ками.
     Выбравшись из толпы, я пошел домой. Мама увидела рыбу и обрадовалась.
     - Вот вкусно-то будет! - сказала она. - Как тебе удалось наловить так
много, Джим?
     - Клев был хороший, - пробормотал я.
     - Так не теряй же времени, начинай чистить. Немного мы съедим сейчас,
несколько штук я отнесу проповеднику Мартину, а остальное посолю и  положу
в погреб. Там она продержится еще не один день.
     Тут прибежала миссис Лоусон, что живет напротив, и рассказала маме  о
том, что случилось с банкиром Пэттоном.
     - Он как раз разговаривал с Джимом, - заметила она.
     - Почему же ты молчал, Джим? - спросила меня мама.
     - Не успел сказать, - ответил я. - Я показывал тебе рыбу.
     Мама и миссис Лоусон заговорили, перебивая друг друга, о банкире, а я
пошел в сарай чистить рыбу. Баунс сидел со мной рядом и наблюдал. Я  готов
поклясться, что он был доволен не  меньше  меня.  Будто  и  в  самом  деле
помогал мне ловить рыбу.
     - Хороший выдался денек, Баунс, - сказал я,  и  Баунс  согласился  со
мной. Он вспомнил, как носился вдоль речки и  дразнил  лягушку,  вспомнил,
как приятно пахнет земля, если ее хорошенько обнюхать.
     Я вовсе не хочу убедить вас, что Баунс заговорил со мной. Но  у  него
был такой вид, будто он и в самом деле умеет говорить.
     Люди все смеются надо мной, отпускают  шуточки  и  стараются  поддеть
меня, потому что я  деревенский  дурачок.  Но  когда-нибудь  этот  дурачок
покажет им всем! Они бы до смерти испугались, если бы  с  ними,  например,
заговорила собака. Просто я подумал, как было бы  хорошо,  если  бы  Баунс
заговорил и мне не надо было бы угадывать, что он  хотел  сказать.  Ничего
удивительного я в этом не увидел бы, потому что всегда считал,  что  Баунс
смышленый пес, и стоит ему только захотеть, как он начнет говорить.
     Так мы и болтали с Баунсом, пока я чистил  рыбу.  Когда  я  вышел  из
сарая, миссис Лоусон уже ушла домой, а мама на кухне  готовила  сковородку
для рыбы.
     - Джим, ты... - сказала она и запнулась. -  Джим,  ты  ведь  никакого
отношения не имеешь к тому, что случилось с банкиром Пэттоном, правда?  Ты
не толкнул его, не ударил?
     - Даже пальцем до него не дотронулся, - сказал я, и  это  была  сущая
правда. Я и в самом деле не коснулся его рукой.
     Днем я работал  на  огороде.  Мама  иногда  помогает  кому-нибудь  по
хозяйству и зарабатывает немного, но если бы не огород, нам бы на  это  не
прожить! Прежде зарабатывал и я, но после ссоры с Алфом из-за того, что он
не заплатил мне, она не разрешает мне работать. Она говорит, что я  и  так
ей помогало, копаясь в огороде и добывая время от времени немного рыбы.
     В огороде я нашел еще одно применение моему новому умению  видеть.  В
капусте были черви - я их всех видел сквозь капустные листья и давил,  как
раздавил сердце банкира Пэттона.  Обнаружив  белесые  пятнышки  на  кустах
помидоров, я решил, что это какой-то вредитель. Они были такие  маленькие,
что сначала я их не заметил. Поэтому я их увеличил  своим  новым  зрением,
внимательно разглядел и заставил исчезнуть. Я не давил их, как  червей,  а
просто сделал так, чтобы они пропали.
     Интересно работать на огороде, когда можешь  заглядывать  в  земно  и
видеть, как прорастают семена пастернака  и  редиса,  убивать  вредителей,
узнавать, хороша ли земля и все ли в порядке.
     На обед мы ели рыбу, на ужин - тоже  рыбу.  А  после  ужина  я  пошел
прогуляться.
