кинул, сказал:
     - Пять, не больше.
     За ними то же проделал Матвей.
     - Три фунта, от сил с половиной, - окончательно решил он.
     После  чего  мальчики  стали дергать щуку за хвост, и Арсений Романович
начал  читать наставление о том, почему нельзя класть палец щуке в рот, даже
если она сонная.
     Пока  все  были  захвачены  ловлей,  шум  мотора  приблизился, и первым
обратил на него внимание старик.
     - Похоже, сюда заворачивает.
     - А нам что? - ответил Рагозин.
     - Катер-то чей? - загадочно прищурился старик.
     - А нам не все равно? - еще раз отговорился Петр Петрович.
     Опять   занялись   щукой.   Конечно,  уха  должна  была  получиться  не
наваристой.  Но,  -  во-первых, солнце только что село и клев еще впереди, а
во-вторых,  рыболовы  были  людьми  тертыми  и всегда брали из дома на охоту
мешки полнее, чем привозили с охоты домой.
     - Подваливает катер-то, - опять сказал Матвей.
     - Да ты что? Боишься - рыбу распугают?
     - Нас бы не распугали...
     Все  стали глядеть на катер. Он летел напрямик к тому месту, где стояли
закидные.  Отваливая  вздернутым  носом  два радужных вала с высокими белыми
гребнями,  волоча  следом  угольник  исчезающих вдали волн, он вдруг оборвал
треск  мотора. Донеслось шипение рассекаемой воды, потом оно стихло, и катер
врезался в песок, когда где-то далеко еще отзывался эхом его умолкший шум.
     На  берег  выпрыгнул  ловкий  человек  в  щеголеватой  гимнастерке.  Он
подбежал прямо к Извекову, и только песок помешал ему щелкнуть каблуками.
     - Зубинский,   для   поручений  городского  военкома.  Имею  приказание
доставить в город вас, товарищ Извеков, и товарища Рагозина.
     - По какому поводу?
     - Имею вручить пакет.
     Кирилл  сломал  печать  на  конверте,  развернул  повестку.  Губернский
комитет  вызывал  его  с  Петром Петровичем немедленно явиться на экстренное
партийное собрание.
     Извеков  дал  прочитать  бумагу  Рагозину.  Они переглянулись и пошли к
костру  - обуваться. Когда оба были готовы, Рагозин тронул Матвея по плечу с
тем выражением, что, мол, прощай, старик, - такое вышло дело.
     - Понятно, - проворчал Матвей, - меня, в случае чего, и в воду можно.
     - Не  брюзжи,  -  сказал Рагозин и хотел пожать ему руку, но тут самого
его затормошили за локоть.
     Арсений  Романович,  крайне  всполошенный,  отвел его чуть в сторону и,
озираясь на Зубинского, шепнул с неудержимой поспешностью:
     - Вы  осторожно,  Петр  Петрович,  с  этим  человеком. Это, может быть,
совершенно неприязненный вам человек.
     - Бросьте,  дорогой!  Мы  не  маленькие.  Помогите  лучше старику с его
лодкой да со снастями.
     - А щуку-то! Щуку! - закричал Павлик.
     Рагозин  притянул  мальчика  к себе, нажал пальцем на его облупившийся,
спаленный солнцем нос, заглянул в глаза.
     - Щуку - тебе. Хочешь - дай ее в общий котел, хочешь - съешь один!
     Он шутя оттолкнул Павлика.
     Кирилл,  Зубинский  и  моторист  раскачивали засосанный песком катер, и
