но что говорить о великом произведении живописи, будто оно квадратное, плоское и синеватое, а местами зеленое и красное.
	Кроме цепи, там было еще много всяких вещичек, и при виде каждой просто дух захватывало.
	Прочтя немой вопрос в моих глазах, Бен пожал плечами.
	- Не спрашивай. Мы взяли совсем мало. Пещеры полны такими вещами и всякими другими. Мы брали без разбора то здесь, то там - что влезало в карман и случайно попадалось на глаза.. Безделушки. Образцы. Не знаю.
	Как галки, подумал я. Похватали блестящие вещички только потому, что они приглянулись, а сами не знают, каково назначение этих предметов.
	- Эти пещеры, наверно, были складами,- сказал Бен.- Они битком набиты всякими предметами, и все разными. Будто те, кто жил здесь, открыли факторию и выставили на обозрение образцы товаров. Перед каждой пещерой что-то вроде занавеса. Видно какое-то мерцание, слышно шуршание, а когда проходишь сквозь него, ничего не ощущаешь. И позади занавеса все лежит такое же чистое и блестящее, как в тот день, когда из пещеры ушли.
	Я посмотрел на предметы, разбросанные по одеялу. Трудно было сдержаться и не брать их в руки, так они были приятны и на ощупь, и для глаза, и уже от одного этого появлялось какое-то теплое, приятное чувство.
	- С людьми что-то случилось,- сказал Джимми.- Они знали, что должно произойти, и собрали вещи в одно место - все это сделали они сами, всем пользовались, все любили. Ведь так сохранялась возможность, что в один прекрасный день кто-нибудь доберется сюда и найдет их, и тогда ни люди, ни их культура не пропадут бесследно.
	Такую глупую сентиментальную чепуху можно услышать только от мечтательного романтика вроде Джимми.
	Но, по какой бы причине поделки исчезнувшей расы ни попали в пещеры, это мы нашли их, и, таким образом, их создатели просчитались. Если бы даже мы были в состоянии догадаться о назначении вещей, если бы даже мы могли выяснить, на чем зиждилась древняя культура, пользы от этого все равно не было бы никакой. Мы никуда не улетали и никому не могли бы передать свои знания. Нам всем суждено прожить жизнь на этой планете, и после смерти последнего из нас все опять канет в древнее безмолвие, все опять обратится в привычное равнодушие.
	Очень жаль, думал я, так как Земля могла бы использовать знания, вырванные у пещер и могильных холмов. И не более чем в сотне метров от места, где мы сидели, лежал инструмент, предназначенный специально для того, чтобы с его помощью добыть эти ценнейшие знания, когда человек наконец наткнется на них.
	- Ужасно сознавать,- сказал Джимми,-что все эти вещи, все знания, дерзания и молитвы, все мечты и надежды будут преданы забвению. И что весь ты, вся твоя жизнь и твое понимание жизни просто исчезнут и никто о тебе ничего не узнает.
	- Здорово сказано, юноша,- поддержал его я.
	Взгляд его блуждал, глаза были полны боли.
	- Наверно, поэтому они и сложили все в пещеры.
	Наблюдая за ним, видя его волнение, страдание на его лице, я стал догадываться, почему он поэт... почему он не может не быть поэтом. И все же он еще совсем сосунок.
	- Земля должна об этом знать,- не допускающим возражения тоном сказал Бен.
	- Конечно,- согласился я.- Сейчас сбегаю и доложу.
	- Находчивый ты малый,- проворчал Бен.- Когда прекратишь острить и приступишь к делу?
	- Прикажешь взломать Прелесть?
	- Точно. Надо же как-нибудь вернуться, а добраться до Земли можно только на Прелести.
	- Ты, может, удивишься, но я подумал об этом прежде тебя. Я сегодня ходил осматривать Прелесть. Если ты сможешь придумать, как вскрыть ее, то я буду считать, что ты умнее меня.
	- Инструменты,- сказал Бек.- Если бы только у нас были...
	- У нас есть инструменты. Топор без ручки, молоток и пила. Маленькие клещи, рубанок, фуганок...
	- Мы могли бы сделать кое-какой инструмент.
	- Найти руду, расплавить ее и...
	- Я думал о пещерах.- сказал Бен.-Там могут быть инструменты.
	Я даже не заинтересовался. Я знал, что ничего не выйдет.
	- Может, там есть взрывчатка, - продолжал Бен. - Мы могли бы...