     Сам не знаю, как я очутился у дома банкира Пэттона, и, проходя  мимо,
почувствовал, что в доме этом горе.
     Не входя в дом, я позволил горю войти в меня. Наверно, стоя  снаружи,
я мог бы совершенно легко увидеть сквозь стены, что делается в любом  доме
нашей деревни, но тогда я этого еще не знал. Я почувствовал  горе  в  доме
Пэттона только потому, что оно было глубокое и сильное.
     Старшая дочь банкира была у себя в комнате наверху, и я почувствовал,
что она плачет. Вторая дочь сидела с матерью в гостиной. Ни та  ни  другая
не плакали, но у обеих был убитый вид. В доме были еще какие-то  люди,  но
они не очень-то печалились. Вероятно, соседи пришли посидеть.
     Мне стало жаль всех троих и захотелось помочь им. Ведь  не  их  вина,
что банкир Пэттон был таким плохим человеком.
     И вдруг мне показалось, что я могу им помочь, и я начал с той дочери,
что сидела наверху в своей комнате. Я мысленно приблизился к  ней  и  стал
внушать ей светлые мысли. Начало было не  из  легких,  но  очень  скоро  я
освоился, и утешить ее не составило большого труда. Потом  я  утешил  двух
других и, довольный, пошел дальше.
     Я прислушивался к тем домам, мимо которых проходил. Почти везде  жили
счастливые  или,  во  всяком  случае,  довольные  люди,  хотя  попалось  и
несколько печальных. Машинально я задумывался о них и давал им счастье.  Я
вовсе не думал, что мне надо делать добро каким-то определенным людям.  По
правде говоря, я даже не помню, какие дома сделал  счастливыми.  Просто  я
подумал, что раз я могу делать это, надо делать.
     Когда я вернулся, мама еще не ложилась, ждала меня. Она была  немного
встревожена: она всегда тревожится, когда я надолго исчезаю.
     Я пошел в свою комнату, лег в постель, но долго не мог  заснуть:  все
думал, как могло случиться, что я оказался способным на все эти  штуки,  и
как неожиданно проявились эти способности. Наконец я заснул.

     Умывшись и позавтракав, я вышел на улицу и  увидел,  что  Баунс  ждет
меня. Он сказал, что хочет погонять кроликов, и я согласился пойти с  ним.
Раз теперь мы  можем  разговаривать,  вдвоем  нам  ловить  кроликов  будет
сподручнее. Взобравшись на пень, или на груду камней, или даже на  дерево,
я высматриваю кролика и кричу Баунсу, куда он бежит, а  Баунс  мчится  ему
наперерез.
     Мы пошли по дороге, ведущей к дому Алфа,  потом  свернули  на  луг  и
направились к поляне на склоне холма, что на той стороне речки.
     Когда мы свернули с дороги, я оглянулся и снова подумал  о  том,  как
ненавижу Алфа. И вдруг мне пришла в голову мысль.  Я  не  знал,  смогу  ли
осуществить ее, но мне она понравилась. Я решил попробовать.
     Я перевел взгляд на коровник Алфа, мысленно  прошел  сквозь  стены  и
очутился посреди сеновала. Кругом было сено, но, как вы помните, сам  я  в
это время стоял на лугу  рядом  с  Баунсом,  с  которым  мы  пошли  гонять
кроликов.
     Мне хотелось бы объяснить, что я сделал потом и как я это сделал,  да
только мне самому непонятно, откуда у  меня  взялось  все  это...  Словом,
знание химических реакций или как их там называют...  Что-то  сделалось  с
сеном, что-то с кислородом, и в сеновале зажегся огонь. Увидев, что  огонь
занялся хорошо, я убрался оттуда и снова очутился рядом с  Баунсом.  Потом
мы перешли речку и стали подниматься по склону холма.
     Я все оглядывался, думая, что огонь не разгонится, как  вдруг  из-под
крыши сеновала потянулась тоненькая струйка дыма.
     К тому времени мы уже вышли на поляну, я сел на пень  и  увидел,  что
огонь разгорелся вовсю и теперь уже ничто  не  может  спасти  коровник.  С
шумом рвалось пламя, густой столб дыма подымался на небо.
