неделями
оставался  дома.   А  во  время  каникул  они  вообще  не   встречались,
поскольку Бенни жил на другом конце школьного округа.
     Глаза помаленьку  привыкали к  темноте зарослей,  и ему поверилось,
что он уже  может различить еще  более темные очертания  штуковины - вон
там,  чуть  подальше.   Он  стал  соображать,  как  же  это он нее может
исходить  дружелюбие,  ведь  он  был  совершенно  убежден, что перед ним
просто  какая-то  железная  вещь,  вроде  тачки  или силосопогрузчика, а
совсем не что-то живое.   Если бы он подумал,  что она живая, вот  тогда
бы испугался по настоящему.

                                - 3 -

     Штуковина по-прежнему продолжала излучать теплую волну  дружелюбия.
Он протянул руки  и стал сражаться  с кустами, чтобы  потрогать, ощупать
находку и понять, что же это такое.  "Подобраться бы поближе, -  подумал
он, - тогда можно чиркнуть спичкой и рассмотреть все как следует".
     "Остановись", - сказало Дружелюбие, и он замер, услышав это  слово,
хотя вовсе не был уверен, что это было слово.
     "Не  надо  нас  разглядывать",  -  сказало Дружелюбие, и Джонни это
несколько удивило, потому что он ни на что еще и не смотрел - во  всяком
случае не разглядывал.
     - Ладно, - сказал он.- Я  не стану на вас смотреть.- И  подумал про
себя, что, может, это какая-то игра,  вроде тех, в которые они играли  в
школе - прятки, например.
     "Когда мы подружимся,  - сказала штуковина,  обращаясь к Джонни,  -
то сможем глядеть  друг на друга,  и тогда уже  наша внешность не  будет
иметь  значения,  поскольку  нам  станет  известно,  что  каждый  из нас
представляет  собой  внутренне,  и  мы  не  станем  обращать внимание на
внешность".
     Джонни подумал:  "Как ужасно,  должно быть,  они выглядят,  если не
хотят,  чтобы  я  их  видел".  И  штуковина тотчас сказала ему: "На твой
взгляд мы ужасно уродливы. А ты нам тоже кажешься уродом".
     - Тогда, может,  это и хорошо,  что я не  вижу в темноте,  - сказал
Джонни.
     "Ты не видишь в темноте?" - спросили его, и Джонни подтвердил,  что
так оно и есть, и последовало молчание, хотя Джонни чувствовал, что  они
- там - удивляются:  как же это можно - не видеть в темноте.
     Затем  его  спросили,  в  состоянии  ли  он  сделать еще что-нибудь
такое...  Что  именно,  он  и  догадаться  не  мог,  хотя ему и пытались
втолковать.  В конце концов  они, похоже, сообразили, что ничего  такого
он тоже не умеет.
     "Тебе страшно,  - сказала  штуковина.- Но  ты совсем  не должен нас
бояться".
     Джонни объяснил,  что ничуть  не боится,  кем бы  они там  не были,
потому что они относятся к нему, как друзья, но только ему боязно -  что
будет, если дядя Эйб  и тетя Эм проведают,  что он потихоньку убежал  из
дому.   И тогда  они задали  ему целую  кучу вопросов  о тете  Эм и дяде
Эйбе, и он честно постарался объяснить, что к чему, но они, похоже,  так
ничего  и  не  поняли,  во  всяком  случае, они почему-то решили, что он
рассказывает им  о своих  взаимоотношениях с  правительством.   Он хотел
было  разобъяснить,  как  все  обстоит  на  самом  деле, но потом все же
уверился, что они так ничего в толк и не взяли.
     В конце концов, стараясь быть  как можно вежливее, чтобы никого  не
обидеть, он сказал им, что  ему пора, и поскольку он  задержался дольше,
чем рассчитывал, всю дорогу до дома ему пришлось бежать.
     Он благополучно проник в дом  и забрался в постель, но  наутро тетя
Эм нашарила у него в кармане спички и дала ему нагоняй по первое  число,
внушая, что баловаться  со спичками -  дело страшно опасное,  потому как
он того и гляди спалит им коровник.  Чтобы подкрепить свои  рассуждения,
она  хлестала  его  по  ногам  хворостиной,  и  как  Джонни  ни старался
держаться  мужчиной,  все  же  ему  пришлось  прыгать и кричать от боли,
потому как тетя Эм хлестала изо всех сил.
     До позднего вечера  он полол огород,  а перед сумерками  отправился
собирать коров.
     Ему никуда не  надо было сворачивать,  чтобы добраться до  зарослей
ежевики,  потому  что  коровы  как  раз  здесь  и  паслись, но он хорошо
понимал, что  все равно  свернул бы  сюда, потому  что весь  день прожил
воспоминаниями о Дружелюбии, которое здесь нашел.

