прикоснулся к зеленому стеблю кукурузы.
	Просунув под страдальца руку, он осторожно вытащил его из зарослей орешника и перевернул на спину, чтобы взглянуть на его лицо. Лица у него не было. Верхняя часть туловища кончалась утолщением, как стебель цветком, хотя тело существа вовсе не было стеблем. А вокруг этого утолщения росла бахрома щупалец, которые извивались, точно черви в консервной банке. И тут-то Моуз чуть было не вскочил и не бросился наутек.
	Но он выдержал.
	Моуз сидел на корточках, уставившись на эту безликость с бахромой из червей; он похолодел, страх сковал его и вызвал приступ тошноты, а когда ему почудилось, что жалобный вой издают черви, на душе у него стало еще муторнее.
	Моуз был упрям. Упрям и ко многому равнодушен. Но только не к страдающему живому существу.
	Наконец пересилив себя, он поднял существо на руки и удивился, как мало оно весит. Меньше, чем трехмесячный поросенок, прикинул Моуз.
	С существом на руках он стал взбираться по лесной тропинке на холм к дому, и ему показалось, что дурной запах стал слабее. Моузу уже не было так страшно, как поначалу, и холод больше не сковывал его тела.
	Потому что существо немного успокоилось и выло теперь потише. И хотя Моуз не был в этом уверен, иногда ему казалось, будто оно прижимается к нему, как прижимается к взрослому испуганный и голодный ребенок, когда тот берет его на руки.
	Старый Моуз вышел к постройкам и немного постоял во дворе, соображая, куда ему отнести существо - в дом или сарай. Ясно, что сарай - самое подходящее для него место, ведь существо - не человек; даже в собаке, или кошке, или больном ягненке больше человеческого, чем в нем.
	Однако колебался Моуз недолго. Он внес существо в дом и положил в кухне около плиты на то подобие ложа, которое называл кроватью. Он аккуратно и бережно распрямил его, накрыл грязным одеялом и, подойдя к плите, принялся раздувать огонь.
	Потом он придвинул к кровати стул и начал внимательно, с глубоким интересом разглядывать свою находку. Существо уже почти утихло и с виду казалось много спокойнее, чем в лесу. Моуз с такой нежностью укутал его одеялом, что и сам удивился. Он призадумался над тем, какие из его припасов могут сгодиться существу в пищу; впрочем, даже если бы он и знал это, неизвестно, как бы ему удалось покормить существо, ведь у того, судя по всему, не было рта.
	- Тебе не о чем беспокоиться, - вслух сказал он. - Раз уж я принес тебя в дом, все обойдется. Хоть я и не больно смыслю, как тебе помочь, но все, что мне по силам, я для тебя сделаю.
	День уже клонился к вечеру, и, выглянув в окно, он увидел, что коровы, которых он недавно искал, вернулись домой сами.
	- Пора мне коров доить, да еще кое-что поделать по хозяйству, - сказал он существу, лежавшему на кровати. - Но я отлучусь ненадолго.
	Чтобы в кухне стало теплее, Старый Моуз подбросил в плиту дров, еще раз заботливо поправил одеяло, взял ведра для молока и пошел в сарай.
	Он покормил овец, свиней и лошадь и подоил коров. Собрал яйца и запер курятник. Накачал бак воды.
	После этого он вернулся в дом.
	Уже стемнело, и Моуз зажег стоявшую на столе керосиновую лампу, потому как был против электричества. Он даже отказался подписать контракт, когда периферийная электрическая компания проводила здесь линию, и многие соседи за это обиделись на него. Но он плевал на их обиды.
	Моуз взглянул на лежавшее в постели существо. С виду оно вроде бы находилось в прежнем состоянии. Будь это больной ягненок или теленок, Моуз сразу смекнул бы, хуже ему или лучше. Но тут он был бессилен.
	Он приготовил себе немудреный ужин, поел и снова задумался над тем, как покормить существо и как ему помочь. Он принес его в дом, согрел его, но пошло ли это ему на пользу? Может, следовало сделать для него что-то другое? Этого он не знал.
	Моуз было подумал, не обратиться ли к кому за помощью, но от одной мысли, что придется просить о помощи, даже не зная, в чем она должна заключаться, ему стало тошно. Потом он представил себе, каково было бы ему самому, если б, измученный и больной, он очутился в неведомом далеком краю и никто не сумел бы ему помочь из-за того, что там не знали бы, что он такое.