     Возвращаясь домой, я зашел в лавку. Алф был там, но для  человека,  у
которого только что сгорел коровник, у него был слишком довольный вид.
     Очень скоро я понял, почему он такой довольный.
     - Я застраховал коровник, - сказал он хозяину магазина Берту  Джонсу,
- застраховал до последнего гвоздика.  Коровник  был  слишком  велик,  мне
такой не нужен. Когда я  строил  его,  то  рассчитывал,  что  стадо  будет
побольше.
     Берт хихикнул:
     - Нагрел ты руки на пожаре, Алф!
     - Такого везения у меня еще не бывало. Я построю новый  коровник,  да
еще деньжата останутся.
     Мне  было  досадно,  что  все  так  вышло,  но  я  не  терял  надежды
расквитаться с Алфом.
     После полдника я пошел на луг Алфа и  отыскал  быка.  Он  обрадовался
мне, хотя и рыл землю копытом и громко ревел -  хотел  себя  показать.  По
дороге я все думал, смогу ли разговаривать с быком так, как разговаривал с
Баунсом. Я боялся, что ничего не получится: ведь Баунс  намного  смышленее
быка.
     И конечно же, я оказался прав. Втолковать что-либо быку  было  ужасно
трудно.
     Зря я стал чесать у него за ушами - он закрыл глаза и почти заснул. Я
чувствовал, что это ему приятно. Тогда я растормошил быка, ткнул кулаком в
бок. Он расшевелился и даже пробормотал что-то в  ответ.  Очень  эти  быки
неразговорчивы.
     Но я был уверен, что он понял  меня  как  следует,  -  он  вдруг  так
рассвирепел и разбушевался, что меня даже страх взял, не  перестарался  ли
я. Я едва успел добежать до забора и перемахнуть через него. Домчавшись до
забора, бык снова стал рыть землю копытами и так  заревел,  что  меня  как
ветром сдуло.
     Я вернулся домой очень довольный собой. Я ничуть бы не удивился, если
бы услышал в тот же вечер, что Алфа покалечил его собственный бык. Что  ж,
так Алфу и надо: разве приятно, когда у тебя зажиливают заработок!
     Когда кто-то принес известие о том, что случилось, я как  раз  был  в
клубе. Кто-то вспомнил, как Алф всегда говорил, что ни одному быку  нельзя
доверять. Еще кто-то добавил, что Алф часто говорил, будто только  я  могу
управляться с его быком, и он все время опасался, как бы бык не убил меня.
     Меня тоже спросили, что я думаю  о  случившемся.  Но  я  притворился,
будто двух слов связать не могу, и все смеялись надо мной, но мне было все
равно. Я знал то, чего не знали они.  Воображаю,  как  удивились  бы  они,
узнав правду!
     Но они ее, конечно, не узнают.
     Не такой уж я простак.

     Придя домой, я достал блокнот с карандашом и стал писать  имена  всех
моих врагов, всех, кто хоть раз посмеялся  надо  мной,  навредил  мне  или
плохо говорил обо мне.
     Список получился довольно длинный. Он включал почти всех в деревне.
     Я подумал и решил, что, может быть, не  стоит  убивать  всех.  Я  бы,
конечно, сделал это запросто. Но, думая  об  Алфе  и  банкире  Пэттоне,  я
понял, что от гибели людей, которых ненавидишь, радости мало.  И  еще  мне
было ясно как день, что, поубивав всех, можно остаться совсем одному.
     Я перечитал список. Два имени у меня вызвали сомнение, и я  вычеркнул
их, потом еще и еще... Просмотрев список еще раз, я все-таки подумал,  что
все оставшиеся в нем люди плохие. Я решил, что если  не  уничтожу  их,  то
что-нибудь сделаю с  ними,  потому  что  нельзя  позволить  им  оставаться
плохими.
     Долго я думал о дурном и хорошем, вспоминал, что слышал  об  этом  от
проповедника Мартина. А он большой мастак на всякие такие разговоры.  И  я
решил в конце концов, что с ненавистью к врагам мне  надо  кончать.  Лучше
платить добром на зло.