	- Послушай,- сказал я,- чего ты хочешь - вскрыть Прелесть или взорвать ее ко всем чертям? Ничего ты не поделаешь. Прелесть - робот самостоятельный, или ты забыл? Проверти в ней дырку, и она заделает ее. Будешь слишком долго болтаться возле нее, она вырастит дубинку и тяпнет тебя по башке.
	От ярости и отчаяния глаза Бена, горели.
	- Земля должна знать! Ты понимаешь это? Земля должна знать!
	- Конечно,- сказал я.- Совершенно верно.
	К утру, думал я, он придет в себя и увидит, что это невозможно. Нужно было, чтобы он протрезвел. Серьезные дела делаются на холодную голову. Только так можно сэкономить много сил и избежать многих ошибок.
	Но пришло утро, а глаза его все еще горели безумием отчаяния, на котором и держалась вся его решимость.
	После завтрака Джимми сказал, что он с нами не пойдет.
	- Скажи, ради бога, почему? - потребовал ответа Бен.
	- Я не укладываюсь вовремя со своей работой,- невозмутимо ответил Джимми.- Я продолжаю писать сагу.
	Бен хотел спорить, но я с отвращением оборвал его.
	- Пошли,- сказал я.- Все равно от него никакого толку.
	Клянусь, я сказал правду.
	Итак, мы пошли к пещерам вдвоем. Я видел их впервые, а там было на что посмотреть. Двенадцать пещер, и все битком набиты. Голова кругом пошла, когда я увидел все устройства, или как бишь их там. Разумеется, я не знал назначения ни одной вещи. От одного взгляда на них можно было с ума сойти; это просто пытка - смотреть и не знать, что к чему. Но Бен старался догадаться как одержимый, потому что вбил себе в голову, что мы можем найти устройство, которое поможет нам одолеть Прелесть.
	Мы работали весь день, и я устал как собака. И за целый день мы не нашли ничего такого, в чем могли бы разобраться. Вы даже представить себе не можете, что значит стоять в окружении великого множества устройств и знать, что близок локоть, да не укусишь. Ведь если их правильно использовать, какие совершенно новые дали откроются перед человеческой мыслью, техникой, воображением... А мы были совершенно беспомощны... мы, невежественные чужаки.
	Но на Бена никакого удержу не было. На следующий день мы пошли туда снова, а потом' еще и еще. На второй день мы нашли штуковину, которая очень пригодилась для открывания консервных банок, но я совершенно не уверен, что создавали ее именно для этого. А еще на следующий день мы наконец разгадали, что один из инструментов можно использовать для рытья семиугольных ямок, и я спрашиваю, кто это в здравом уме захочет рыть семиугольные ямки?
	Мы ничего не добились, но продолжали ходить, и я чувствовал, что у Бена надежды не больше, чем у меня, однако он не сдается, так как это последняя соломинка, за которую надо хвататься, чтобы не сойти с ума.
	Не думаю, чтобы тогда он понимал значение нашей находки - ее познавательную ценность. Для него это был всего лишь склад утиля, в котором мы лихорадочно рылись, чтобы найти какой-нибудь обломок, еще годный в дело.
	Шли дни. Долина и могильные холмы, пещеры и наследие исчезнувшей культуры все больше поражали мое воображение, и уже казалось, что каким-то загадочным образом мне стала, ближе вымершая раса, понятнее ее величие и трагедия, И росло ощущение, что наши лихорадочные поиски граничат с кощунством и бессовестным оскорблением памяти покойников.
	Джимми ни разу не ходил с нами. Он сидел, склонившись над стопкой бумаги, и строчил, перечитывал, вычеркивал слова и вписывал другие. Он вставал, бродил, выписывая круги, или метался из стороны в сторону, бормотал что-то, садился и снова писал. Он почти не ел, не разговаривал и мало спал. Это был точный портрет Молодого Человека в Муках Творчества.
	Мне стало любопытно, а не написал ли он, мучаясь и потея, что-нибудь стоящее, И когда, он отвернулся, я стащил один листок.
	Такого бреда он даже прежде не писал!
	В ту ночь, лежа с открытыми глазами и глядя на незнакомые звезды, я поддался настроению одиночества. Но, поддавшись этому настроению, я пришел к выводу, что мне не настолько одиноко, как могло бы быть,-казалось, молчаливость могильных холмов и сверкающее чудо пещер успокаивают меня. Исчезла таинственность.
	Потом я заснул.
