ница слишком велика, нам не понять друг друга.- Он замялся и выговорил, запинаясь: - Вы славный парень, Крэйг. Из вас бы вышел хороший Шар.
	- Крипи,- сказал Крэйг,- откройте дверь.
	Пэйдж повернулся, чтобы уйти, но Крэйг окликнул его:
	- Еще минутку. В виде личного одолжения. Не скажете ли, на чем это все основано?
	- Трудно объяснить,- ответил Пэйдж.-Видите ли, мой друг, все дело в культуре. Культура, правда, не совсем то слово, но иначе я не могу выразить этого на вашем языке. Пока вы не появились здесь, у нас была свой культура, свой образ жизни, свои мысли - они были наши собственные. Мы развивались не так, как вы, мы не приходили этой незрелой стадии - цивилизации,- как вы. Мы начали с того места, до которого вы не доберетесь и через миллион лет. У нас была цель, идеал, к которым мы стремились. И мы продвигались вперед. Я не могу объяснить вам этого. И вдруг появились вы.
	- Дальше я догадываюсь,- прервал его Крэйг.- Мы привнесли чужое влияние, нарушили вашу культуру, ваш образ мыслей. Наши мысли вторгаются в ваши, и вы становитесь не более как подражателями, перенимающими чужие повадки.- Он посмотрел на Пэйджа и продолжил: - Неужели же нет выхода? Неужели надо враждовать из-за этого, черт побери?
	Пэйдж повернулся и пошел к выходу, за ним последовали два больших Шара и один маленький, розовый.
	Стоя у входа плечом к плечу, двое землян смотрели, как Цветные Шары вышли наружу. Сперва Пэйдж сохранял человеческий облик, но потом очертания его расплылись, съежились, и вот на его месте уже покачивался Шар.
	Крипи хихикнул в ухо Крэйгу:
	- Фиолетовый, чтоб он пропал.

	Крэйг сидел за столом и писал отчет в Совет Солнечной энергии; перо быстро бегало по бумаге.
	"Пятьсот лет они выжидали, прежде чем начать действовать. Быть может, они медлили из предосторожности или в надежде найти какой-то иной выход. А может быть, время имеет у них другой счет. Для жизни, уходящей в бесконечность, время вряд ли очень ценно. В течение всех этих пятисот лет они наблюдали за нами, изучали нас. Они читали в нашем мозгу, поглощали наши мысли, докапывались до наших знаний, впитывали нашу индивидуальность. Они, наверное, знают нас лучше, чем мы сами.
	Что такое их неуклюжее подражание нашим мыслям? Просто хитрость, попытка заставить нас считать их безвредными? Или между их подражанием и нашими мыслями такая же разница, как между пародией и настоящим произведением искусства? Я не могу этого сказать. У меня нет никаких догадок на этот счет. До сих пор мы не пытались защищаться от них, так как считали их забавными существами и ничем больше. Я не знаю, была ли кошка в холодильнике Шаром или Матильдой, но именно кошка подала мне мысль о жидком кислороде. Несомненно, есть более удачные способы. Подойдет все, что может быстро лишить их энергии. Я убежден, что они будут делать новые попытки, даже если им придется ждать еще пятьсот лет. Поэтому я настаиваю..."
	Он положил перо. Корзина для бумаг, стоявшая в углу комнаты, зашевелилась, и из нее вылезла Матильда. Хвост ее воинственно торчал кверху. Презрительно поглядев на Крэйга, она направилась к двери и стала спускаться вниз по сходням.
	Крипи нехотя настраивал скрипку и думал о Кнуте: если не считать споров за шахматами - они всегда были друзьями.
	Крэйг соображал, как поступать дальше. Надо съездить за телом Кнута и отправить на Землю, чтобы его там похоронили. Но прежде всего он ляжет спать. Черт возьми, как он хочет спать!
	Он взял перо и продолжал писать:
	"...чтобы были приложены все старания к изобретению нужного оружия... Но использовать его мы будем только в качестве защиты. Об истреблении, какое велось на других планетах, не может быть и речи.
	Для этого мы должны изучать их так, как они изучают нас. Чтобы воевать с ними, надо их знать. К следующему разу они, несомненно, выдумают новый способ нападения. Необходимо также устроить проверку каждого входящего на Станцию, чтобы определить - человек он или Шар.
	И, наконец, следует приложить все усилия к тому, чтобы обеспечить себя каким-то другим источником энергии - на тот случай, если Меркурий станет для нас недоступным".
