ности, у нас ничего не получится. Лучше закрыть глаза и
заснуть, потому что мы в жизни не одолеем такой подъем.
     Правда, где-то в стае "собачек" находится Сьюзи. Она стучит в  стекло
шлема - или мне чудится? Она пытается заговорить со мной, как пыталась уже
не один раз.
     Кто-то на самом деле говорил со мной - может статься,  не  Сьюзи,  но
факт оставался фактом.  Кто-то  говорил  на  тысяче  языков,  на  миллионе
диалектов. Казалось, ко  мне  обращается  толпа,  в  которой  все  говорят
одновременно и каждый о своем.
     Я знал, что не сплю, не брежу и не схожу  с  ума.  Бывалый  старатель
вроде меня не ведает, что такое безумие. Иначе  все  мы,  обитатели  Луны,
давным-давно бы спятили.
     - Привет, дружок, - сказал тот, кто говорил со мной.
     Тут появился некто другой, взял  меня  за  руку  и  повел  по  берегу
диковинной реки, по руслу которой текла не  вода,  а  ярко-голубой  жидкий
кислород. Под ногами что-то непрерывно хрустело; посмотрев вниз, я увидел,
что мы шагаем по своего  рода  ковру  из  шаров,  похожих  на  те,  какими
украшают рождественские елки.
     Третье существо увлекло меня в место, которое  выглядело  более,  что
ли, домашним, нежели окрестности ярко-голубой реки, однако дома и  деревья
производили весьма странное впечатление; к тому же между ними сновали жуки
размерами с лошадей.
     Кто-то объяснялся  со  мной  математическими  терминами,  и,  как  ни
удивительно, я все понимал. Кто-то говорил на звонком языке кристаллов;  я
опять же вполне сносно  улавливал  смысл  сказанного  и  слышал  множество
других голосов.  Это  было  не  то  чтобы  сборище  приятелей  или  шумное
застолье, однако где-то близко. Невидимые существа рассказывали друг другу
свои истории; я разбирал отдельные слова и фразы, но услышанного оказалось
достаточно, чтобы  сообразить,  что  все  истории  повествуют  о  давно  -
неизмеримо давно - минувших днях.
     Внезапно послышался еще один голос:
     - Крис, очнись! Тебе нужно  вернуться  в  Енотову  Шкуру.  Ты  должен
предупредить товарищей.
     Очнуться меня заставили не слова, а именно голос.  Я  узнал  его!  Со
мной говорил Брилл, мертвец, которого мы оставили лежать в малом кратере!
     Не знаю, как я сумел так быстро разгрести  пыль  и  в  мгновение  ока
вскочить на ноги. Поднявшись, я замахал руками,  словно  человек,  который
отбивается от пчел. "Собачки", похоже, не сразу  поверили  в  то,  что  их
прогоняют, однако в конце концов все  же  разлетелись  в  разные  стороны,
после  чего  взмыли  в  небо  и  зависли  там  сверкающим   облаком.   Все
возвратилось на круги своя.
     Я вытащил Амелию из пыли, поставил прямо и принялся трясти:
     - Проснись, Амелия. Выпей воды. Надо убираться отсюда.
     - Подожди, - пробормотала она. - Подожди.
     - Да просыпайся ты, кукла!
     Я развернул девушку лицом к склону,  подтолкнул  и  двинулся  следом.
Последние двенадцать тысяч футов.
     Мне  было  страшно,  невыразимо  страшно.  Кому  охота   общаться   с
призраками? "Собачки" же, как выяснилось, были не  чем  иным,  как  шайкой
призраков.
     Я как будто лишился тела, превратился в пару с трудом  переставляемых
ног, каждая из которых при очередном шаге  едва  отрывала  от  поверхности
башмак,  весивший  теперь  словно  добрую  тысячу  фунтов.  Впрочем,  ноги
принадлежали не мне, а кому-то еще. Мое собственное "я" как  бы  стояло  в
сторонке и плевать хотело на ноги, что, кстати, и побуждало те двигаться.
     Подъем продолжался. Где было можно, мы шли, а где нельзя, карабкались
на четвереньках.
     Но не останавливались. Порой  мы  съезжали  вниз,  но  поднимались  и
шагали - или ползли - дальше.
     Мне в голову пришла безумная мысль:  если  мы  доберемся  до  гребня,
"собачки" оставят нас в покое.
     Амелия время от времени ударялась в слезы, однако я  упорно  гнал  ее
вперед. Она умоляла остановиться, но я не желал ничего слушать. Когда  она
упала, я рывком поставил девушку на ноги и пихнул в спину.