	Это заставило его наконец решиться; и он направился к телефону. Но кого ему вызывать, доктора или ветеринара? Он остановился на докторе, потому что существо находилось в доме. Если б оно лежало в сарае, он позвонил бы ветеринару.
	Это была местная телефонная линия, слышимость - хуже некуда, и, поскольку Моуз был туговат на ухо, он пользовался телефоном довольно редко. Временами он говорил себе, что телефон ничуть не лучше других новшеств, которые только портят людям жизнь, и не раз грозился выбросить его. Но сейчас он был доволен, что этого не сделал.
	Телефонистка соединила его с доктором Бенсоном, и оба они не очень-то хорошо слышали друг друга, но Моуз все-таки ухитрился объяснить доктору, кто звонит и что ему нужна его помощь, и доктор обещал приехать.
	Облегченно вздохнув, Моуз повесил трубку и немного постоял, ничего не делая. Но вдруг его поразила мысль, что в лесу могли остаться другие такие же существа. Он понятия не имел, кто они, что здесь делают, куда держат путь, но не вызывало сомнений, что этот, на кровати, - чужестранец, прибывший из далеких мест. И разум подсказывал, что таких, как он, может быть несколько, ведь в дальней дороге одиноко, и любой человек - или любое другое живое существо - предпочтет путешествовать в компании.
	Он снял с крючка фонарь и, тяжело ступая, вышел за дверь.
	Ночь была темна, как тысяча черных кошек, и фонарь светил очень слабо, но для Моуза это не имело значения: он знал свою ферму как собственные пять пальцев.
	Он спустился по тропинке к лесу, В этот час здесь было жутко, но Старый Моуз был не из тех, кто боится ночного леса. Продираясь сквозь кустарник и высоко подняв фонарь, чтобы осветить площадь побольше, он осмотрел поляну, где нашел существо, но там никого больше не оказалось.
	Однако он нашел кое-что другое - нечто, похожее на огромную птичью клетку, сплетенную из металлических прутьев, которая застряла в густом кусте орешника. Он попытался вытащить ее, но она так прочно засела в ветках кустарника, что не сдвинулась с места.
	Он огляделся, чтобы понять, откуда она попала сюда. Вверху над собой он увидел сломанные ветви деревьев, через которые она пробила себе дорогу, а еще выше холодно сияли звезды, казавшиеся очень далекими.
	Моуз ни на миг не усомнился в том, что существо, лежавшее сейчас на его постели около плиты, явилось сюда в этом невиданном плетеном сооружении. Он немного подивился, но не стал особенно вдумываться, ведь вся эта история казалась настолько сверхъестественной, что он сознавал, как мало у него шансов найти ей какое-нибудь разумное объяснение.
	Моуз вернулся к дому, и едва он успел задуть фонарь и повесить его на крюк, как послышался шум подъезжающей машины.
	Подойдя к двери дома, доктор несколько рассердился, увидев стоявшего на пороге Старого Моуза.
	- Что-то вы не похожи на больного, - сварливо произнес он. - Должно быть, не так уж вам худо, чтобы тащить меня сюда посреди ночи.
	- А я и не болен, - сказал Моуз.
	- Тогда зачем вы мне звонили? - рассердившись еще больше, спросил доктор.
	- У меня в доме кое-кто заболел, - ответил Моуз. - Может, вы сумеете помочь ему. Я бы сам попробовал, да не знаю как.
	Доктор вошел в дом, и Моуз закрыл дверь.
	- У вас тут что-нибудь протухло? - спросил доктор.
	- Нет, это он так воняет. Сперва было совсем невмоготу, но теперь я уже попривык.
	Доктор заметил на кровати существо и направился к нему.
	Старый Моуз услышал, как доктор словно бы захлебнулся, и увидел, что он, напряженно вытянувшись, застыл на месте.
	Потом доктор нагнулся и стал внимательно разглядывать лежавшее перед ним существо.
	Когда он выпрямился и повернулся лицом к Моузу, только безграничное изумление помешало ему окончательно выйти из себя.
	- Моуз! - взвизгнул он. - Что это такое?
	- Сам не знаю, - ответил Моуз. - Я нашел его в лесу, ему было плохо, оно стонало, и я не мог его там бросить одного.