                                - 4 -

     На этот раз было не так темно, вечер только-только собирался, и  он
мог разглядеть, что эта самая штуковина, чем бы она там ни была,  совсем
не живая, а просто кусок металла, похожий на две глубокие тарелки,  если
их сложить  вместе, с  острым краем  посередине, и  еще -  вид у нее был
такой,  будто  она  долго  валялась  под  открытым небом и потому успела
поржаветь,  как  это  всегда  бывает  с  железом, если его мочит и мочит
дождем.
     Штуковина прорубила целую просеку  в зарослях ежевики и  еще метрах
на  шести  пропахала  в  дерне  глубокую  борозду.  А проследив взглядом
направление, откуда  она прилетела,  Джонни увидел  тополь со  сломанной
верхушкой, которую штуковина, наверно, снесла, ударившись об нее.
     С  ним  снова  заговорили  без  слов,  как  и  вчера,  дружелюбно и
по-товарищески, хотя  Джонни и  не знал  такого слова,  поскольку еще ни
разу не встречал его в своих школьных книжках.
     "Теперь  ты  можешь  немножко  посмотреть  на  нас, - сказали Они.-
Быстро взгляни  и отведи  глаза.   Не смотри  на нас  пристально.   Один
взгляд  -  и   в  сторону.   Так   ты  сможешь  постепенно   привыкнуть.
Понемножку.
     - А где вы? - спросил Джонни.
     "Здесь, перед тобой", - был ответ.
     - Там, внутри? - спросил Джонни.
     "Да, здесь, внутри", - ответили Они.
     -  Тогда  мне  вас  не  увидеть,  -  сказал Джонни.- Я ведь не могу
видеть через железо.
     "Он не может видеть сквозь металлы", - сказал один из них.
     "И  он  ничего  не  видит,  когда  их звезда уходит за горизонт", -
сказал другой.
     "Значит, ему на нас не посмотреть..." - сказали они оба.
     - А вы могли бы выйти оттуда, - предолжил Джонни.
     "Мы не можем, - ответили Они.- Если мы выйдем, то умрем".
     - Значит, я никогда вас не увижу...
     "Ты никогда не увидишь нас, Джонни..."
     И вот он стоял там,  чувствуя себя ужасно одиноким, потому  что ему
никогда не доведется увидеть этих своих друзей.
     "Мы никак не можем  понять, кто ты, -  сказали Они.- Объясни нам  -
кто ты?"
     И потому что Они были так  добры к нему и дружелюбны, он  рассказал
им о себе и как  он был сиротой и был  взят на воспитание дядей Эйбом  и
тетей Эм, которые  на самом деле  никакие ему не  дядя и не  тетя. Он не
стал жаловаться, как его бьют и  ругают и отсылают в постель без  ужина,
но Те, внутри,  все это поняли  сами, и теперь  в их обращении  к Джонни
было  что-то  уже  куда  большее,  чем  просто  дружелюбие,  чем  просто
товарищество.  Появилось  еще  и  сочувствие,  и  еще что-то, что вполне
могло быть их эквивалентом материнской любви.
     "Да ведь это просто малыш", - говорили Они между собой.
     Они тянулись  к нему.   Казалось, что  они заключают  его в  нежные
объятия, крепко прижимают  к себе, и  Джонни, сам того  не заметив, упал
на  колени  и  протянул  руки  к  этой  штуковине,  которая лежала среди
измятых кустов, и плакал, как если  бы перед ним было что-то такое,  что
он мог обнять  и удержать -  немного ласки и  тепла, которых ему  всегда
недоставало, что-то  такое, к  чему он  всегда стремился  и вот  наконец
обрел.   Его сердце  плакало словами,  которых он  не уел произнести, он
умолял о чем-то застывшими губами, и ему ответили.
     "Нет,  Джонни,  мы  тебы  не  оставим.  Мы  не можем оставить тебя,
Джонни".