	Он перечитал докладную записку и отложил ее в сторону.
	"Им это не понравится,- сказал он себе,-особенно последний пункт. Но ведь нужно смотреть правде в лицо".
	Крэйг долго сидел за столом и думал. Потом он поднялся и пошел к иллюминатору.
	Снаружи, на равнинах Меркурия, плясали Цветные Шары - чудовищные шахматные фигуры перекатывались в пыли. Насколько хватал глаз, равнина была усеяна скачущими шахматами. И при каждом прыжке их становилось все больше.








	Клиффорд Д. Саймак "Специфика службы"
	пер. Л. Жданов

	Ему снился родной дом, и когда он проснулся, то долго не открывал глаз, силясь удержать видение.Что-то осталось, но это јчто-тоЅ было смутно, размыто, лишено отчетливости и красок. Родной дом... Он представлял себе его, знал, какой он, мог воскресить в памяти далекое, недосягаемое, но нет - во сне все было ярче!
	И все-таки он не открывал глаз, так как слишком хорошо знал, что предстанет его взгляду, и всячески оттягивал встречу с грязной, неуютной конурой, в которой находился. јЕсли бы только грязь и отсутствие уюта,- подумал он,- а то ведь еще это тоскливое одиночество, это чувство, что ты на чужбинеЅ. Пока глаза закрыты, можно делать вид, будто суровой действительности нет, но он уже на грани, щупальца реальности уже протянулись к полной тепла и задушевности картине, которую он тщится сохранить в уме...
	Все, дольше нельзя. Ткань сновидения стала чересчур тонкой и редкой, чтобы противостоять реальности. Хочешь не хочешь, открывай глаза.
	Так и есть: отвратительно. Неуютно, грязно, безотрадно, и кругом притаилась эта враждебность, от которой можно сойти с ума. Теперь - взять себя в руки, собраться с духом и встать, начать еще один мучительный день.
	Штукатурка на потолке потрескалась, осыпалась, получились большие безобразные кляксы. Краска на стенах шелушилась, темные потеки напоминали о дождях. И запах. Затхлый запах давно не проветриваемого жилого помещения...
	Глядя на потолок, он пытался представить себе небо. Когда-то он мог увидеть его сквозь любой потолок. Потому что небо было его стихией, небо и пустынный привольный космос за ним. Теперь он их лишился, они ему больше не принадлежат.
	Пометка в трудовой книжке, выговор в личном деле - все, что требуется, чтобы погубить карьеру человека, навсегда сокрушить все надежды и обречь его на изгнание на чужой планете.
	Он сел на край кровати, нашарил пяткой брошенные на пол брюки, надел их, втиснул ноги в ботинки, встал.
	Тесная, скверная комнатка. И дешевая. Настанет день, когда ему даже такая будет не по карману. Деньги на исходе, и, когда последние уйдут, придется искать. работу, любую работу. Может, стоило позаботиться об этом раньше, не тянуть до последнего? Но он не мог себя заставить. Связаться с работой, осесть здесь - значит признать свое поражение, поставить крест на мечте о возвращении домой.
	јДурак,- сказал он себе, - и что тебя потянуло в космос?Ѕ Эх, попасть бы только домой, на Марс, и больше его канатом из дома не вытянуть. Вернется на ферму, займется хозяйством, как отец хотел. Женится на Элен, осядет, пусть другие дурни с риском для жизни носятся по солнечной системе.
	Романтика... Это она кружит голову мальчишкам, юнцам с восторженными глазами. Романтика дальних странствий, дебрей космоса с лучистыми зрачками звезд, романтика поющих двигателей, холодного булата,вспарывающего черноту и безлюдье пустоты, романтика воплощенных в комочке плоти куража и удали, бросающих вызов пустоте.
	А романтики-то не было. Был тяжелый труд, вечное напряжение и щемящая тревога, точащий душу страх, который ловил перебои в работе силового устройства... звонкий удар о металлическую оболочку... любую из тысяч бед, подстерегающих человека в космосе.
	Он взял с ночного столика бумажник, сунул его в карман, вышел в коридор и спустился по шаткой лестнице вниз.
	Покосившаяся, ветхая терраса. И зелень, неистовая, буйная зелень Земли. Мерзкий, отвратительный цвет, который оглушает и вызывает внутренний отпор. Все зеленое: трава, кусты, каждое дерево. Если смотреть на зелень чересчур долго, так и кажется, что она пульсирует, трепещет потайной жизнью, и ведь нет спасения от нее, разве что запереться где-нибудь.