	- Вы считаете, что оно заболело?
	- Я знаю это, - сказал Моуз. - Ему немедленно нужно помочь. Боюсь, что оно умирает.
	Доктор снова повернулся к кровати, откинул одеяло и пошел за лампой, чтобы получше рассмотреть существо. Он оглядел его со всех сторон, боязливо потыкал в него пальцем и многозначительно прищелкнул языком, как это умеют делать одни лишь врачи.
	Потом он снова прикрыл существо одеялом и отнес на стол лампу.
	- Моуз, - проговорил он, - я ничем не могу помочь ему.
	- Но вы же врач!
	- Я лечу людей, Моуз. Мне не известно, что это за существо, одно ясно - это не человек. Я даже приблизительно не могу определить, что с ним, если вообще в его организме что-то разладилось. А если б мне все-таки удалось поставить диагноз, я не знал бы, как его лечить, не причиняя вреда. К тому же я не уверен, что это животное. Многое в нем говорит за то, что это растение.
	Потом доктор спросил Моуза, где он нашел существо, и Моуз рассказал, как все произошло. Но он ни словом не обмолвился про клетку - сама мысль о ней казалась настолько фантастичной, что у него язык не повернулся рассказать.
	Достаточно того, что он нашел это существо и принес его в дом, и незачем упоминать о клетке.
	- Вот что я вам скажу, - произнес доктор. - Это ваше существо не известно ни одной из земных наук. Сомневаюсь, видели ли когда-нибудь на Земле что-либо подобное. Лично я не знаю, что оно из себя представляет, и не собираюсь ломать над этим голову. На вашем месте я связался бы с Мэдисонским университетом. Может, там кто-нибудь и сообразит, что это такое. В любом случае им будет интересно ознакомиться с вашей находкой. Они непременно захотят обследовать его.
	Моуз подошел к буфету, достал коробку из-под сигар, почти доверху наполненную серебряными долларами, и расплатился с доктором. Добродушно пошутив над этим его чудачеством, доктор опустил монеты в карман.
	Моуз с редким упрямством держался за свои серебряные доллары.
	- В бумажных деньгах есть что-то незаконное, - не раз говорил он. - Мне нравится трогать серебро и слушать, как оно позвякивает. В нем чувствуется сила.
	Вопреки опасениям Моуза доктор уехал не в таком уж плохом настроении. После его ухода Моуз пододвинул к кровати стул и сел.
	До чего же несправедливо, подумал он, что нет никого, кто мог бы помочь такому больному существу, никого, кто знает хоть какое-нибудь средство, чтобы облегчить его страдания.
	Сидя между плитой и кроватью, Моуз слушал, как в тишине кухни громко тикают часы и потрескивают дрова.
	Он смотрел на лежавшее перед ним существо, и в нем вдруг вспыхнула почти безумная надежда на то, что оно выздоровеет и будет жить с ним. Теперь, когда его клетка покорежена, ему волей-неволей придется остаться. И Моуз надеялся, что так оно и будет, ведь даже теперь в доме уже не чувствовалось прежнего одиночества.
	И тут до Моуза внезапно дошло, как здесь раньше было одиноко. Пока не умер Тоузер, было еще терпимо. Он пробовал заставить себя взять другую собаку, но не смог. Потому что не было на свете собаки, которая могла бы заменить Тоузера, и даже сама попытка найти другого пса казалась ему предательством. Разумеется, можно было взять кошку, но тогда он стал бы слишком часто вспоминать Молли. Она очень любила этих животных, и до самой ее смерти в доме всегда путались под ногами две-три кошки.
	А теперь он остался один. Один на один со своей фермой, своим упрямством и серебряными долларами. Доктор, как и все остальные, считал, что, кроме как в стоявшей в буфете коробке из-под сигар, у Моуза больше серебра не было. Ни одна живая душа не знала о существовании старого, доверху наполненного монетами чугунного котелка, который он спрятал под досками пола в гостиной. При мысли о том, как он их всех провел, Моуз хихикнул. Он много бы отдал, чтобы посмотреть на лица соседей, если бы им удалось об этом пронюхать. Сам-то он никогда не проговорится. Если уж им суждено узнать, обойдутся без него.
	Он сидел, клюя косом, и в конце концов так и заснул на стуле с опущенным на грудь подбородком, обхватив себя руками, словно хотел подольше сохранить тепло.