Рагозин  тоже  навалился  всем  телом  на  борт.  Столкнув лодку в воду, они
повскакали  в  нее  на  ходу.  Зубинский  сейчас же усердно начал обмахивать
замоченные ботинки.
     Мотор  сильно взял с места, оглушив пространство нетерпеливым грохотом.
Никто  не  обернулся  на пески, где оставались розовые от заката неподвижные
фигуры мальчиков - у самой береговой кромки, и стариков - поодаль.
     Шли  все  время  молча.  Слышно было, как поднятый нос хлопает по воде,
словно  огромная  ладонь. Только на виду сумеречно-багрового города в первых
несмелых огнях Кирилл нагнулся к уху Зубинского и прокричал:
     - Что там случилось, вам известно?
     - На Уральском опять казаки шевелятся.
     - На каком направлении?
     - Говорят - у Пугачева.
     Ботинки  Зубинского  просохли, он чистил носок правого башмака, натирая
его об обмотку левой ноги. Лицо его было сосредоточенно.
     - Как вы нас разыскали? - опять крикнул Кирилл.
     - В  гараже  сказали,  что  вы уехали на стрежень. Вам подадут на берег
машину.
     Втроем,  кроме  моториста,  они  стояли на носу, когда катер пробирался
между  причаленных  лодок. С нетерпением ожидая толчка, они все-таки чуть не
повалились  друг  на  друга  и, перепрыгнув через борт, выскочили на землю и
пробежали несколько шагов вперед.
     Никакой машины на берегу не было.
     - Кто обещал автомобиль?
     - Механик  гаража  Шубников,  -  раздосадованно  ответил  Зубинский.  -
Запоздал,   дьявол.   Я  сбегаю  в  гараж,  товарищи,  а  вы  пока  тихонько
поднимайтесь.
     Он бросился бегом, прижав согнутые локти к бокам, как спортсмен.
     Рагозин  и  Кирилл  шли вверх по взвозу солдатским шагом. Уже стемнело.
Навстречу,  дробно  постукивая  по  мосткам, спускались к огням Приволжского
вокзала  гуляющие  пары.  Заиграл  духовой  оркестр, и гулкий барабан ретиво
начал отсчитывать такты.
     - Черт-те зачем держат в гараже какого-то купчишку, - сказал Кирилл.
     - Специалист, - небрежно буркнул Рагозин.
     - Мы  тоже  хороши,  - продолжал Извеков, будто говоря сам с собой и не
заботясь  о  связи.  -  Если  бы прошлый год не пропустили казаков за Волгу,
может, не знали бы никакого Уральского фронта...
     - Забыл,  что  за время было? - спросил Рагозин. - Их пришло три полка,
вооруженных  по-фронтовому.  А  что мы могли выставить прошлый год в феврале
месяце?  Какое  время  -  такая  политика...  А  драться  с казаками было не
миновать.
     Они  остановились перевести дух: взвоз был взят одним махом. Наверху, в
старинных  улицах города, было малолюднее и душнее. Жизнь угадывалась только
в  отголосках  сокрытых  темнотою  дворов и за приотворенными ставнями тихих
флигелей.
     Рагозин обнял одной рукой Кирилла.
     - Может,  этим  летом  нас  ждет  еще  не  самое  тяжелое. Но, наверно,
тяжелее всего, что осталось позади. Осилим?
     - Обязаны, - сказал Кирилл.
     Он с лаской потеребил сжимавшую его руку Петра Петровича.
     Они двинулись дальше в ногу, ускоряя шаг и больше не говоря ни слова.


