Позвольте,  -  сказала  Вера Никандровна, детски-изумленно улыбаясь и
вздергивая морщинки на лбу, - откуда же я могу взять? Ведь у меня нет.
     Товарищ прокурора снова приподнялся:
     - Вы  извините,  но  вопрос  настолько  личный, касающийся, собственно,
только вас, что я...
     Он скупо развел руки, одновременно наклонив голову.
     - Благодарю  вас,  благодарю,  -  с  прихваченным дыханием сказала Вера
Никандровна и маленькими, частыми шагами ушла из кабинета.
     Лиза  дожидалась у самого входа в канцелярию. Они миновали арестанта со
стражником,  уже  не  заметив  их  наблюдающих  чужих глаз. Пастухов куда-то
исчез. Диван заняли новые люди.
     Во  дворе  было много света. Растерянно брели в небе отставшие от толпы
некучные  облака.  Их  яркой  белизне  вторили  на земле перепачканные мелом
бочки,  носилки, огромный ящик с разведенной бирюзовой известью. Убеленные с
головы  до  ног  маляры  пылили  алебастром, занимаясь своей стряпней. Рядом
лежал  невысокими штабелями тес. Дойдя до него, Вера Никандровна и Лиза сели
на доски, как будто раньше сговорившись.
     В  их  молчании,  не  нарушенном  ни  одним  звуком,  заключалась остро
угадываемая  друг  в  друге  боязнь  признаться,  что произошла решительная,
возможно,  непоправимая  перемена  в  судьбе  дела,  ради  которого они сюда
пришли.  Они  мучились  молчанием  и  все-таки безмолвствовали, не зная, как
лучше  в  эту минуту пощадить друг друга. Белая пыль тонко окутывала их, они
глотали  ее,  но  даже  не  думали  подвинуться  в  сторону,  уйти со двора,
подальше  от  этого  дома,  точно  приковавшего  к себе все их ожидания. Они
глядели   на   бесстрастный   фасад  с  прямыми  линиями  окон,  рассаженных
одинаковыми  простенками, но вряд ли отдавали себе отчет - куда смотрят, так
же как не понимали - зачем сидят в пыли.
     - Эй,  барышни,  попортим  шляпки!  -  с  удовольствием крикнул веселый
маляр, вывалив мешок извести в ящик и отскочив от густой белой тучи.
     Словно внезапно разбуженная, Лиза спросила:
     - Что-нибудь случилось?
     - Нет-нет,  - тотчас отозвалась Вера Никандровна, - наоборот. Наоборот!
Мне сказали - он совершенно здоров. Слава богу.
     - А как же просьба?.. Его не отпустят?
     - Кирилла?  Нет.  То  есть его отпустят, непременно отпустят, но только
не так... не на поруки, а под залог. Понимаешь?
     - Под залог? А что же надо заложить?
     - Нет,  ты  не  так понимаешь. Ничего не надо заложить. Или - нет. Надо
заложить  деньги.  Дать,  внести  сколько-нибудь... некоторую сумму. И тогда
его отпустят, понимаешь?
     - Его отпустят за деньги?
     - Ну   да.  Надо  внести  деньги.  Потом  их,  конечно,  вернут  назад.
Понимаешь? Когда его совсем оправдают.
     - А зачем же вносить, если их потом все равно вернут?
     - Не  все  равно.  А  только если... когда его оправдают. Ну, как ты не
понимаешь! Ну, залог, понимаешь?
     - Понимаю,  - сказала Лиза чуть-чуть испуганно и с обидой. - Я понимаю.
Значит - только пока временно.
     - Ну да - пока.
     - А за сколько его согласны отпустить?
     - Да  вовсе  не  согласны, - раздраженно воскликнула Вера Никандровна и
вдруг  обняла Лизу и прижалась щекой к ее щеке. - Ну, ты прости меня, милая,
прости. Ну, это - такая форма.
     - Да  я  же  говорю,  что  понимаю,  что  это  - форма, - с еще большей
обидой,  но  в  то  же  время  растроганно  ответила Лиза, почувствовав, как
защипало в глазах.
     Почти сразу они заговорили необычайно трезво, сосредоточенно.
     - Надо  написать  прошение,  - сказала Извекова, - и главное, подумать,
откуда взять денег.
     - Ну, давайте подумаем.
     - Да.  У  меня  есть  некоторые  вещи.  Очень  хорошие. Можно отнести в
ломбард. И кое-что продать. Есть обручальные кольца...
     - Я  тоже  могу  дать  кольцо.  У  меня - с аквамарином. Я все равно не
ношу,  и  дома  не  узнают,  -  торопясь, сказала Лиза. - А потом ведь можно
будет выкупить?