	Когда он проснулся, в предрассветном мраке слабо мерцала на столе лампа, догорали в плите дрова, а пришелец был мертв.
	То, что существо умерло, не вызывало сомнений. Оно похолодело и вытянулось, а поверхность его тела стала жесткой, и оно уже начало засыхать - так с концом роста засыхает в поле под ветром стебель кукурузы.
	Моуз прикрыл его одеялом и, хотя еще рано было начинать обычную работу на ферме, вышел и сделал все, что требовалось, при свете фонаря.
	После завтрака он согрел воды, умылся и побрился - и это впервые за много лет он брился не в воскресенье. Потом он надел свой единственный приличный костюм, пригладил волосы, вывел из гаража старый, полуразвалившийся автомобиль и поехал в город.
	Он отыскал Эба Деннисона, чиновника муниципалитета, который одновременно был секретарем Правления кладбища.
	- Эб, - сказал Моуз, - я хочу купить участок земли на кладбище.
	- Но у вас уже есть участок! - запротестовал Эб.
	- Так то семейный, - возразил Моуз. - Там хватит места только для меня и Молли.
	- А зачем же вам еще один? - спросил Эб.
	- Я нашел кое-кого в лесу, - сказал Моуз. - Я принес его домой, и прошлой ночью он умер. Я хочу похоронить его.
	- Если вы нашли в лесу покойника, вам надо сообщить об этом следователю или шерифу, - предостерег Эб.
	- Все в свое время, - сказал Моуз, и не думая этого делать. - Так как же насчет участка?
	И сняв с себя ответственность за эту сомнительную сделку, Эб продал ему место на кладбище. Купив участок, Моуз отправился в похоронное бюро Алберта Джонса.
	- Ал, - сказал он,- мой дом посетила смерть. Покойник не из здешних мест, я нашел его в лесу. Не похоже, что у него есть родственники, и я должен позаботиться о похоронах.
	- А у вас есть свидетельство о смерти? - спросил Ал, который не утруждал себя лицемерной деликатностью, свойственной большинству служащих похоронных бюро.
	- Нет.
	- Вы обращались к врачу?
	- Прошлой ночью заезжал док Бенсон.
	- Он должен был выдать вам свидетельство. Придется ему позвонить.
	Он соединился по телефону с доктором Бенсоном и, потолковав с ним немного, стал красным как рак, Наконец он раздраженно хлопнул трубкой и повернулся к Моузу.
	- Не знаю. с какой целью вы все это затеяли, - злобно набросился он на Моуза, - но док говорит, что ваш покойник вовсе не человек. Я не занимаюсь погребением кошек, собак или...
	- Это не кошка и не собака.
	- Плевать я хотел на то, что это такое. Чтобы я взялся за устройство похорон, мне нужен покойник - человек. Кстати, не вздумайте сами зарыть его на кладбище. Это незаконно.
	Сильно упав духом, Моуз вышел из похоронного бюро и медленно заковылял на холм, на котором стояла единственная в городке церковь.
	Он нашел пастора в кабинете, где тот трудился над проповедью. Моуз присел на краешек стула, беспокойно вертя в искалеченных работой руках свою изрядно поношенную шляпу.
	- Отец мой, - произнес он, - я хочу рассказать вам все как было, с начала до конца. - И он рассказал. - Я не знаю, что это за существо, - добавил он. - Сдается мне, что этого никто не знает. Но оно скончалось, и его нужно похоронить честь по чести, а у меня с этим ничего не получается. Мне нельзя похоронить его на кладбище. И, видно, придется подыскать для него местечко на ферме. Не согласились бы вы приехать и сказать пару слов над могилой?
	Пастор погрузился в глубокое раздумье.
	- Мне очень жаль, Моуз, - произнес он наконец. - Полагаю, что это невозможно. Я далеко не уверен в том, что церковь одобрит такой поступок.
	- Пусть это не человеческое существо, - сказал Старый Моуз, - но ведь оно тоже тварь божья.
	Пастор подумал еще немного и даже высказал кое-какие соображения вслух, но в результате все-таки пришел к выводу, что сделать этого не может.
	Моуз спустился с холма к своей машине и поехал домой, по дороге размышляя о том, какие же попадаются среди людей скоты.