	Не знаю, что меня разбудило. То ли ветер, то ли шум волн, разбивающихся о пляж, то ли ночная свежесть.
	И тут я услышал... голос в ночи. Этакое монотонное завывание, торжественное и звонкое, но порой опускавшееся до хриплого шепота.
	Я вздрогнул, приподнялся на локте, и... у меня перехватило дыхание.
	Джимми стоял перед Прелестью и, держа в одной руке фонарик, читал ей сагу. Голос журчал и, несмотря на убогие слова, в его тоне было какое-то очарование. Наверно, так древние греки читали своего Гомера при свете факелов в ночь перед битвой.
	И Прелесть слушала. Она свесила вниз щупальце, на конце которого было јлицоЅ, и даже чуть повернула его вбок, чтобы слуховое устройство не пропустило ни единого слога,-так человек прикладывает к уху руку, чтобы лучше слышать.
	Глядя на эту трогательную сцену, я начал немного жалеть, что мы так плохо относились к Джимми. Мы не слушали его, и бедняга вынужден читать всю эту чушь хоть кому-нибудь. Его душа жаждала признания, а ни от меня, ни от Бена признания он не получал. Просто писать ему было недостаточно - он должен был поделиться с кем-нибудь. Ему нужна была аудитория.
	Я протянул руку и потряс Бена за плечо. Он выскочил из-под одеял,
	- Какого черта...
	- Ш-ш-ш!
	Присвистнув, он опустился на колени рядом со мной.
	Джимми продолжал читать, а Прелесть, свесив вниз јлицоЅ, продолжала слушать.

		Странница дальних дорог, пролетая из вечности в вечность,
		Ты верна только тем, кто ковал твою плоть.
		Твои волосы вьются по ветру враждебного космоса,
		Звезды нимбом стоят над твоей головой...

	Прелесть рыдала. На линзе явно блестели слезы.
	Прелесть выпустила еще одно щупальце, на конце его была рука, а в руке - платочек, белый дамский кружевной платочек.
	Она промокнула платочком выступившие слезы.
	Если б у нее был нос, она, несомненно, высморкалась бы, деликатно, разумеется, как и подобает даме.
	- И все это ты написал для меня? - спросила она.
	- Все для тебя,- сказал Джимми. Он врал как заправский ловелас. Читал он ей только потому, что ни Бен, ни я не хотели слушать его стихи.
	- Я так ошиблась,- сказала со вздохом Прелесть.
	Она насухо протерла глаза и бойко навела на них глянец.
	- Одну секунду,- сказала она деловито. - Я должна кое-что сделать.
	Мы ждали затаив дыхание.
	В боку у Прелести медленно открылся люк. Выросло длинное гибкое щупальце, которое проникло в люк и выдернуло оттуда Элмера. Зверь раскачивался на весу.
	- Мужлан неотесанный! - загремела Прелесть. - Я взяла тебя в себя и битком набила фосфатами. Я выпрямила твои вмятины и начистила тебя до блеска. И что я имею за это? Ты пишешь мне саги? Нет. Ты жиреешь от довольства. Ты не отмечен печатью величия, у тебя нет ни искры воображения. Ты всего лишь бессловесная машина!
	Элмер инертно раскачивался на конце щупальца, но колеса его неистово вращались, и по этому признаку я решил, что он расстроен.
	- Любовь! - провозглашала Прелесть.-Нужна ли любовь таким, как мы? Перед нами, машинами, стоят более высокие цели... более высокие. Перед нами простирается усеянный звездами космос. Дует ветер дальних странствий с берегов туманных вечности. Наша поступь будет твердой...
	Она еще поговорила о вызове, который бросают далекие галактики, о короне из звезд, о пыли разбитого вдребезги времени, устилающей дорогу, которая ведет в ничто, и все это она позаимствовала из того, что Джимми называл сагой.
	Выговорившись, она швырнула Элмера на пляж. Он ударился о песок и пошел юзом в воду.
	Мы не стали смотреть дальше. Мы бежали как спринтеры. Мы одолели аппарель одним прыжком и оказались в своих апартаментах.
	Прелесть захлопнула за нами люк.
	- Добро пожаловать домой,- сказала она.
	Я подошел к Джимми и протянул ему руку.
	- Молодец! Ты заткнул за пояс самого Лонгфелло.
	Бен тоже пожал ему руку.
	- Это шедевр.
	- А теперь,- сказала Прелесть,- в путь.