17


I

ПРОЛОГ
                             К ВОЕННЫМ КАРТИНАМ

     Если  взглянуть  на  карту старой России, то казачьи земли начертаны на
ней  растянутой  подковой  от Дона на юг, к Азовскому и Черному морям, через
прикавказскую  сторону  на  восток,  к  морю Каспийскому и к северу от него,
вверх  по  Уралу.  Донские,  кубанские,  терские,  астраханские,  уральские,
оренбургские  казаки  своими землями держались друг за друга, словно солдаты
руками в цепном строю.
     В  гражданскую  войну  белоказачьи  фронты простерлись из конца в конец
подковы.  Но  фронты  не  были  непрерывны  -  их  резала надвое Волга своим
ниспадающим в глубину этой подковы нижним плесом с Царицыном и Саратовом.
     Занять  сплошь  все  пространство,  лежащее внутри подковы, ставил себе
задачей  раньше  всех  один из первых генералов контрреволюции - Каледин. Он
взывал  в  письме  к оренбургскому атаману Дутову: "Мы должны иметь Волгу во
что  бы  то  ни  стало.  Только  тогда  мы  сорганизуемся  и  поведем  общее
наступление   на   Москву.   Мешает   Саратов.   Представляется   безусловно
необходимым  приложить  все  старания  к наибыстрейшему его занятию. Вам это
легче сделать..."
     Дутов  пробовал  приложить старания. Еще в первые дни после Октябрьской
революции  он  решил  опрокинуть  на  Саратов  свою расположенную неподалеку
Оренбургскую  дивизию  и  приказал  ей в двадцать четыре часа взять "столицу
Поволжья".  Атаманский  приказ остался на бумаге. Он не мог быть выполнен не
только  в  сутки,  но  на  протяжении двух месяцев, пока оренбуржцы пытались
сломить  выставленные  городом  красные  войска.  Это был первый белоказачий
фронт под Саратовом.
     Новый,   девятьсот   восемнадцатый   год   начался  с  мятежа  на  юге:
астраханские  казаки,  взяв в осаду Астрахань, перерезали железную дорогу на
Саратов.  Это  был  второй  белоказачий  фронт,  потребовавший от саратовцев
борьбы  в  Заволжье.  Они  послали на помощь Астрахани испытанные сражениями
части  бойцов,  получившие  в  Саратове  громкое название "Восточной армии".
Линия  дороги  была  очищена  от  мятежников,  Астрахань  -  воссоединена  с
Севером.
     Но   подняли   голову   белоказаки   Дона.   Опираясь   на   германцев,
оккупировавших  Украину  и  продолжавших  движение  за ее пределы на восток,
донцы  начали  наступать  на  Волгу.  Для укрепления Царицына Саратов выслал
артиллерию с людьми и крепкую команду в сорок пулеметов.
     Этот  возникший  в  округе  Саратова  третий  белоказачий фронт за годы
гражданской  войны  не раз приобретал большое значение. В восемнадцатом году
Краснов   бесплодно  бросал  своих  донцов  против  непреклонного  Царицына.
Казаков  остановила  у  его  стен  не  только  отвага  защитников революции.
Атаманы  и батьки впервые столкнулись здесь с обдуманным искусством военного
маневра  и  огня.  Эти  бои  в  приволжских степях и нагорьях правого берега
отметила история.
     Опасный  фронт донцов побудил Саратов ускорить создание из партизанских
отрядов  регулярной  армии.  Ядром  ее  стали  отборные части, действовавшие
против  астраханской  контрреволюции.  Но  этой  новой  армии  не  привелось
выступить на Царицынский фронт.
     Весной   восемнадцатого  года  уральские  казаки  арестовали  уральский
Совет,  покорили  своей  власти  город  и  провозгласили,  что  пришла  пора
проучить  большевистский  Саратов.  Новая  армия  саратовцев  вынуждена была
отправиться  не  к  Дону,  а  в  Заволжье,  на четвертый белоказачий фронт -
Уральский.
     Военная  хроника  этого  фронта была открыта по весне дружным движением
советских   войск  на  восток.  Василий  Чапаев  шел  грунтовой  дорогой  из
Николаевска,  саратовцы,  тамбовцы, новоузенцы следовали железной дорогой. У
станции  Алтата  все  силы  объединились  и  развернутым  по  степной целине
фронтом  повели  наступление  через  Семиглавый  Map на Уральск. В боях было
разбито  несколько  вражеских  полков. Но белые произвели контрудар, красные
войска  отошли  почти  к  исходной позиции. Однако уже спустя десяток дней в
Саратове  на  заседании  исполнительного  комитета  Военный совет выступил с
заверением,  что наступление возобновлено. На этом заседании делегаты съезда
астраханского   трудового   казачества  сообщили,  что  съезд  обращается  с
воззванием  к  "уральским братьям трудовым казакам", "дабы выкинуть из нашей
среды  всех  тех,  кто мешает нам создавать народную власть в лице Советов".
Это был обнадеживающий просвет в борьбе.
     Но  именно  в  эти  дни ворвались события, которые грозили перечеркнуть
первые успехи под Уральском.