     Утром  я  так  торопился,  что  буквально  проглотил  завтрак.   Мама
спросила, куда я собираюсь, и я ответил, что хочу прогуляться.
     Сперва я пошел к дому приходского священника и  уселся  за  церковной
оградой. Вскоре из дому вышел проповедник Мартин.  Он  стал  прохаживаться
взад и вперед по своему, как он говорил, саду и делал вид, будто  погружен
в благочестивые размышления. Правду сказать, мне всегда казалось,  что  он
делает это для того, чтобы произвести впечатление на наших старушек.
     Очень легко я  соединился  с  его  разумом,  и  так  тесно,  что  мне
показалось, будто не он, а я сам прохаживаюсь по саду.  И,  скажу  я  вам,
странное это было ощущение: я ведь превосходно знал, что сижу за оградой.
     Благочестивых размышлений у проповедника Мартина в голове и в  помине
не было. Он, оказывается, обдумывал доводы, которые собирался привести  на
приходском совете,  чтобы  ему  повысили  жалованье.  Он  мысленно  осыпал
проклятиями некоторых членов совета за их скупость, и я согласился с  ним,
потому что они и в самом деле скряги.
     Я заставил его подумать о том, что прихожане верят ему и видят в  нем
своего духовного наставника. Я заставил его вспомнить о том, как в молодые
годы, только что окончив  семинарию,  он  считал,  что  жизнь  -  сплошное
подвижничество. Я внушил ему мысль, что он предал все  то,  во  что  верил
тогда, и довел его  до  такой  степени  самоуничижения,  что  он  чуть  не
разрыдался. Тогда я заставил его прийти к выводу, что спастись может  лишь
покаявшись и начав другую, праведную, жизнь.
     Решив, что я неплохо поработал над проповедником, я пошел дальше.  Но
я знал, что время от  времени  мне  придется  еще  проверять  проповедника
Мартина.
     Я зашел в лавку, сел и понаблюдал, как Берт Джонс подметает пол. Пока
мы с ним разговаривали, я пробрался к нему в разум и напомнил ему, что  он
сплошь и рядом платит фермерам за яйца меньше положенного. Заставил я  его
вспомнить и о привычке приписывать лишнее в счетах,  которые  он  посылает
покупателям, берущим в кредит, и о жульничестве с подоходным налогом.  При
мысли о подоходном диалоге он перепугался, а я продолжал  обработку,  пока
не  почувствовал,  что  он  почти  решил  возместить  убытки  всем,   кого
обманывал. На этом я ушел из лавки, уверенный, что могу вернуться в  любое
время и сделать из Берта честного человека.
     В парикмахерской я понаблюдал за Джейком, который кого-то подстригал.
Меня не очень интересовал человек, которого стриг Джейк: он  жил  милях  в
пяти от нас, а я решил пока обрабатывать жителей только нашей деревни.
     Когда я уходил, Джейк уже горько раскаивался в  том,  что  увлекается
азартными играми в клубе. Он был готов во  всем  чистосердечно  признаться
жене.
     Я направился в клуб. Майк сидел в углу  и  читал  в  утренней  газете
отчет о бейсболе. Я взял вчерашнюю газету и сделал вид,  что  тоже  читаю.
Майк засмеялся и спросил,  когда  это  я  научился  читать.  За  это  ему,
конечно, здорово достанется. Я знал, что стоит мне выйти за дверь, как  он
помчится в подвал и спустит весь запас самогона в канализацию,  а  немного
погодя, когда я еще поработаю над ним, прикроет  азартные  игры  в  задней
комнате клуба.
     На сыроварне, куда я пошел, у меня не было возможности поработать над
Беном. Фермеры везли  молоко,  и  Бен  был  слишком  занят,  чтобы  я  мог
по-настоящему пробраться к нему в  голову.  Но  я  все-таки  заставил  его
подумать о том, что случится, если парикмахер Джейк когда-нибудь  застанет
его со своей женой. И я знал, что, как только мы останемся с ним  одни,  я
его обработаю как миленького: он ведь очень труслив.