     - Конечно, - подтвердила Извекова. - Но это все-таки очень мало.
     - А сколько нужно?
     - Надо   довольно  много.  Господи!  Что  я  говорю!  -  с  неожиданным
отчаянием вскрикнула Вера Никандровна.
     Она  облокотилась  на  колени,  согнувшись, охватив голову затрясшимися
руками.
     - Ведь надо много, много тысяч! Где, где их взять, боже мой?!
     - Ну,  не  волнуйтесь, - слабеньким голоском остановила Лиза, - давайте
спокойно подумаем.
     - Ах,  родная моя! Что же тут думать! Ведь это под силу только богатому
человеку.  Такому,  как  твой отец. Может быть, еще богаче! Вот если бы отец
твой  иначе  относился  к  нашему  бедному Кирюше! Если бы он ничего не имел
против  вашего  брака. Он помог бы, наверно помог бы, - правда? Ведь не враг
же он тебе, правда?
     - Наверно,  -  сказала  Лиза  куда-то в сторону, будто отвечала себе. -
Но, вы знаете... я вам не говорила... он готовит мне будущее на свой лад.
     - Замуж?   -   спросила   Вера   Никандровна,  распрямившись  и  быстро
подсовывая волосы под шляпу.
     Лиза качнула головой.
     - А мать? Твоя мать, - неужели она тоже?
     - Мама - нет. Но надо знать отца.
     - Ему  же  известно,  что  вы с Кириллом любите друг друга! - с жесткой
ревностью проговорила Извекова. - Как же он может принуждать?
     - Он всегда принуждает. Самого себя и других - всех одинаково.
     Вере  Никандровне  показалось, что хорошо знакомая, близкая ей девушка,
только  что  сидевшая  рядом,  вдруг исчезла. В замерзшем и как-то поблекшем
существе  она  увидела  упрямую,  непосильную  борьбу за решение, которое не
поддавалось.  Если  бы  Лизу  спросили  -  за  какое решение она так скрытно
борется,  она  не могла бы объяснить. Она знала, что идет к решению, но не в
состоянии  была  поверить,  что  примет его и что оно осуществится согласием
выйти  за  человека, за которого она не хотела выходить. Ей скорее думалось,
что  она  принимает  обратное  решение  -  непременно  ослушаться и не выйти
замуж,  и  так  как  она  отвергала ослушание, то ей так трудно было на него
решиться.
     - Что  это  за  человек?  -  спросила Вера Никандровна, горячо, до боли
сочувственно вглядываясь в Лизу.
     - Есть такой Шубников.
     - Богач?
     - Да.
     - Тот самый богач? - будто не поверила Извекова.
     - Тот  самый,  -  сказала  Лиза, и ее лицо мигом ожило от короткой, как
искра, озорной насмешки. - Он совсем без ума от меня.
     Она  ужасно  смутилась  и замолчала, настороженно и медленно выслеживая
мысль, застигшую ее врасплох.
     Тогда  Вера  Никандровна отшатнулась, стремительно встала и, схватив ее
руки,  затеребила их, точно стараясь добудиться непробудно спящего человека.
Сурово, как провинившегося, негодного своего ученика, она спросила:
     - Что  ты  подумала?  Отвечай. Говори, говори, о чем ты сейчас думаешь?
Говори. Неужели я неверно понимаю тебя? Молчишь?.. Значит, верно...
     Не выпуская ее рук, она опять села.
     - Вот  что,  милая, милая моя, - заговорила она нежно, - неумная моя...
великодушная  девочка! Если ты на секунду могла допустить, что в мою больную
голову  тоже  забрела  такая  отчаянная  мысль,  которая пришла тебе, то даю
слово, что этого не было. Клянусь тебе, клянусь жизнью Кирилла...
     Она  переждала  минуту,  потом погладила и легонько похлопала по ладони
Лизы.
     - Если  ты  выйдешь  замуж  только  потому,  что  велит отец, это будет
ужасно.  Это  будет  страшно и безрассудно. Но если - другое... если выйдешь
замуж,  чтобы помочь Кириллу... Потому что ты это сейчас подумала... Если ты
это  сделаешь  ради  этого несчастного, неосуществимого залога, то это будет
бессовестно  и  бесстыдно.  Я  таких  денег... нет, таких денег от тебя я не
возьму. Нельзя этого, нельзя. Бог с тобой, глупышка.
     Лиза  рывком  повернулась  к ней спиной. Они долго не шевелились. Потом
Вера Никандровна тоном матери сказала:
     - Поправь волосы. Вон идет Пастухов...
     Александр  Владимирович  был  уже  близко,  подвигаясь  к воротам своей
обыкновенной  независимо-легкой  походкой.  Он  т