	Вернувшись на ферму, он взял кирку и лопату, вышел в сад и там, в углу, вырыл могилу. Потом он отправился в гараж за досками, чтобы сколотить для существа гроб, но оказалось, что последние доски ушли на починку свинарника.
	Моуз вернулся в дом и в поисках простыни, которую за неимением гроба решил использовать вместо савана, перерыл комод, стоявший в одной из задних, уже много лет пустующих комнат. Простыни он не нашел, но зато среди тряпья ему попалась старая льняная скатерть. Он подумал, что сойдет и это, и отнес скатерть на кухню.
	Моуз откинул одеяло, взглянул на мертвое существо, и у него словно комок подкатил к горлу - он представил, в каком тот умер одиночестве и в какой дали от родины, и в его последний час не было рядом с ним ни одного его соплеменника. И оно было совершенно голым: ни клочка одежды, ни вещей, ничего, что он, Моуз, мог бы оставить себе на память.
	Он расстелил скатерть на полу возле кровати, поднял существо на руки и положил его на нее. И в этот миг он заметил на его теле карман - если, конечно, это было карманом, - нечто вроде щели с клапаном в самом центре той части тела, которая могла быть грудью. Моуз провел сверху рукой по карману. В нем прощупывалось что-то твердое. Он долго сидел на корточках около трупа, не зная, как ему быть.
	Наконец решившись, он просунул в щель пальцы и вытащил находившийся в кармане предмет. Это был шарик, чуть больше теннисного мяча, сделанный из дымчатого стекла или какого-то похожего на стекло материала. Все еще сидя на корточках, он долго глядел на этот шарик, потом встал и пошел к окну, чтобы получше рассмотреть его.
	В шарике не было ничего особенного. Это был обыкновенный шарик из дымчатого стекла, на ощупь такой же шершавый и мертвый, как тело существа.
	Моуз покачал головой, отнес шарик обратно и, положив туда, откуда его вынул, осторожно завернул труп в скатерть.
	Он вынес его в сад и опустил в яму. Став в голове могилы, он торжественно произнес несколько приличествующих случаю слов и закидал могилу землей.
	Сперва он собирался насыпать над могилой холмик и поставить крест, но в последнюю минуту передумал. Ведь теперь нахлынут любопытные. Молва облетит всю округу, и эти типы будут приезжать сюда и глазеть на могилу, в которой он похоронил найденное им в лесу существо. И чтобы никто не догадался, где он зарыл его, придется обойтись без холмика и без креста. А может, это к лучшему, сказал он себе. Он ведь не знал, что написать или вырезать на кресте.
	Уже перевалило за полдень, и Моуз проголодался, но не стал прерывать работу, чтобы поесть, потому как еще не все сделал. Он отправился на луг, поймал Бесс, запряг ее в телегу и спустился в лес.
	Он привязал Бесс к застрявшей в кустах клетке, и лошадь без труда вытащила ее оттуда. Потом он погрузил клетку на телегу, привез на холм, внес в гараж и спрятал в самом дальнем его углу около горна.
	Покончив с этим, он впряг Босс в плуг и перепахал весь сад, хотя в этом не было никакой необходимости. Но зато теперь везде была свежевспаханная земля, и никому не удалось бы обнаружить место, где он вырыл могилу.
	И как раз в ту минуту, когда он уже кончал пахать, подкатила машина, и из нее вылез шериф Дойли. Шериф был человеком весьма обходительным, но не из тех, кто любит тянуть волынку. Он сразу приступил к делу.
	- Я слышал, - сказал он, - ты нашел кое-что в лесу.
	- Точно, - согласился Моуз.
	- Говорят, будто бы это существо умерло в твоем доме.
	- Вы не ослышались, шериф.
	- Моуз, я желал бы взглянуть на него.
	- Ничего не выйдет. Я похоронил его. И не скажу где.
	- Моуз, - произнес шериф, - мне не хочется причинять тебе неприятности, но ты нарушил закон. Нельзя же подбирать в лесу людей и безо всякого закапывать их, если им вдруг вздумается умереть в твоем доме.
	- Вы говорили с доком Бенсоном?
	Шериф кивнул:
	- Док сказал, что никогда ничего подобного не видел. Что это был не человек.
	- В таком случае, - произнес Моуз, - вам тут делать нечего. Раз это был не человек, значит, не совершено никакого преступления против личности. А если существо никому не принадлежало, зде