                                - 5 -

     - Правда?..
     Теперь их общий голос немного печален.
     "Это не просто  обещание, Джонни. Наша  машина сломалась, и  нам ее
не починить. Один из нас уже умирает, и такая же судьба скоро  постигнет
и другого".
     Джонни  стоял  на  коленях,  и  эти  слова медленно проникали в его
сознание.   Его охватывало  понимание неизбежности  свершающегося, и ему
казалось, что это больше, чем  он может вынести - найти  двоих настоящих
друзей, и вот теперь они умирают...
     "Джонни", - тихонько окликнули его.
     - Да, - отозвался Джонни, стараясь не заплакать.
     "Хочешь с нами меняться?"
     - Меняться?..
     "Так  у  нас  дружат.  Ты  даешь  нам  что-нибудь,  и  мы тебе тоже
что-нибудь подарим".
     - Но у меня ничего нет...- замялся Джонни.
     И сразу вспомнил. Ведь у  него есть перочинный ножик! Конечно,  это
не  бог  весть  что  и  лезвие  у  ножика  обломано, но это было все его
достояние.
     "Вот  и  прекрасно,  -  сказали  Они.-  Это  как  раз то, что надо.
Положи-ка его на землю, поближе к машине".
     Он достал ножик из  кармана и положил его  рядом с машиной. И  хотя
он глядел  во все  глаза, чтобы  ничего не  упустить, все  случилось так
стремительно, что он ничего  не смог разобрать, но,  как бы то ни  было,
его ножик изчез, и теперь какой-то предмет лежал на его месте.
     "Спасибо тебе, Джонни,  - сказали Они.-  Как славно, что  ты с нами
поменялся".
     Он  протянул  руку,  и  взял  вещь,  которую  Они подарили ему, и в
сумерках  она  сверкнула  скрытым  огнем.  Он  повернул  ее  в пальцах и
увидел, что это  был вроде драгоценный  камень - сияние  исходило у него
изнутри и переливалось роем разноцветных огней.
     И только  увидев, какой  свет исходил  из подарка,  он осознал, как
стало темно  и сколько  уже прошло  времени, и  когда он  понял это,  то
вскочил и сломя голову бросился бежать, даже не попрощавшись.
     Искать  коров  теперь  все  равно  уже  было  слишком  темно, и ему
оставалось только  надеяться, что  они сами  отправились домой  и что он
сможет нагнать их и сделать вид, что вроде привел их с собой. Он  скажет
дяде Эйбу, что две телки прорвали ограду и умотали с пастбища и что  ему
пришлось искать  их, чтобы  вернуть в  стадо. Он  скажет дяде Эйбу... он
скажет... он скажет...
     Джонни  задыхался  от  бега,  а  сердце  у  него  стучало так, что,
казалось, сотрясало все  его маленькое тело,  и страх сидел  в нем после
всего того, что было раньше, после того, как он забыл сходить к  роднику
за водой, после того, как он  потерял вчера двух телок, после того,  как
у него в кармане нашли спички...
     Коров он не догнал. Они были  уже в коровнике, и он понял,  что они
подоены, и  что там,  в кустах,  он пробыл  ужасно долго,  и что все это
куда хуже, чем ему представлялось.
     По  дорожке  он  поднялся  к  дому.  От страха его трясло. На кухне
горел свет, и он понял, что его дожидаются.
     Когда  он  вошел  в  кухню,  они  сидели  за столом, повернувшись к
двери, и ждали его. Свет лампы падал  на их лица, и лица эти были  столь
суровы, что походили на могильные камни.
     Дядя Эйб возвышался,  словно башня, голова  его доходила до  самого
потолка,  и  видно  было,  как  напряглись  мускулы  его рук, обнаженных
закатанными рукавами рубашки.

                                - 5 -

     Он потянулся  к Джонни,  и Джонни  нырком ушел  было в  сторону, но
сильные  пальцы  сомкнулись  у  него  на  шее,  оплели горло, и дядя Эйб
поднял его и встряхнул - молча и злобно.
     - Я тебе покажу, - прошипел  дядя Эйб сквозь зубы.- Я тебе  покажу!
Я тебе покажу...
     Что-то упало на  пол и покатилось  в угол, оставляя  за собой шлейф
огня.
     Дядя  Эйб  перестал  трясти  его  и секунду-другую стоял совершенно
неподвижно, держа мальчика в воздухе. Потом он бросил его на пол.
     - Это у тебя из кармана, - сказал дядя Эйб.- Это чего же такое?
     Джонни попятился, тряся головой.
     Он ни за что  не скажет им... Никогда!  Что бы ни делал  с ним дядя
Эйб, он ни за что не скажет! Даже пусть его убивают...
     Дядя Эйб  остановил ногой  катившийся камень,  быстро наклонился  и
поднял его.  Он принес камень  к столу, положил под лампу и  завороженно
стал глядеть на игру огней.
     Тетя  Эм,  приподнявшись  со  стула,  так  и подалась вперед, чтобы
разглядеть получше, что же там такое.
     - Господи ты боже мой, - прошептала она.
     С минуту  оба были  недвижны и  смотрели на  драгоценность, глаза у
них ярко блестели,  тела были напряжены,  и в тишине  было слышно только
их прерывистое  дыхание. Наступи  сейчас конец  света, они  бы этого  не
заметили.
     Затем они оба выпрямились  и посмотрели на Джонни,  отвернувшись от
камня, как  если бы  он их  больше совсем  не интересовал,  как если  бы
камень должен был  оказать на них  какое-то влияние и  вот выполнил свою
задачу и теперь уже не имел ровно никакого значения.
     - Ты, верно,  проголодался, малыш, -  сказала тетя Эм,  обращаясь к
Джонни.- Сейчас подогрею тебу ужин. Хочешь яичницу?
     Джонни поперхнулся и мог только кивнуть.
     Дядя  Эйб  уселся  на  стул,  не  обращая  на камень ровно никакого
внимания.
     - Вот, значит, дело  какое, - прогудел он.-  Я тут на днях  видел в
лавке как раз такой ножик, какой тебе хотелось...
     Джонни едва слушал его.
     Он стоял,  прислушиваясь к  дружелюбию и  Любви, которые, казалось,
тихонько пели в стенах этого дома.