     Я догадывался, что она  возненавидела  меня.  Немного  спустя  Амелия
сказала об этом вслух.
     Мне было начхать. Лишь бы шла, а говорить может все что угодно.
     Я потерял счет времени, утратил всякую ориентировку. Казалось,  склон
никогда не кончится.
     Поэтому я несказанно изумился - испытал не радость, не облегчение, не
восторг, а изумление, - когда колея вдруг оборвалась и склон, вместо  того
чтобы идти вверх, пошел вниз.
     Мне смутно подумалось, что мы достигли цели, добрались туда, куда так
стремились попасть, и очутились в безопасности.
     Амелия рухнула наземь, а я стоял, покачиваясь из стороны  в  сторону,
и, глядя на девушку, которая скорчилась у моих ног, размышлял, хватит ли у
меня сил, чтобы дотащить ее до трейлера.
     Что-то было не так, чудовищно не так. Мысли  путались,  потому  я  не
сразу сообразил, в чем, собственно, дело. Наконец до меня дошло.
     На гребне не было никакого трейлера.
     Мы оставили его  вон  там.  Ошибки  быть  не  может.  Значит,  кто-то
наткнулся на трейлер и отбуксировал нашу надежду в Енотову Шкуру.
     Вот и все, подумал я. Сколько сил потрачено впустую! С тем же успехом
можно было не выбираться из пыли. Спали бы себе и  спали.  Какая  разница,
где умирать?
     Быть может, мы и пройдем те мили, которые отделяют нас от города,  но
кислорода точно не хватит.
     Мы обречены, сомневаться не приходится.
     Я тяжело сел рядом с Амелией, протянул руку и похлопал ее по плечу:
     - Извини, подружка. Ничего не вышло. Трейлера нигде нет.
     Она  привстала.  Я  привлек  ее  к  себе.  Она  обняла  меня.  Звучит
романтично,  а  в   действительности...   Попробуйте-ка   пообниматься   в
скафандре.
     - Мне все равно, - проговорила она,
     Я понимал Амелию. Сейчас жизнь представлялась чем-то таким, ради чего
не стоит и стараться. Зачем куда-то шагать, зачем лишать себя  сна,  зачем
тратить последние силы?
     Я поднял голову. "Собачки" висели  в  небе,  дожидаясь,  когда  можно
будет спуститься.
     - Ладно, вы, сволочи. Мы готовы. Давайте спускаетесь.
     Быть может, все  не  так  плохо.  Будет  с  кем  потолковать  и  кого
послушать;  среди  "собачек"  наверняка   немало   любопытных   личностей.
Возможно, в конце концов нам понравится. Вернее, не нам,  а  нашим  "я"  -
естеству,  душе,  называйте,  как  хотите.  Возможно,   души,   оказавшись
заключенными - вероятно навсегда в оболочку чистой  энергии,  останутся  в
итоге довольны.
     Разумеется, это не по-христиански и даже не  по-язычески,  словом  не
по-земному. Но разве те существа, что кружат в  небе,  имеют  какое-нибудь
отношение к Земле?
     Вдобавок мы очутимся в компании землян - того же  Брилла,  участников
Третьей лунной экспедиции, геологов и тех спасателей, которых  послали  на
выручку геологам.
     А остальные? С каких они планет? И как попили сюда?
     Славные ребята Вселенной? Орды  из  дальнего  космоса?  Галактические
джентльмены удачи?
     Как бы то ни  было,  они  не  брезгуют  вербовкой,  не  прочь,  когда
представляется возможность, пополнить свои  ряды.  Ясно,  что  именно  они
захватили Третью экспедицию, заманили к себе геологов и поймали в  западню
спасателей. До сих пор им без труда  удавалось  скрывать  свое  логово  от
пролетавших мимо Луны кораблей: они просто собирались  в  облако,  которое
зависало над кратером и служило чем-то вроде экрана.
     Все дело в них, подумал я. Они - тот самый разум,  который  стоит  за
всем, что  случилось.  Алмаз  -  не  более  чем  полезное  приспособление,
прихваченное, может статься, с  какой-либо  неведомой  планеты  в  системе
некой недостижимой звезды. Что касается лишайников, неужели эти растения -
ловушка, расставленная на  людей,  которые  охотились  за  ними;  ловушка,
подстроенная теми, кто догадывался, что люди рано или поздно доберутся  до
места, где полным-полно лишайников, чтобы стать очередными жертвами?
     - Тоже мне Робины Гуды, - пробормотал я.
     - Что ты сказал, Крис?