	Зелень, яркое солнце, изнуряющий зной - все это делает Землю невыносимой. Правда, от света можно уйти, с жарой тоже можно как-то справиться, но зелень вездесуща.
	Он спустился с крыльца, ища в кармане сигареты. Нащупал смятую пачку и в ней единственную смятую сигарету. Прилепил ее к губе, выбросил пачку и остановился в воротах, соображая, что делать дальше.
	Но это усилие мысли было показным, он заранее знал, как поступит. Выбора не было. Одно и то же повторялось изо дня в день уже которую неделю. То же будет и сегодня, и завтра, и послезавтра, пока не уйдет последний цент.
	А потом - да, что потом?
	Поступить на работу и попытаться хоть что-то из этого извлечь? Копить деньги, пока не наберется на билет до Марса? Пусть любая должность на корабле ему заказана, но ведь пассажира-то они обязаны взять! Эх, пустые расчеты все это... Чтобы накопить достаточно, нужно двадцать лет, а где они?
	Он закурил и побрел по улице. Даже сквозь сигаретный дым он ощущал запах ненавистной зелени.
	Миновав десять кварталов, он очутился у космодрома. Над полем возвышался корабль. Он постоял, глядя на него, затем направился к убогому ресторанчику позавтракать.
	јКорабль,- думал он.- Обнадеживающий признакЅ. В иные дни ни одного не увидишь, а иногда сразу три-четыре. Сегодня есть корабль; может, тот ~самый~.
	јКогда-нибудь,- сказал он себе, - найду же я корабль, который доставит меня домойЅ. Корабль, которому до зарезу будет нужен механик, и капитан закроет глаза на злополучную запись в трудовой книжке.
	Но он знал, что обманывает себя. Каждый день он говорит себе одно и то же. Вероятно, чтобы оправдать свои ежедневные визиты в отдел найма. Самообман, который помогает сохранить надежду, не пасть духом. Самообман, который позволяет даже кое-как терпеть мрачную, душную конуру и зеленую Землю.
	Он вошел в ресторан и сел за столик.
	Подошла официантка, чтобы принять заказ.
	- Опять оладьи? - спросила она.
	Он кивнул. Оладьи - дешевая и сытная пища, а ему надо подольше растянуть деньги.
	- Сегодня вы найдете свой корабль,-сказала официантка.- У меня такое чувство.
	- Возможно,- отозвался он, не очень-то веря.
	- Я знаю, что у вас на душе, - продолжала официантка.- Знаю, как это тяжело. Сама мучилась тоской по родине, когда впервые уехала из дому. Думала, умру.
	Он промолчал, чувствуя, что ответить - значит уронить свое достоинство. Хотя на кой оно черт ему теперь, это достоинство!
	Конечно, речь шла не об обычной тоске по родине. Это уже планетная ностальгия, тоска по другой культуре, боль от разлуки со всем, к чему привык и к чему привязан.
	И тут, сидя в ожидании оладий, он воскресил в памяти сон: уходящие в даль красные увалы, ласкающий кожу сухой, прохладный воздух, блеск звезд в сумерках, волшебное золото отдаленных песчаных бурь. И низенький дом жмется к земле, и на террасе, обращенной к закату, неподвижно сидит в кресле седой старик...
	Официантка принесла оладьи.
	јНастанет день,- мысленно сказал он,-когда я не смогу больше выносить этого самоистязания, этой жалости к самому себеЅ. Он давно ее раскусил, и давно пора от нее избавиться. И тем не менее мирился с ней, больше того, она стала определять его помыслы и поступки. Она была его щитом и самооправданием, движущей силой, которая поддерживала его на ходу. Он доел оладьи и расплатился.
	- Счастливо,- сказала официантка, улыбаясь.
	- Спасибо, - ответил он.
	Он потащился по дороге, по скрипучему гравию, и солнце припекало ему спину, но хоть от зелени он был избавлен. Космодром голый, безжизненный - обожженный и обнаженный.
	Он достиг цели и подошел к конторке.
	- Опять вы, - сказал уполномоченный по найму.
	- Есть рейс на Марс?
	- Нет. Хотя постойте. Тут недавно один справлялся...
	Уполномоченный поднялся, вышел за дверь и стал кого-то звать.
	Через несколько минут он вернулся к конторке.