Клиффорд Саймак јНа ЮпитереЅ


	Четверо людей Ѓ двое, а некоторое время спустя еще двое Ѓ скрылись в воющем аду, который зовется атмосферой Юпитера, и не вернулись. Они отправились навстречу бешеному урагану легкой рысцой, вернее, стелющимися прыжками, волоча брюхо над самой землей, и их крутые бока блестели от дождя.
	Ибо они покинули станцию не в человеческом облике.
	А теперь перед столом Кента Фаулера, директора станции No-3 Топографической службы Юпитера, стоял пятый.
	Под столом Фаулера дряхлый Таузер почесал блошиный укус и, свернувшись поудобнее, снова уснул.
	У Фаулера вдруг защемило сердце Ѓ Гарольд Аллен был очень молод, слишком молод... Беспечная юношеская самоуверенность, прямая спина, бесхитростные глаза, лицо мальчика, еще не знающего, что такое страх. И это было удивительно. Люди, работавшие на станциях Юпитера, хорошо знали, что такое страх Ѓ страх и смирение. Человек казался таким крохотным перед лицом могучих сил чудовищной планеты!
	Ѓ Вы знаете, что не обязаны это делать,Ѓ сказал Фаулер.Ѓ Вы не обязаны идти туда.
	Конечно, это была формальность. Тем четверым было сказано то же самое, но они пошли. И Фаулер знал, что пойдет и пятый. Но внезапно в его душе шевельнулась слабая надежда, что Аллен все-таки откажется.
	Ѓ Когда мне выходить? Ѓ спросил Аллен.
	Прежде этот ответ пробуждал в Фаулере тихую гордость Ѓ прежде, но не теперь. Сдвинув брови, он ответил:
	Ѓ Через час.
	Аллен спокойно ждал дальнейших инструкций.
	Ѓ Четыре человека ушли и не вернулись,Ѓ сказал Фаулер.Ѓ Как вам, конечно, известно. Нам нужно, чтобы вы вернулись. Нам не нужно, чтобы вы предпринимали героическую спасательную операцию. От вас требуется одно Ѓ вернуться и доказать, что человек способен существовать в юпитерианском облике. Вы дойдете до ближайшего тригонометрического знака и сразу же вернетесь. Не рискуйте. Не отвлекайтесь. Ваша главная задача Ѓ вернуться.
	Аллен кивнул.
	Ѓ Я знаю.
	Ѓ Конверсию произведет мисс Стэнли,Ѓ продолжал Фаулер.Ѓ В этом отношении вам нечего опасаться. Все ваши предшественники, насколько можно судить, выходили из конвертора в оптимальном состоянии. Вы будете в надежных руках. Мисс Стэнли Ѓ первоклассный специалист по конверсиям, лучший в Солнечной системе. Она работала почти на всех планетах. Вот почему она здесь.
	Аллен улыбнулся мисс Стэнли, и Фаулер заметил, что на ее лице мелькнуло непонятное выражение Ѓ может быть, жалость, или гнев, или просто страх. Но оно тут же исчезло, и мисс Стэнли улыбнулась юноше, стоявшему перед письменным столом. Улыбнулась неохотно, своей обычной чопорной улыбкой учительницы.
	Ѓ Я с нетерпением предвкушаю мою конверсию,Ѓ сказал Аллен.
	Его тон превратил происходящее в шутку, в нелепую сардоническую шутку.
	Но то, что ему предстояло, меньше всего походило на шутку.
	Дело было более чем серьезным. Фаулер знал, что от исхода их опытов зависит судьба людей на Юпитере. В случае успеха они получат легкий доступ ко всем ресурсам этого гиганта. Юпитер покорится человеку, как покорились все остальные планеты. Но если опыты окончатся неудачей...
	Если они окончатся неудачей, человек на Юпитере по-прежнему будет скован по рукам и ногам невероятным атмосферным давлением, огромной силой тяжести, смертоносной для него химией планеты. Человек по-прежнему останется пленником внутри станций, он так и не выйдет сам на ее поверхность, так и не увидит ее прямо, без помощи приборов, а должен будет и дальше полагаться на громоздкие тракторы и телепередатчики, должен будет работать с неуклюжими механизмами и инструментами или прибегать к посредничеству столь же неуклюжих роботов.