	- Как это в путь? - завопил Бен. - Мы не можем покинуть планету. По крайней мере, не сейчас. Там же город. Мы не можем лететь, пока...
	- Плевать на город,- сказала Прелесть.- Плевать на информацию. Мы будем странствовать меж звезд. Подвластны нам глубины молчаливые. По космосу промчимся и вечность грохотом разбудим.
	Мы оглянулись на Джимми.
	- Каждое слово,- сказал я,- буквально каждое слово она цитирует из той дряни, которую написал ты.
	Бен сделал шаг вперед и взял Джимми за грудки.
	- Разве ты не чувствуешь побуждения,-спросил его Бен,- разве ты не чувствуешь настоятельной необходимости написать оду родине... и воспеть ее красоту, ее славу и все прочее своими штампами?
	У Джимми немного стучали зубы.
	- Прелесть проглотит все, что бы ты ни написал,- добавил Бен.
	Он поднял кулак и дал его понюхать Джимми.
	- Советую постараться,- предупредил Бен.- Советую написать так, как ты никогда не писал.
	Джимми сел на пол и начал лихорадочно строчить.



                             Клиффорд САЙМАК

                               ТЕАТР ТЕНЕЙ




                                    1

     Хэйярд  Лодж,  руководитель  спецгруппы  N_3  под  кодовым  названием
"Жизнь", раздраженно нахмурившись, смотрел на сидевшего  напротив,  по  ту
сторону стола, психолога Кента Форестера.
     - Игру в Спектакль прерывать нельзя,  -  говорил  Форестер.  -  Я  не
поручусь за последствия, если мы приостановим ее  даже  на  один-два  дня.
Ведь это единственное, что нас объединяет, помогает нам сохранить рассудок
и чувство юмора, отвлекает нас от более серьезных проблем.
     - Знаю, - сказал Лодж. - Но теперь, когда умер Генри...
     - Они поймут, - заверил  его  Форестер.  -  Я  поговорю  с  ними.  Не
сомневаюсь, что они поймут.
     - Безусловно, - согласился Лодж. - Все мы отлично  знаем,  как  важен
для нас этот Спектакль. Но нужно учесть и  другое:  одного  из  персонажей
создал Генри.
     Форестер кивнул.
     - Я тоже об этом думал.
     - И вы знаете какого?
     Форестер отрицательно покачал головой.
     - А я-то надеялся, что вам это известно, - проговорил Лодж. - Ведь вы
уже давно пытаетесь отождествить каждого из нас с определенным персонажем.
     Форестер смущенно улыбнулся.
     - Я вас не виню. Мне понятно, почему вас так занимает этот вопрос.
     - Разгадка намного упростила бы мою работу, - признал Форестер. - Она
помогла бы мне по-настоящему разобраться в личности  каждого  члена  нашей
группы. Вот представьте, что какой-нибудь персонаж  вдруг  начинает  вести
себя нелогично...
     - Они все ведут себя нелогично, - перебил его Лодж. - Именно  в  этом
их прелесть.
     - Нелогичность их  поведения  естественна  в  допустимых  пределах  и
обусловлена шутовским стилем Спектакля. Но ведь из самого шутовства  можно
вывести норму.
     - И вам это удалось?
     - График не получился, - ответил Форестер. - Но зато я теперь недурно
в этом ориентируюсь. Когда в знакомой нелогичности появляются  отклонения,
их не так уж трудно заметить.
     - А они случаются?
     Форестер кивнул.
     - И временами очень резкие. Вопрос, который нас с вами  беспокоит,  -
то, как они мысленно расценивают...
     - Назовем это не оценкой, а эмоциональным отношением, - сказал Лодж.
     Оба с минуту молчали. Потом Форестер спросил:
     - Вас не затруднит объяснить мне, почему вы так  настойчиво  относите
это к сфере эмоций?
     - Потому что их отношение к действительности определяется эмоциями, -
ответил Лодж. - Это отношение, которое зародилось и созрело  под  влиянием
нашего образа жизни, сформировалось в результате бесконечных размышлений и
бесконечного самокопания. Такое отношение сугубо эмоционально  и  граничит
со слепой верой. В нем мало от разума. Мы  живем  предельно  изолированно.
Нас слишком строго охраняют. Нам слишком часто говорят  о  важности  нашей
работы. Каждый из  нас  постоянно  на  взводе.  Разве  мы  можем  остаться
нормальными людьми в таких сумасшедших условиях?