	За ним шел свирепый тяжеловес. На голове у тяжеловеса была фуражка с потертыми, тусклыми буквами јКАПИТАНЅ. В остальном костюм никак не отвечал его званию.
	- Вот этот человек, - сказал уполномоченный капитану. - Имя - Энсон Купер. Механик первого класса, но личное дело...
	- К черту личное дело! - рявкнул капитан. Он обратился к Куперу: - јМоррисоныЅ знаете?
	- С пеленок,- ответил Купер.
	Это была неправда, но он был уверен, что справится с двигателями.
	- Они в общем-то ничего,- продолжал капитан, - только иногда барахлят немного, капризничают. Придется вам понянчиться с ними. Глаз не сводить с них. Зазеваетесь - пиши пропало.
	- Как-нибудь, - сказал Купер.
	- Мой механик подвел меня, сбежал.-Капитан плюнул на пол, демонстрируя презрение к дезертирующим механикам.-Слабоват в коленках оказался.
	- У меня коленки в порядке,- твердо сказал Купер.
	Он знал, что его ждет. Но выбора не было. Путь на Марс лежал через јморрисоныЅ.
	- Что ж, тогда пошли,- сказал капитан.
	- Минутку, - вмешался уполномоченный. - Так это не делается. Вы обязаны дать ему время собрать свои пожитки.
	- Мне нечего собирать, - вставил Купер, вспоминая жалкое барахло, которое осталось в гостинице. Ничего стоящего.
	- Вам должно быть ясно,- продолжал уполномоченный, обращаясь к капитану: - Союз не может поручиться за человека с таким личным делом.
	- А мне наплевать,- отрезал капитан.- Лишь бы он знал толк в двигателях. Больше мне ничего не надо.
	Идти до корабля было далеко. Он и новый-то не представлял собой ничего особенного, а с годами не стал лучше. Да, на таком вообще летать - пытка, не говоря уж о том, чтобы нянчиться с јморрисонамиЅ...
	- Не рассыпется, не бойтесь, - сказал капитан. - Он протянет дольше, чем вы думаете. Просто удивительно, на что способна такая посудина, всем чертям назло.
	јТолько еще один рейс, - подумал Купер.-Чтобы доставить меня на Марс. А там пусть рассыпаетсяЅ.
	- Корабль великолепен, - сказал он совершенно искренне.
	Он подошел к могучему стабилизатору и положил на него ладонь. Тяжелый металл, краска давно облупилась, рябой от коррозии, и холодок затаился в толще, точно корабль еще не отдал всю впитавшуюся в него космическую стужу.
	јНаконец,- подумал он.- После стольких недель ожидания вот оно наконец, стальное произведение инженерного искусства, которое доставит меня домойЅ.
	Он вернулся туда, где стоял капитан.
	- Приступим, что ли,- сказал он.- Хочу посмотреть на двигатели.
	- Они в порядке,- ответил капитан.
	- Возможно. Все-таки я их проверю.
	Он ждал, что двигатели будут в скверном состоянии, но не настолько. На что уж корабль выглядел жалко, а јморрисоныЅ оказались еще хуже.
	- Тут надо поработать,- сказал он.- С такими двигателями нельзя выходить в рейс.
	Капитан вспылил и выругался:
	- Учтите, вылетаем на рассвете! Срочное задание!
	- На рассвете и вылетим,- отрезал Купер. - Вы только не вмешивайтесь.
	Он расставил людей по местам и сам проработал четырнадцать часов подряд без передышки, не спал и не ел. После чего зажал большой палец в кулаке и доложил капитану, что все готово.
	Они благополучно прошли атмосферу. Купер разжал кулак и облегченно вздохнул. Теперь только следить за тем, чтобы не было перебоев.
	Капитан вызвал его к себе и поставил на стол бутылку.
	- А вы справились куда лучше, чем я ожидал, мистер Купер.
	Купер покачал головой.
	- Мы еще не прилетели, капитан. Впереди немалый путь.
	- Мистер Купер,- сказал капитан,- вы знаете, что мы везем?
	Купер покачал головой.
	- Лекарства, - сказал капитан. - Там эпидемия. Только наш корабль был более или менее готов к рейсу. Вот нас и послали.
	- Дали бы сперва сделать капитальный ремонт двигателей.
	- Время не позволило. Каждая минута на счету.
	Купер глотнул из рюмки, оглушенный всеобъемлющей усталостью.
	- Эпидемия, говорите? А что именно?
	- Песчаная лихорадка,- ответил капитан. - Знаете, наверно.
