а шерифа.
     - Минутку, - попросил папа Малыша, - я хочу подчеркнуть  одну  важную
деталь. Я знаю, что этот мальчик видит Граничников, ведь я сам сделал  ему
специальные очки. И, может быть, это нескромно с моей стороны, но  я  хочу
заверить вас, что я квалифицированный оптик.
     - Спасибо, - сказал папа. - Ну, а теперь, Стив, говори.
     Но, едва я успел рот открыть, из-за сеновала появился Малыш со  своим
ружьем. Во всяком случае, я не сомневался, что это за ружье, хотя  оно  не
было похоже на обычное охотничье.  Обычная  палка,  блестевшая  на  солнце
множеством призм и зеркалец, установленных под разными углами.
     - Папа! - крикнул он. - Я узнал,  что  произошло,  поэтому  пришел  с
ружьем. Надеюсь, не опоздал.
     Он подбежал к своему папе, который взял у него ружье  и  поднял  так,
чтобы все видели.
     - Спасибо, сынок, - сказал он. - Но ружье нам не понадобится. Сегодня
мы не будем стрелять.
     И тут Малыш закричал:
     - Он там, папа! Там Мохнатик!
     Не знаю, все ли поверили, что он увидел Мохнатика.  Многие  наверняка
сомневались, но сидели тихо, потому что не хотели спорить  с  моим  папой.
Конечно, Малыш увидел его без этих дурацких очков, но он инопланетянин,  а
от инопланетян всего можно ожидать.
     - Ну, хорошо, - согласился шериф, - может он и  там.  Но  что  нам  в
данной ситуации удастся сделать?
     - Кажется, немногое, - сказал  мой  папа,  -  но  там  его  оставлять
нельзя. - Он посмотрел на папу Мохнатика. - Вы не беспокойтесь. Что-нибудь
придумаем.
     Но я отлично понял,  почему  он  говорит  так  уверенно:  чтобы  папа
Мохнатика не думал, что мы признали свое поражение. Что касается меня,  то
я полностью потерял надежду. Если нельзя вытащить его тем же путем,  каким
он туда попал, то иного способа я не видел. Ведь в мир Граничников не было
двери.
     - Джентльмены, - воскликнул папа Малыша, - у меня есть идея.
     Мы все повернулись к нему.
     - Это ружье, - сказал он, - служит для уничтожения  Граничников.  Оно
приподнимает завесу между двумя мирами, чтобы пропустить заряд. Его  можно
переделать, и мне кажется...
     - Мы не станем стрелять в мальчика,  -  сказал  шериф,  -  даже  если
решили освободить его оттуда.
     - Я не собираюсь в него стрелять, - объяснил папа Малыша. -  В  ружье
не будет патрона, мы попробуем использовать  его  только  ля  того,  чтобы
пробить завесу, разделяющую два мира. А я постараюсь настроить ружье  так,
чтобы дыра получилась как можно шире.
     Он сел на землю и  стал  возиться  с  ружьем,  переставляя  призмы  и
поворачивая зеркальца.
     - Есть одна существенная деталь,  -  сказал  он,  -  дыра  существует
только одно мгновенье. Парень должен приготовиться, чтобы не  прозевать  и
прыгнуть сразу же, как появится отверстие.
     Он повернулся ко мне.
     - Стив, ты можешь ему объяснить?
     - Объяснить?
     - Сказать ему. Знаками, или губами, или еще как?
     - Конечно, могу.
     - Тогда начинай.
     Я надел очки, огляделся и увидел  Мохнатика.  Прошло  много  времени,
прежде чем он понял, что от него требуется. Нам мешали Граничники, которые
все время кружили рядом и показывали то на мой телебиовизор,  то  на  свои
головы.
     Минут через двадцать я  сказал  папе  Малыша,  что  мы  готовы.  Папа
протянул Малышу ружье. Все расступились, остался только Малыш с ружьем и я
позади него. А там, в другом мире, стоял  Мохнатик,  окруженный  дурацкими
Граничниками,  которые,  судя  по  всему,  не  были   знакомы   с   ружьем
инопланетян, иначе бы  они  разбежались.  Мохнатик  побледнел,  будто  его
поставили к стенке и собрались расстрелять.
     Краем глаза я заметил Чистюлю, который как раз отплывал в сторону...
     Но тут же  все  призмы  и  зеркальца  на  ружье  Малыша  задвигались.
Вероятно, он нажал на спуск. А затем нас ослепила яркая вспышка.
     На мгновение прямо напротив нас, в  воздухе,  открылась  удивительная
дыра с рваными краями.  И  я  увидел,  как  Мохнатик,  одновременно  с  ее
появлением, прыгает сквозь нее.
     И снова Мохнатик был среди нас - он как  раз  пытался  удержаться  на
ногах после этого прыжка - но не один. Он  выдернул  за  собой  одного  из