     Когда  главные  силы  были  направлены на Уральский фронт, в оставшихся
частях  саратовского  гарнизона вспыхнул бунт. Тайные офицерские организации
объединились  с  правыми  эсерами  и  спровоцировали  выступление  одной  из
батарей    против    отправки    на    фронт.   Солдат   напоили,   началось
подстрекательство  к  избиениям,  были арестованы представители Совета, сами
собой  начали  разряжаться  винтовки  и  палить орудия. Когда словно уже все
было  ликвидировано,  некий  казачий  офицер  Викторов составил за ночь план
разрушения  здания  Совета  и  с  утра  открыл  из орудий ураганный огонь по
городу.  Отряд  в полтораста рабочих удерживал разъяренный нажим бунтовщиков
на Совет, пока мятеж не был подавлен ответным огнем.
     Не  это  трехдневное происшествие могло, конечно, отразиться на фронтах
войны.  Но  оно  было  слабым  дуновением,  предвещавшим  ураган  мятежей  и
восстаний,  который промчался по Саратовской губернии, втянул в свою воронку
все Среднее Поволжье и унесся через Урал в Сибирь.
     Эшелоны   бывших   пленных  чехословаков  в  союзе  с  белогвардейскими
офицерами,  захватив  Ртищево,  двинулись на Саратов и Пензу. Мобилизованные
саратовские  рабочие  отряды  удержали  их,  выбили  из  Ртищева и, вместе с
подоспевшими  аткарцами  и  балашовцами,  стали  освобождать  занятые чехами
города.   На   пути   к   Самаре   мятежники   арьергардным  ударом  разбили
преследователей. Борьба приняла затяжной характер.
     С  момента,  как  Самара  очутилась  во  власти  чехов и Учредительного
собрания,   многими   десятками  саратовских  волостей  овладело  восставшее
кулачество,  и,  наконец,  поднялись  против  Советов немцы-колонисты по обе
стороны Волги.
     В  руках  Саратова нашлись надежно сформированные батальоны, потушившие
пожар  восстаний,  слитые  затем  в  Вольскую армию и направленные по следам
чехословаков  вверх  по  Волге.  Один  из  саратовских полков в числе первых
вошел в отбитую у чехов Самару.
     Оттесненные  с  правого  берега  мятежники  угрожали Саратову с луговой
стороны.   Чехи   взяли   Николаевск,   им  на  подмогу  спешили  из  Самары
учредиловские войска.
     Чапаев,  предупреждая  угрозу, повернул со своей кавалерией от Уральска
на  Николаевск.  Изгнав  из него чехов, он разгромил в конце лета на Большом
Иргизе,   неподалеку   от  родимого  своего  Балакова,  войска  учредиловцев
наголову.
     Чапаевская  дивизия  выступила  по Самарскому тракту, и ее состава полк
имени  Емельяна  Пугачева  -  тот самый, что лихо брал Николаевск-Пугачев, -
ворвался осенью в Самару.
     В  это  время  во главе Николаевской бригады своей дивизии Чапаев снова
продвигался  к  Уральску.  Казаки  были  уже достаточно сильны. Близ степной
станицы  Таловой  они  окружили  Чапаева,  и,  после  отчаянных  стычек,  он
прорвался сквозь кольцо и вышел назад к Пугачеву.
     Так наступил в Заволжье тысяча девятьсот девятнадцатый год.
     Подвижность  Уральского фронта в этот неповторимый историей год, в этой
редчайшей  по подвижности фронтов войне оказалась едва ли не исключительной.
Уральск  был  завоеван  Красной  Армией в начале года, в феврале. Белоказаки
отступили  в  глубину студеных степей. Лошади их выбивались из сил, по брюхо
в  снегах,  днем  и ночью на морозном буране. Чапаев, проведши конец осени и
начало  зимы  в Московской военной академии, к февралю был опять в уральских
степях,  во  главе  своей  дивизии.  Он  шел  на  юг,  к  концу месяца занял
Александров-Гай,  в  середине  марта взял Сломихинскую. Это было направление
на  Каспийское  море  и  в  тыл  казакам. Путь чапаевских конников измерялся
сотнями  верст.  Но  истории  было  угодно,  чтобы они мерили свои походы не
сотнями, а тысячами верст.
     Весенний   прорыв   белых   армий  Колчака  к  Средней  Волге  заставил
сосредоточить  все  возможные  силы  революции  на  Восточном  фронте. Уже в
апреле  полки  Чапаева,  переброшенные из уральских степей на север, в степи
самарские,  приняли участие в контрнаступлении против главных сил Колчака. В
период   великолепной   Бугурусланской  операции  Фрунзе,  в  середине  мая,
чапаевцы  достигли  Белебея, разгромили корпус Каппеля, взяли город и начали
движение на Уфу. В начале июня белая Уфа пала.
     Борьба  против  огромных  сил  Колчака дала уральским белоказакам новый
роздых,  и  они  быстро оправились. В середине апреля они произвели налет на
Лбищенск,  к  исходу  месяца  обложили  кольцом  Уральск.  С  этого  момента
гражданская война повела счет восьмидесятидневной осаде красных в Уральске.
     На  пятидесятый  день  осады,  в  середине  июня,  Ленин телеграфировал
командарму Фрунзе:

     "Прошу   передать...   героям   пятидесятидневной  обороны  осажденного
Уральска просьбу не падать духом, продержаться еще немного недель..."

     В  тот  же день Фрунзе отдал приказ Чапаеву выступить со своей дивизией
из  Уфы  на  юг,  против  белоказаков  и освободить Уральск. Через пять дней
кавалерия Чапаева была уже на марше.
     Действия   уральских   белоказачьих  войск  весною  -  осада  Уральска,
продвижение  на  запад  к  Пугачеву  и  по  железной  дороге  на  Саратов  -
облегчались  не  только  борьбой Красной Армии с Колчаком, но и событиями на
юге.
     К  началу  мая  разгорелся  мятеж  казаков на Дону, в районе Богучара -
Вешенской.  Стараясь  использовать  мятежников  как  опору,  в  середине мая
предприняла  наступление  Донская  армия, а в конце месяца красный фронт был
прорван  Деникиным,  выступившим  из  Донецкого  бассейна  в  направлении на
Богучар через Миллерово.
     Вожделения  Каледина, Краснова - соединиться с заволжским казачеством -
были  преемственно  унаследованы  Деникиным.  Он  все время напряженно искал
связи  с  изолированным Уральским фронтом. Его штаб с февраля девятнадцатого
года  имел  постоянные  сношения  с уральцами. Либо это осуществлялось через
захваченный  англичанами  Баку,  либо  через  Петровский  порт. Деникин слал
отсюда  уральским  казакам  на  пароходах  в Гурьев деньги и обмундирование,
ружья  и патроны, орудия и броневики - все, чем снабжала его усердствовавшая
Антанта.
     Но  эти  сношения  не  могли  удовлетворить  белых. В момент, когда ими
делалась  ставка  на уничтожение Красной Армии и разгром революции, Деникину
стало  кровно  необходимо, чтобы армии белых протянули друг другу руки через
неприступную  Волгу.  В  конце  июня  он решительно потребовал от казачества
Заволжья:  взять город Уральск и затем действовать на Бузулук или Самару - в
тыл Красной Армии, на выручку бегущему Колчаку.
     В  эти дни топот чапаевской конницы, валом катившейся на юг от Уфы, уже
разнесся по душным уральским степям.
     И   как  раз  в  эти  дни  прилетевшие  в  Самару  на  аэроплане  бойцы
осажденного  Уральска  передали  Красной  Армии  приветственное  письмо  его
защитников.  Они благодарили в письме за обещанную помощь. Они сообщали, что
за   время   осады   приняли   три  сильных  боя,  окончившихся  поражениями
противника,   и  отразили  многие  демонстративные  наступления,  выдерживая
упорные  бомбардировки  города.  Они  писали,  что  в  черте города подавили
заговор  белых,  собравшихся  встречать,  под  торжественный звон колоколов,
генерала Толстова. И они заканчивали свое возвышенное письмо так:

     "Может  быть,  у  вас  возникает  вопрос  -  чем  вооружились защитники
Уральска,  что  их  никак  не  взять.  Так  вот  чем:  революционным духом и
непреклонным  убеждением,  что  хлебородный  Уральск  должен прокормить наши
голодающие красные столицы - Питер и Москву..."

     Слова  эти  выразили  коренное  сознание  народной России, которая вела
неутомимую  и  беспощадную  битву  на юго-востоке: революции нужен был хлеб,
революции   нужна   была   нефть,   революция   не   могла   уступить  Волгу
белогвардейцам.


II

     Для  тех,  кто  изучает  историческую военную карту ретроспективно, для
потомка  современников событий, она существует как незыблемая данность, но в
то   же   время   кажется   гораздо  сложнее,  запутаннее,  нежели  казалась
современникам.  Чем  пристальнее  вникаешь  в  ее  неподвижные  зигзаги, тем
больше  требуется  объяснений - почему та или иная линия проведена там, а не
тут,  почему  она  отклонилась в сторону через месяц, а не раньше или позже,
почему она исчезла, а вместо нее появилась другая?
     Современник  событий  усваивает  военную  карту  так,  как  усваивается
погода  протекающего  на  ваших глазах дня: утром собирались тучи, к полудню
пошел  дождь,  потом  дул  ветер,  потом  разъяснило  и стало чисто. По мере
движения  военных  дел откладываются в представлении наблюдателя возникающие
во  времени  подробности, и память удерживает живое значение каждого штриха,
нанесенного  на  карту.  Изображенный на бумаге театр военных действий полон
для  современника  смысла, любая точка насыщена кровью, страданием, надеждой
или торжеством сердца.
     У  Кирилла  Извекова картина событий - расстановка сил, места сражений,
время  военных  действий,  их  объем и важность - жила как бы в подсознании.
То,  что  ежечасно  дополняла  действительность,  переносилось мыслью на эту
живущую  в  подсознании  схему,  и  Кирилл ложился спать и просыпался