	Смертельный ужас холодком пополз по спине Купера.
	- Знаю.- Он допил виски и встал.- Я пошел, начальник. Надо присмотреть за двигателями.
	- Мы надеемся на вас, мистер Купер. Нужно добраться.
	Он вернулся в машинное отделение и упал в кресло, слушая пение двигателей, пронизавшее все клеточки корабля. Они должны работать без перебоев. Теперь это яснее, чем когда-либо. Дело не только в том, чтобы вернуться домой: родная планета ждет лекарства.
	јОбещаю,- сказал он сам себе.- Обещаю, что мы долетимЅ.
	Он не щадил команду, не щадил себя - изо дня в день, под выматывающий душу, почти нестерпимый вой дюз и гром этих чертовых јморрисоновЅ.
	Какой там сон - хорошо, если удавалось прикорнуть на несколько минут. Какой там обед - разве что перекусишь чуток на ходу. Работа, работа, но еще хуже - надзор, ожидание, все тело напряжено: сейчас начнут заикаться... Или лязгнет металл, возвещая беду.
	јИ зачем только,- билась в голове смутная мысль, - человек выходит в космос? С какой стати идет на такую работу?Ѕ Конечно, здесь, в машинном, рядом с изношенными двигателями, чувствуешь себя хуже, чем в других отсеках. Но и там не сладко. Атмосфера корабля насыщена нервозностью, но хуже всего - черный, гнетущий страх перед космосом, перед тем, что космос может сделать с кораблем и людьми на борту.
	На новых, более крупных кораблях обстановка вроде получше, да и то ненамного. По-прежнему принято пичкать успокоительным пассажиров и переселенцев, летящих осваивать другие планеты. Чтобы не нервничали, не реагировали так остро на неудобства, не поддавались панике.
	Но с командой так не поступишь. Она должна быть начеку, готовая ко всему. Она обязана все снести.
	Возможно, придет пора, когда корабли будут достаточно велики, двигатели и горючее достаточно совершенны, когда поумерится страх человека перед пустотой космоса. Тогда станет легче. Но до этого, наверно, еще очень далеко. Ведь уже прошло двести лет, как предки Купера в числе первых улетели осваивать Марс.
	јНе будь сознания того, что я возвращаюсь домой, - сказал он себе,- не вынес бы, не выдержалЅ. Даже здесь, где загустела всяческая вонь, он чувствовал запах сухого, прохладного воздуха родной планеты. Сквозь металлическую оболочку летящего корабля, через несчетные темные мили видел нежные краски заката на красных увалах. В этом его преимущество перед остальными. Если бы не мысль, что он возвращается домой, он бы не выстоял.
	Медленно тянулись дни, и двигатели тянули, и крепла надежда в его душе. И наконец надежда сменилась торжеством.
	И наступил день, когда корабль вихрем скользнул вниз сквозь холодную, разреженную атмосферу, и пошел на посадку, и сел.
	Он протянул руку, повернул ключ - двигатели взревели и смолкли. Тишина объяла изможденную сталь, онемевшую от долгого гула.
	Он стоял подле двигателей, оглушенный тишиной, испытывая ужас перед совершенным безмолвием.
	Он пошел вдоль двигателей, скользя рукой по металлу, гладя его, точно животное, удивленный и чуть недовольный тем, что в его душе родилось некое подобие странной нежности к машине.
	А впрочем, почему бы нет? Двигатели доставили его домой. Он нянчился, возился с ними, проклинал их, надзирал за ними, спал рядом с ними - и они доставили его домой.
	А ведь, если быть откровенным, он не очень надеялся на это.
	Он вдруг увидел, что остался один. Команда ринулась к трапу, едва он повернул ключ. Пора и ему выходить. И все-таки он на мгновение задержался в тихом отсеке, напоследок еще раз все-окинул взглядом.
	Полный порядок. Ничего не упущено.
	Он повернулся и медленно пошел по трапу вверх, к люку.
	Наверху он встретил капитана. А вокруг ракеты во все стороны расходились красные увалы.
	- Все уже ушли, только начальник интендантской службы остался,- сказал капитан.- Я вас жду. Вы отлично справились с двигателями, мистер Купер. Рад, что вы пошли в рейс с нами.
	- Последний рейс,- ответил Купер, гладя взглядом красные склоны. - Хватит слоняться по свету.
	- Странно,- сказал капитан.- Вы, очевидно, с Марса.
	- Точно. И надо было с самого начала сиде