     - Да еще эта ужасная ответственность, - ввернул Форестер.  -  Она  же
отравляет им существование.
     - Ответственность лежит не на них.
     - Ну да, если свести  до  минимума  значение  отдельных  индивидов  и
каждого из них подменить всем человеческим родом. Впрочем, вероятно,  даже
при этом условии вопрос  останется  открытым,  поскольку  решаемая  задача
неразрывно связана с проблемами человека как представителя  биологического
вида. Проблемами, которые из общих могут превратиться в личные. Вы  только
вообразите - сотворить...
     - Ничего нового вы мне не скажете, - нетерпеливо прервал его Лодж.  -
Это  я  уже  слышал  неоднократно.  "Вы  только  вообразите  -   сотворить
человеческое существо в ином, нечеловеческом, облике!"
     - Причем именно человеческое существо, - подчеркнул Форестер. - Вот в
чем соль, Бэйярд. Не в том, что мы искусственно создадим живые существа, а
в том, что этими живыми существами будут  люди  в  облике  чудовищ.  Такие
монстры  преследуют  нас  в  кошмарных   сновидениях,   и   посреди   ночи
просыпаешься с криком ужаса. Чудовище само по себе не страшно, если это не
более чем чудовище. За несколько столетий эры освоения космоса мы привыкли
к необычным формам жизни.
     Лодж жестом остановил его.
     - Вернемся к Спектаклю.
     - Он нам необходим, - твердо заявил Форестер.
     - Будет одним персонажем меньше, - напомнил Лодж. - Сами знаете,  чем
это грозит. Отсутствие одного из персонажей может нарушить гармонию,  ритм
Спектакля, привести к  путанице  и  неразберихе.  Лучше  уж  остаться  без
Спектакля, чем допустить его полный  развал.  Почему  бы  нам  не  сделать
перерыв на несколько дней, а потом не начать все  заново?  Поставим  новый
Спектакль с новыми персонажами, а?
     - Это исключено, - возразил Форестер. - По той причине, что каждый из
нас как бы сросся со своим персонажем и все персонажи  стали  органической
частью своих создателей. Мы живем двойной жизнью,  Бэйярд.  Личности  наши
раздвоены. Так нужно, иначе мы погибнем. Так нужно, ибо никто из нас не  в
силах быть только самим собой.
     - Вы хотите сказать, что игра в Спектакль страхует нас от безумия?
     - Примерно. Однако вы  слишком  сгущаете  краски.  Ведь  при  обычных
обстоятельствах мы, несомненно, могли бы обойтись без Спектакля. Но у  нас
тут обстоятельства особые. Каждый терзается невероятно  гипертрофированным
чувством вины. Спектакль же  дает  выход  эмоциям.  Он  служит  темой  для
разговоров. Не будь его, мы посвящали бы наши  вечера  замыванию  кровавых
пятен вины. К тому же Спектакль вносит в нашу жизнь какое-то веселье - это
наша дневная доза юмора, радости, искреннего смеха.
     Лодж встал и принялся мерить шагами комнату.
     - Я назвал их отношение к действительности эмоциональным, -  произнес
он,  -  и  настаиваю  на  своем  определении.  Это  неумное,   извращенное
отношение, которое носит чисто эмоциональный характер. У них  нет  никаких
оснований для комплекса вины. И тем не менее они его в себе  культивируют,
словно это единственное, что  связывает  их  с  внешним  миром,  роднит  с
остальной частью человечества. Они приходят ко мне, делятся со мной своими
переживаниями, как будто в моей власти  что-либо  изменить.  Как  будто  я
всесилен и могу, воздев  руки,  сказать  им:  "Что  ж,  раз  так,  свернем
работу". Как будто у меня самого нет никаких служебных  обязанностей.  Они
говорят, что мы посягаем  на  область  священного,  что  сотворение  жизни
невозможно без некоего божественного вмешательства, что  человек,  который
пытается свершить этот подвиг творения, святотатец и богохульник.
     Но ведь на это есть ответ, и ответ,  логически  обоснованный,  однако
они этой логики не видят, либо просто  не  желают  прислушаться  к  голосу
разума. Способен ли человек совершить что-либо,  относящееся  к  категории
божественного? Так вот, если в сотворении  жизни  участвует  некая  высшая
сила. Человек, как бы он ни старался, не  сумеет  создать  жизнь  в  своих
лабораториях, не сумеет нал