Граничников, крепко держа его за руку, очевидно вытащив силой, потому  что
физиономия у Граничника была не слишком довольной. Я сразу понял, что  это
тот самый, с моим телебиовизором на голове.
     Мохнатик подтолкнул Граничника в мою сторону и сказал:
     - Только так я мог вернуть тебе телебиовизор.
     Он отпустил руку Граничника, а я быстро схватил его  за  другую  и  с
удивлением обнаружил, что она вполне осязаема. Я бы не удивился если б моя
рука прошла сквозь нее насквозь, потому что  Граничник  все  еще  выглядел
туманным и бестелесным, хотя вроде загустел немного.
     Папа подошел ко мне и сказал:
     - Осторожно, Стив!
     - Ничего страшного. Он даже не пытается убежать.
     В этот момент  раздался  крик,  я  обернулся:  несколько  Граничников
уцепились за края дыры  в  свой  мир,  удерживая  их  так,  чтобы  они  не
сомкнулись, а  остальные  лезли  сквозь  дыру,  толкаясь  и  ссорясь;  мне
показалось, что их стало гораздо больше, чем я предполагал.
     Мы стояли и смотрели, пока они не влезли все. Никто  не  пошевелился,
да и что мы могли сделать? И они тоже стояли и глазели на нас, сбившись  в
кучу.
     Шериф, сдвинув шляпу на самый затылок, подошел к папе,  и  я  увидел,
что  он  обалдел  окончательно,  но  его  ошарашенный  вид  доставил   мне
удовольствие, ведь он все еще отказывался верить в Граничников.  Не  знаю,
может он еще надеялся,  что  это  очередные  фокусы  инопланетян?  Только,
по-моему, не надо излишне-то и голову напрягать, чтобы понять, что  у  них
про запас осталось много удивительного кроме этого.
     - Как получилось, - подозрительно спросил он, - что у одного  из  них
на голове телебиовизор?
     Я объяснил ему, а он в ответ лишь глазами заморгал, но сказать ничего
не смог.
     И тут все заговорили одновременно, но папа  Чистюли,  поднявшись  над
нашими головами, сделал знак рукой, призывая к тишине.
     - Минуточку! Прежде чем мы займемся решением  серьезных  вопросов,  я
хотел бы сказать вот что. Зная историю со скунсом, вы правильно  считаете,
что  наша  семья  в  значительной   степени   несет   ответственность   за
происшедшее.
     В устах человека это звучало бы глупо и высокопарно, но папе  Чистюли
как-то сошло.
     - Поэтому, - сообщил он, - должен вас проинформировать, что  виновник
- мой сын - в течение ближайших тридцати дней будет ходить по  земле.  Ему
нельзя будет подняться даже на дюйм в воздух. Если это наказание  окажется
недостаточным...
     - Хватит, - прервал его папа, - парень должен получить  по  заслугам,
но нельзя над ним издеваться.
     - Простите, - начал папа Мохнатика, - если это не столь необходимо...
     - Я не изменю своего решения, - ответил папа Чистюли. - Я  просто  не
вижу другого способа.
     - Может быть, - крикнул шериф, - кто-нибудь мне,  наконец,  объяснит,
что все это значит?
     - Слушай, шериф, - обратился к нему папа, - понимаешь ты  или  нет  -
сейчас не важно, а объяснять тебе  -  слишком  долго.  У  нас  есть  более
существенные  дела.  -  Он  слегка  повернулся,  чтобы   стать   лицом   к
собравшимся. - Ну, так что будем делать? У нас гости. А раз  эти  создания
приносят счастье, мы должны к ним относиться самым лучшим образом.
     - Папа, - я потянул его за рукав, - я знаю как можно привлечь  их  на
нашу сторону. Каждый из них хочет иметь свой собственный телебиовизор.
     - Это правда, - сказал Мохнатик, - все время, пока  я  там  был,  они
приставали ко мне с вопросами, как и где достать телебиовизор. И все время
ссорились из-за того,  кто  следующий  будет  пользоваться  телебиовизором
Стива.
     - Вы хотите сказать, что эти существа умеют говорить? - спросил шериф
слабым голосом.
     - Конечно, умеют, - ответил  Мохнатик.  -  Там,  в  своем  мире,  они
способны на такое, о чем мы даже не могли догадываться!
     - Если так, - с удовлетворением сказал папа,  -  то  это  не  слишком
высокая цена за удачу, которую они нам принесут. Сбросимся и купим  нужное
количество телебиовизоров. Может, удастся со скидкой...
     - Но, если мы дадим их Граничникам, - перебил его папа Малыша,  -  то