     - Так, ничего особенного. Вспомнил книжку, которую читал в детстве.
     Облако опускалось. Я сказал себе, что пора кончать  с  размышлениями.
Через некоторое время мы сможем задавать какие угодно  вопросы  и  получим
все требуемые ответы. Я покрепче обнял Амелию.Она что-то пробормотала, что
именно - я не разобрал. "Собачки", похожие на золотистый дождь, продолжали
снижаться.
     Облако  почти   коснулось   нас,   когда   ночной   сумрак   прорезал
ослепительный луч света, вынырнувший откуда-то снизу.
     Я  медленно  поднялся  и  различил  очертания  ползущего  по   склону
вездехода.
     - За нами кто-то едет! - воскликнул я, ставя Амелию на ноги. Впрочем,
мой возглас был не громче хриплого, еле слышного шепота.
     Вездеход  взобрался  на  гребень  и  повернулся  к  нам  бортом.   Мы
подковыляли к люку. Я затолкнул Амелию внутрь и, давая ей время  проползти
в кабину, поглядел на "собачек". Те вновь кружили над склоном.
     - До следующего раза, - я помахал призракам рукой и втиснулся в люк.
     Очутившись в кабине, я упал на колеси, сорвал с  себя  шлем  и  жадно
вдохнул свежий воздух. Тот был настолько хорош,  что  у  меня  перехватило
дыхание.
     - Вы! - только и выдавил я, увидев глупо ухмылявшегося дока  Уизерса,
который опирался на панель управления.
     - Ты нашел их? -  требовательно  спросил  он,  одарив  меня  усмешкой
подвыпившего эльфа. - Нашел лишайники?
     - Спрашиваете, - отозвался я. - Их там столько, что хоть завались.
     - Народ утверждал, что в Тихо тебе  делать  нечего,  что  ты  слишком
умен, чтобы соваться туда. Но я знал! После нашего  с  тобой  разговора  я
понял, куда ты поедешь за лишайниками!
     - Послушайте, док, - ухитрился произнести я, мы не... - Я  ждал  тебя
на гребне, - продолжал Уизерс, а все остальные  обшаривали  склоны.  Ждал,
пока не стало поздно, а потом поехал домой. Но  по  дороге  меня  замучила
совесть. Что, если я укатил чересчур рано? Что, если Крик  появился  через
десять минут после моего отъезда? Такие вот мне приходили в голову  мысли.
В общем, я развернулся и рванул обратно, проверить, не свалял ли дурака.
     - Спасибо вам, док, - поблагодарил я.
     - А кто эта дама? - справился док с игривым лукавством,  которое  ему
совершенно не шло.
     Я посмотрел на Амелию.  Она  тоже  сняла  шлем,  и  лишь  теперь  мне
бросилось в глаза, как она красива.
     - Быть может, самый богатый человек на Луне.  Самый  смелый  и  самый
очаровательный.
     Амелия улыбнулась.


                             Клиффорд САЙМАК

                          ДУРАК В ПОХОД СОБРАЛСЯ

                               пер. Д.Жуков



     Долгое время я был деревенским дурачком, но теперь я  уже  не  дурак,
хотя меня до них пор обзывают болваном, а то и почине.
     Я теперь гений! Но об этом я никому не скажу. Ни за что. Если узнают,
станут остерегаться.
     Никто не догадывается и не догадается. Я все так  же  шаркаю  ногами,
мой взгляд все так же пуст, и речь бессвязна, как и прежде. Порой  нелегко
бывает  помнить,  что  надо  непременно  шаркать,  смотреть  бессмысленным
взглядом  и  бормотать  чепуху,  а  иногда,  наоборот,  с  большим  трудом
удерживаешься, чтобы не переиграть. Главное - не вызвать подозрений!
     Все началось в то утро, когда я пошел на рыбалку.
     За завтраком я сказал  маме,  что  собираюсь  порыбачить,  и  она  не
возражала. Она знает, что я люблю ловить рыбу. Когда я рыбачу, со мной  не
случается никаких неприятностей.
     - Сходи, Джим, - сказала она. - Хорошо бы отведать рыбки.
     - Я знаю, где ее ловить, - сказал я. - В яме, что сразу за домом Алфа
Адамса.
     - Сынок, не затевай ты ссоры с Алфом, -  предупредила  меня  мама.  -
Если ты невзлюбил его...
     - Он надул меня. Заставил работать больше чем положено, а сам  ничего
не заплатил мне за это. Да еще смеется.
     Не надо было мне говорить этого.  Мама  очень  расстраивается,  когда
слышит, что надо мной смеются.