	Ибо ничем не защищенный человек в своем естественном виде был бы мгновенно расплющен чудовищным атмосферным давлением в пятнадцать тысяч фунтов на квадратный дюйм Ѓ давлением, по сравнению с которым на дне земного океана царит вакуум.
	Даже самый твердый металл, какой удалось создать землянам, не выдерживал этого давления и щелочных ливней, непрерывно обрушивающихся на поверхность Юпитера. Он становился хрупким, расслаивался, рассыпался, как сухая глина, или растекался лужицами аммиачных солей. Только когда удалось повысить крепость этого металла, усилив его электронные связи, были, наконец, созданы купола, способные противостоять весу тысячемильных толщ бешено крутящихся ядовитых газов, из которых состояла атмосфера планеты. Но и теперь купола, а также все аппараты и механизмы приходилось покрывать толстым слоем кварца, чтобы защитить металл от дождя Ѓ от едких струй жидкого аммиака.
	Фаулер поймал себя на том, что слушает гул машин в подвальном этаже станции. Шум этот не смолкал никогда. Машины работали непрерывно, потому что, остановись они хотя бы на мгновение, в металлические стены купола перестала бы поступать дополнительная энергия, электронные связи ослабели бы и станции пришел бы конец.
	Таузер вылез из-под стола и начал выкусывать очередную блоху, громко стуча ногой по полу.
	Ѓ Что-нибудь еще? Ѓ спросил Аллен.
	Фаулер покачал головой.
	Ѓ Если вам нужно чем-то заняться... Может быть, вы...
	Он намеревался сказать: јВы хотели бы написать письмаЅ, но спохватился и не докончил фразы.
	Аллен поглядел на часы.
	Ѓ Я приду вовремя,Ѓ сказал он, повернулся и вышел.
	Фаулер знал, что мисс Стэнли пристально смотрит на него, но ему меньше всего хотелось встретить ее взгляд, а потому он наклонился и начал перебирать лежащие на столе бумаги.
	Ѓ И долго вы намерены продолжать? Ѓ спросила мисс Стэнли, злобно отчеканивая каждое слово.
	Тогда он повернул кресло и посмотрел на нее. Ее губы были сжаты в жесткую узкую полоску, а зачесанные назад волосы так сильно оттягивали кожу лба, что лицо приобрело странное, почти пугающее сходство с восковой маской.
	Стараясь придать своему голосу сдержанность и спокойствие, Фаулер ответил:
	Ѓ До тех пор, пока в этом будет нужда. До тех пор, пока сохранится хоть какая-то надежда на успех.
	Ѓ Вы намерены и дальше приговаривать их к смерти,Ѓ сказала она.Ѓ Вы намерены и дальше гнать их в рукопашный бой с Юпитером. Вы и дальше будете сидеть на станции в безопасности и посылать их наружу умирать.
	Ѓ Сентиментальность здесь неуместна, мисс Стэнли,Ѓ Фаулер сдержал закипавший в нем гнев.Ѓ Вы не хуже меня знаете, почему мы это делаем. Вам известно, что человеку в его естественном виде с Юпитером не справиться. Следовательно, людей необходимо превратить в существа, которым такая задача по плечу. Мы уже делали это на других планетах. Если мы в конце концов добьемся успеха, жертвы окажутся не напрасными. На протяжении всей истории люди жертвовали жизнью ради того, что теперь представляется нам нелепостью, повинуясь побуждениям, теперь для нас неприемлемым. Так неужели же то, к чему стремимся мы, не стоит жертв?
	Мисс Стэнли сидела выпрямившись, и на ее седеющих волосах лежали блики света. Фаулер смотрел на нее, стараясь понять, что она сейчас чувствует, о чем думает