нам от них не будет никакой пользы. Мы  перестанем  быть  им  нужны.  Свои
образцы они начнут черпать из телебиовизоров.
     - Что ж, - сказал папа, - если так, то мы, по крайней  мере,  от  них
избавимся. Они перестанут преследовать нас несчастьями.
     - Как ни крути, ничего хорошего из этой затеи  не  выйдет,  -  заявил
папа Малыша, который явно недолюбливал Граничников. -  Они  живут  стаями.
Всегда так было. И они никогда не помогали всем,  только  одному  человеку
или, в лучшем случае, одной семье. Нам не удастся поделить их  так,  чтобы
они всем приносили пользу.
     - Если послушаете меня чуток, мужики, - объявился  Граничник  с  моим
телебиовизором на голове, - то я вам все растолкую.
     Должен  сказать,  что  его  голос  вызвал  у  нас  шок.  Трудно  было
представить, что они вообще умеют говорить. А тут еще таким языком и таким
тоном. Вылитый Энди Картер! Он тоже - либо просто ругался, либо  выражался
с грубоватой язвительностью. И этот Граничник, который столько лет жил  по
его образцу, просто не умел говорить иначе.
     Мы стояли, уставившись на Граничников,  а  они  так  усиленно  кивали
головами, что едва не сломали себе шеи.
     Первым опомнился папа.
     - Валяй, - сказал он Граничнику. - Мы тебя слушаем.
     - Мы будем с вами якшаться, только чтобы все  по-честному.  Мы  будем
вас оберегать от несчастий и  другой  фигни,  но  за  это  вы  дадите  нам
телебиовизоры - только без трепа, ясно? По одному для каждого. И на  вашем
месте я не стал бы хитрить.
     - Звучит вполне разумно, - сказал папа. - Ты имеешь в виду нас всех?
     - Как есть всех, - ответил Граничник.
     - Значит, вы разделитесь? На каждого  из  нас  будет  приходиться  по
крайней мере один из вас? И вы больше не будете жить группами?
     - Я думаю, - вмешался папа Чистюли, - мы можем на них  положиться.  Я
понял, что хотело сказать это существо. Почти та же история, что и с родом
человеческим на Земле.
     - А что такое случилось с родом человеческим на  Земле?  -  с  легким
удивлением спросил папа.
     - Исчезла потребность групповой жизни. Когда-то люди  были  вынуждены
жить семьями или племенами. А потом появились патефон, радио,  телевидение
- исчезла потребность в общении. У каждого человека есть уйма  развлечений
дома. Ему не надо даже выходить  из  своей  комнаты,  чтобы  увидеть  мир.
Поэтому зрелища и развлечения массового характера постепенно вымерли.
     - Вы думаете, что то же самое произойдет  с  Граничниками,  когда  мы
снабдим их телебиовизорами?
     - Наверняка, - ответил папа Чистюли, - мы устроим им, как  я  сказал,
индивидуальное развлечение. И, таким образом, у них исчезнет потребность в
групповой жизни.
     - Клево сказано, приятель!  -  с  энтузиазмом  воскликнул  Граничник.
Остальные согласно закивали головами.
     - Но это ничего не даст! - крикнул папа Малыша,  разозлившись  не  на
шутку. - Ведь они теперь в нашем мире, и неизвестно, смогут ли  они  здесь
что-нибудь для нас сделать.
     - Заткнись, пожалуйста, -  сказал  Граничник.  -  Конечно,  здесь  мы
ничего не сможем для вас сделать. В вашем мире  мы  не  можем  заглядывать
вперед. А чтобы мы были вам полезны, это необходимо.
     - Значит, как только мы даем вам телебиовизоры, вы вернетесь к  себе?
- спросил папа.
     - Еще бы! Там наш дом, и попробуйте только нас туда не пустить!
     - Мы не станем вам мешать, - ответил папа. - Наоборот,  даже  поможем
вернуться туда. Дадим вам телебиовизоры, а вы возвращайтесь и беритесь  за
дело.
     - Мы будем работать честно, - заверил Граничник, - но нам нужно время
зырить телебиовизор. Идет?
     - Ладно, - согласился папа.
     Я выбрался из толпы. Все как-то устроилось, а я уже был сыт по горло.
Хватит с меня всяких историй.
     Возле сеновала я увидел Чистюлю, медленно бредущего по земле. Он  шел
с большим трудом, но мне почему-то ничуть не было его жалко. Сам виноват.
     На мгновение мне подумалось, а не подойти ли к нему, и  не  наподдать
за тот раз, когда он вывалял меня в грязи. Но потом  я  сообразил,  что  с
моей стороны  это  означало  -  бить  лежачего,  ведь  он  и  так  наказан
собственным папой на тридцать дней.