     - Ну и пусть, не обращай внимания, - ласково сказала она. -  Вспомни,
что говорил проповедник Мартин в прошлое воскресенье. Он сказал...
     - Я помню, что он сказал, но все равно  не  люблю,  когда  надо  мной
смеются. Я не позволю смеяться надо мной.
     - Ладно, - с грустью согласилась мама. - Не позволяй.
     Я доедал завтрак  и  думал  о  том,  что  проповедник  Мартин  мастак
говорить о смирении и покорности. Но я-то знаю, что он за человек, знаю  и
про его дела с органисткой Дженни Смит.
     После завтрака я пошел в сарай за удочкой, а Баунс прибежал  помогать
мне. После мамы Баунс мой лучший друг. Конечно, он не умеет  разговаривать
со мной по-настоящему, но он и не смеется надо мной.
     Копая червей, я спросил его, не хочет ли он отправиться  со  мной  на
рыбалку.  Я  видел,  что  ему  очень  хочется,  и  пошел  в  дом  напротив
предупредить  миссис  Лоусон,  что  Баунс  пойдет  со  мной:  Баунс   ведь
принадлежал ей, хотя почти все время проводил со мной.
     Так мы и пошли: я с удочкой впереди, а Баунс  следом,  словно  я  был
важной персоной. Но Баунс все равно гордился тем, что нас видят вместе.
     Путь наш лежал мимо банка, и через  большое  окно  я  увидел  банкира
Пэттона, сидевшего за письменным столом. Вот у кого был важный вид! Да  он
и в самом деле был самой важной персоной в Мэплтоне. Я убавил  шаг,  чтобы
вволю насладиться своей ненавистью к нему.
     Мы с мамой не жили бы в этой старой развалюхе, где живем сейчас, если
бы после смерти папы банкир Пэттон не лишил нас права выкупа закладной  на
наш дом.
     Мы миновали усадьбу Алфа Адамса,  у  которого  была  лучшая  ферма  в
городе, и о нем я тоже подумал с ненавистью, но не с такой, как о  банкире
Пэттоне. Адаме мне насолил поменьше - заставил работать больше положенного
и не заплатил за это.
     Алф был рослый хвастливый человек и,  кажется,  неплохой  фермер.  Во
всяком случае, ферма приносила доход. У него был большой новый коровник, и
только он мог решиться выкрасить коровник не в красный  цвет,  как  красят
все коровники, а в белый с красной полосой. Ну разве  бывают  коровники  в
полоску?
     Сразу за домом Алфа мы с Баунсом свернули с дороги и пошли через  луг
к речке, туда, где яма...
     На другом конце луга вместе с остальным  стадом  пасся  бык-медалист,
принадлежавший Алфу. Увидев нас, он пошел в нашу сторону - не потому,  что
был зол и собирался напасть на нас, а просто для порядка, на случай,  если
кто-нибудь  вздумает  сразиться  с  ним.  Я  не  боялся  его,  потому  что
подружился с ним в то лето, когда работал у Алфа. Я, бывало, баловал  его,
чесал за ушами. Алф сказал, что  я  сумасшедший  дурак,  когда-нибудь  бык
прикончит меня.
     - Никогда не доверяй быку, - говорил Алф.
     Подойдя поближе и узнав, кто перед ним,  бык  решил,  что  мы  ничего
дурного ему не сделаем, и вернулся к стаду.
     Мы подошли к яме, и я стал удить, а Баунс поскакал вверх по речке  на
разведку. Я вытащил несколько рыб, но не очень больших. Клев был плохой, и
мне стало неинтересно. Я люблю ловить рыбу, когда хорошо ловится.
     Тогда я стал фантазировать. А что, если взять какое-нибудь  маленькое
поле... скажем, в сто квадратных футов...  и  хорошенько  рассмотреть  эту
землю - сколько в ней можно найти разных растений!.. Я посмотрел на  землю
рядом с тем местом, где сидел, и  увидел...  обыкновенную  луговую  траву,
несколько одуванчиков, листья щавеля, две фиалки и еще  не  распустившийся
лютик.
     Но что это? Вглядываясь в одуванчик, я вдруг заметил, что  вижу  весь
цветок, а не только ту его часть, что растет над землей!
     Не знаю, стал ли я видеть сквозь землю в то  самое  мгновение,  когда
засмотрелся на одуванчик, или немного раньше. Но так или иначе, я  увидел,
как уходит в землю стержневой  корень  одуванчика,  как  от  него  отходят
маленькие мохнатые корешки, увидел, где сидят вообще все  корни,  как  они
берут  воду  и  минеральные  соли  из  земли,  как  откладываются   запасы
питательных веществ в корне и как одуванчик при помощи  солнца  делает  их
годными для усвоения. Странное дело, я ведь никогда не знал  ничего  этого
прежде!