Поколение, достигшее цели

Тишина царила много поколений. Потом тишина кончилась.

Рано утром раздался Грохот.

Разбуженные люди прислушивались к Грохоту, затаившись в своих постелях.
Они знали, что когда-нибудь он раздастся. И что этот Грохот будет началом
Конца.

Проснулся и Джон Хофф, и Мэри Хофф, его жена. Их было только двое в каютке:
они еще не получили разрешения иметь ребенка. Чтобы иметь ребенка, нужно
было, чтобы для него освободилось место; нужно было, чтобы умер старый
Джошуа, и, зная это, они ждали его смерти. Чувствуя свою вину перед ним,
они все же про себя молились, чтобы он поскорее умер, и тогда они смогут
иметь ребенка.

Грохот прокатился по всему Кораблю. Потом кровать, в которой, затаив
дыхание, лежали Джон и Мэри, поднялась с пола и привалилась к стене, прижав
их к гудящему металлу. Вся остальная мебель- стол, стулья, шкаф- обрушилась
с пола на ту же стену и там осталась, как будто стена стала полом, а пол-
стеной. Священная Картина свесилась с потолка, который только что тоже был
стеной, повисела, раскачиваясь в воздухе, и рухнула вниз.

В этот момент Грохот прекратился и снова наступила тишина. Но уже не та
тишина, что раньше: хотя нельзя было явственно различить звуки, но если не
слухом, то чутьем можно было уловить, как нарастает мощь машин, вновь
пробудившихся к жизни после долгого сна.

Джон Хофф наполовину выполз из-под кровати, уперся руками, приподнял ее
спиной и дал выползти жене. Под ногами у них была теперь стена, которая
стала полом, а на ней- обломки мебели. Это была не только их мебель: ею
пользовались до них многие поколения.

Ибо здесь ничто не пропадало, ничто не выбрасывалось. Таков был закон, один
из многих законов: здесь никто не имел права расточать, не имел права
выбрасывать. Все, что было, использовалось до последней возможности.  Здесь
ели необходимое количество пищи- не больше и не меньше; пили необходимое
количество воды- не больше и не меньше; одним и тем же воздухом дышали
снова и снова. Все отбросы шли в конвертор, где превращались во что-нибудь
полезное. Даже покойников - и тех использовали. А за многие поколения,
прошедшие с Начала Начал, покойников было немало. Через некоторое время,
может быть скоро, покойником станет и Джошуа. Он отдаст свое тело
конвертору на пользу товарищам, сполна вернет все, что взял от общества,
заплатит свой последний долг- даст право Джону и Мэри иметь ребенка.

"А нам нужно иметь ребенка,- думал Джон, стоя среди обломков,- нам нужно
иметь ребенка, которого я научу Читать и которому передам Письмо".

О Чтении тоже был закон. Читать воспрещалось, потому что Чтение было злом.
Это зло существовало еще с Начала Начал. Но люди давным-давно, еще во
времена Великого Пробуждения, уничтожили его, как и многое другое, и
решили, что оно не должно существовать.

Зло он должен передать своему сыну. Так завещал его давно умерший отец,
которому он поклялся и теперь должен сдержать клятву. И еще одно завещал
ему отец- беспокойное ощущение того, что закон несправедлив.

Хотя законы всегда были справедливыми. Ибо все они имели какое-то
основание. Имел смысл и Корабль, и те, кто населял его, и их образ жизни.