     Я посмотрел на другие растения и увидел их точно так же - целиком.  И
я подумал: может, с моими глазами что-то случилось и теперь я буду  видеть
не только поверхность вещи, но и то, что у нее внутри? Тогда я  попробовал
увидеть все  как  прежде,  и  у  меня  это  получилось.  Потом  мне  снова
захотелось увидеть корень одуванчика, и я увидел.
     Я сидел и думал: почему никогда раньше я не мог так видеть, а  теперь
могу? Тем временем мне захотелось узнать, что делается на дне ямы... И мне
стало видно все как на ладони. Я мог теперь заглядывать в любой омут,  где
прячутся такие рыбины, каких в нашей речке еще никто не ловил.
     Я ясно увидел, что возле моего крючка нет ни одной  рыбешки,  и  стал
передвигать его, пока он не очутился перед самым носом  большущей  рыбины.
Но рыба, казалось, не замечала червяка. Может,  она  была  сыта  и  просто
лежала, шевеля плавниками и жабрами.
     Я подвел крючок так близко, что он задел рыбу по носу, но  она  и  на
это не обратила ни малейшего внимания.
     Тогда я заставил рыбу проголодаться.
     Не спрашивайте меня, как я это сделал. Я не смогу объяснить. Просто я
решил, что  знаю,  как  выкинуть  эту  штуку.  Заставил,  значит,  я  рыбу
проголодаться, и она накинулась на наживку, как Баунс на кость.
     Рыба утянула поплавок под воду, я подсек ее и выдернул из воды.  Сняв
рыбину с крючка, я провернул сквозь ее жабры и рот веревку, на которой уже
было нанизано штук пять рыбешек, пойманных раньше.
     Потом я выбрал еще  одну  большую  рыбину,  подвел  к  ней  крючок  и
заставил ее проголодаться.
     За полтора часа я выловил всех больших рыб. Оставалась разная мелочь,
но возиться с ней мне было уже ни к чему. На веревке почти не было  места,
и, когда я взял ее и пошел, конец связки волочился по земле. Мне  пришлось
перекинуть ее через плечо, и от рыбы рубашка сразу же стала мокрой.
     Я позвал Баунса, и мы двинулись в город.
     Всякий, кто попадался мне навстречу, останавливался  и  расспрашивал,
где я поймал рыбу, на что ловил, осталась ли там еще рыба, или  я  вытащил
всю. Когда я говорил, что выловил всю, люди хохотали до упаду.
     Только было собрался я свернуть  с  главной  улицы  к  дому,  как  из
парикмахерской  вышел  банкир  Пэттон.  От  него   чудесно   пахло   всеми
одеколонами, которыми парикмахер Джейк опрыскивает своих клиентов.
     Увидев меня с рыбой, банкир остановился. Он  посмотрел  на  меня,  на
рыбу и потер свои жирные руки.
     Потом заговорил со мной как с маленьким:
     - А ну, Джимми, говори, где ты взял всю эту рыбу?
     Он сказал это таким тоном, будто рыба не моя или  будто  я  ловил  ее
каким-нибудь запрещенным способом.
     - В яме за домом Алфа, - ответил я.
     И вдруг само собой получилось так, что я увидел  его  внутренности  -
точно так же, как корни  одуванчика  под  землей.  Желудок,  кишки  и  еще
что-то, наверное, печень, а надо всем этим в какой-то рыхло-розовой  массе
- пульсирующий ком, в котором я узнал сердце.
     Я вытянул вперед руки... не руки, конечно, потому что в одной руке  я
держал удочку, а в другой рыбу, но у меня было  такое  ощущение,  будто  я
протянул их, схватил его сердце и сильно сжал.
     Банкир открыл рот, охнул и обмяк, как будто из него ушла вся сила,  и
мне пришлось отскочить в сторону, чтобы он не свалился прямо на меня.
     Он упал и больше не вставал.
     Из своей парикмахерской выбежал Джейк.
     - Что с ним? - спросил он меня.
     - Взял и упал, - ответил я.
     Джейк посмотрел на банкира:
     - Это сердечный приступ. Уж я-то знаю. Бегу за доктором.
     Он побежал по улице к дому врача Мейсона,  а  со  всех  сторон  стали
сбегаться люди.
     Я узнал Бена с сыроварни, Майка из клуба и двух фермеров,  приехавших
за покуп