Впрочем, если на то пошло, может быть, ему и не придется никому передавать
Письмо. Он сам может оказаться тем, кто должен его вскрыть, потому что на
конверте написано: "ВСКРЫТЬ В СЛУЧАЕ КРАЙНЕЙ НЕОБХОДИМОСТИ". А это,
возможно, и есть крайняя необходимость, сказал себе Джон Хофф. И Грохот,
нарушивший тишину, и стена, ставшая полом, и пол, ставший стеной.

Из других кают доносились голоса: испуганные крики, вопли ужаса, тонкий
плач детей.

- Джон,- сказала Мэри,- это был Грохот. Теперь скоро Конец.

- Не знаю,- ответил Джон.- Поживем- увидим. Мы ведь не знаем, что такое
Конец.

- Говорят...- начала Мэри, и Джон подумал, что так было всегда.

Говорят, говорят, говорят...

Все только говорилось; никто ничего не читал, не писал...

И он снова услышал слова, давным-давно сказанные отцом:

- Мозг и память ненадежны; память может перепутать или забыть. Но
написанное слово вечно и неизменно. Оно не забывает и не меняет своего
значения. На него можно положиться.

- Говорят,- продолжала Мэри,- что Конец наступит вскоре после Грохота.
Звезды перестанут кружиться и остановятся в черном небе, и это будет верным
признаком того, что Конец близок.

"Конец чего?- подумал Джон.- Нас? Или Корабля? Или самих звезд? А может
быть, Конец всего- Корабля, и звезд, и великой тьмы, в которой кружат
звезды?"

Он содрогнулся, когда представил Конец Корабля или людей,- не столько из-за
них самих, сколько из-за того, что тогда конец и замечательному, так хорошо
придуманному, такому размеренному порядку, в котором они жили. Просто
удивительно, ведь людям всегда всего хватало, и никогда не было ничего
лишнего. Ни воды, ни воздуха, ни самих людей, потому что никто не мог иметь
ребенка, прежде чем кто-нибудь не умрет и не освободит для него место.

В коридоре послышались торопливые шаги, возбужденные голоса, и кто-то
забарабанил в дверь, крича:

- Джон! Джон! Звезды остановились!

- Я так и знала!- воскликнула Мэри.- Я же говорила, Джон.  Все так, как
было предсказано.

Кто-то стучал в дверь.

И дверь была там, где она должна была быть, там, где ей полагалось быть,
чтобы через нее можно было выйти прямо в коридор, вместо того чтобы
подниматься по лестнице, теперь бесцельно висящей на стене, которая раньше
была полом.

Почему я не подумал об этом раньше, спросил он себя. Почему я не видел, что
это глупо: подниматься к двери, которая открывается в потолке? А может
быть, подумал он, так и должно было быть всегда? Может быть, то, что было
до сих пор, было неправильно? Но, значит, и законы могли быть
неправильными...

- Иду, Джо,- сказал Джон.

Он шагнул к двери, открыл ее и увидел: то, что было раньше стеной коридора,
стало полом; двери выходили туда прямо из кают, и взад и вперед по коридору
бегали люди. И он подумал: теперь можно снять лестницы, раз они не нужны.
Можно спустить их в конвертор, и у нас будет такой запас, какого еще
никогда не было.

Джо схватил его за руку и сказал:

- Пойдем.

Они пошли в наблюдательную рубку. Звезды стояли на месте.

Все было так, как предсказано. Звезды были неподвижны.

Это пугало, потому что теперь было видно, что звезды- не просто кружащиеся
огни, которые движутся на фоне гладкого черного занавеса.  Теперь было
видно, что они висят в пустоте; от этого дух захватывало, начинало сосать
под ложечкой. Хотелось крепче схватиться за поручни, чтобы удержаться в
равновесии на краю головокружительной бездны.

В этот день не было игр, не было прогулок, не было шумного веселья в зале
для развлечений. Везде собирались кучки возбужденных, напуганных людей.
Люди молились в церкви, где висела самая большая Священная Картина,
изображавшая Дерево, и Цветы, и Реку, и Дом вдалеке, и Небо с Облаками, и
Ветер, которого не было видно, но который чувствовался.  Люди убирали и
приводили в порядок на ночь каюты, вешали на место Священные Картины- самое
дорогое достояние каждой семьи,- снимали лестницы.

Мэри Хофф вытащила Священную Картину из кучи обломков на полу. Джон, стоя
на стуле, прилаживал ее к стене, которая раньше была полом, и размышлял,
как это получилось, что каждая Священная Картина немного отличается от
других. Это впервые пришло ему в голову.

На Священной Картине Хоффов тоже было Дерево, и еще б