     Так вот все и шло.
     Это была тяжелая работа, и порой мне хотелось  бросить  ее.  Тогда  я
напоминал себе, что это мой долг, ведь  недаром  мне  дана  такая  власть.
Значит, надо сделать все, что  от  меня  зависит.  Кроме  того,  я  должен
применять ее не в своих эгоистических интересах, а только на благо  других
людей.
     Кажется, я обработал в нашей деревне всех до единого.
     С тех пор как Берт исправился, он стал самым счастливым человеком  на
свете. Его не тревожит даже потеря покупателей, которые обиделись на него,
узнав, что он обжуливал их. Он рассказал им все, когда возвращал деньги. Я
не знаю, как поживает Бен: он исчез сразу же после того, как Джейк стрелял
в него. Все в один голос говорят, что Бен перестарался, попросив у  Джейка
прощения за то, что крутил с его женой. Впрочем, жена Джейка тоже исчезла.
Говорят, она ушла с Беном.
     По правде говоря, я очень доволен тем, как все получилось. Все  стали
честные, не жульничают, не пьянствуют, не играют в азартные игры. Мэплтон,
наверное, стал самой праведной деревней в Соединенных Штатах.
     Я думаю, все это вышло потому, что начал я с искоренения  собственных
дурных мыслей, и вместо того, чтобы  поубивать  всех,  кого  ненавидел,  я
превратил их в хороших людей.
     Когда вечерами я хожу по улице, меня  удивляет  одно:  почему  это  у
людей все меньше становится светлых  мыслей?  Порой  приходится  трудиться
весь вечер, чтобы развеселить их. Казалось бы, честные  люди  должны  быть
счастливыми. Ведь, по-моему, теперь они не плохие, а хорошие,  теперь  они
не убивают  время  на  легкомысленные  развлечения,  а  заняты  разумными,
серьезными делами.
     Только о себе вот немного  беспокоюсь.  Я  сделал  много  добра,  но,
наверно,  руководствовался  эгоистическими  побуждениями.  Хотел  искупить
убийство Алфа и банкира Пэттона.  Кроме  того,  я  делал  добро  не  людям
вообще, а тем, кого знаю лично. Наверно, это неправильно. Почему я  должен
помогать только знакомым?

     Я провел ночь в раздумьях, и теперь мне все стало ясно.
     Приняв решение, я чувствую себя одновременно и могучим  и  робким.  Я
знаю, что призван творить добро, и меня ничто не остановит.  Я  знаю,  что
деревня была всего лишь пробным камнем: здесь я познал, на что способен. И
теперь я намерен осчастливить все человечество.
     Мама уже давно копит деньги на приличные похороны.
     Я знаю, где она их прячет.
     Этого мне хватит, чтобы добраться до ООН. Там я развернусь вовсю!


                             Клиффорд САЙМАК

                           МИР КРАСНОГО СОЛНЦА

                            пер. В.Альтштейнер




     - Готов, Билл? - спросил Харл Свенсон.
     Билл Крессман кивнул.
     - Тогда прощай, год 1935-й!  -  воскликнул  великан-швед  и  с  силой
дернул рычаг.
     Самолет содрогнулся  и  недвижно  завис  во  мгле.  В  мгновение  ока
абсолютная чернота, точно краска с  дьяволовой  палитры,  смыла  солнечный
свет и обрушилась на двоих исследователей.
     Над приборной доской горели электрические  лампочки,  но  их  тусклый
свет не мог побороть тьму, сочившуюся сквозь кварцевые иллюминаторы,
     Чернота  поразила  Билла.   Он   ожидал   какой-нибудь   перемены   -
какой-нибудь, но к подобной не был готов.  Он  привстал  в  кресле,  потом
вновь опустился.
     - Страшно? - усмехнулся Харл, глядя на него.
     - Черта с два, - выдавил Билл.
     - Ты путешествуешь во времени, парень, - объяснил Харл. - Ты уже  вне
пространства, в струе времени. Пространство вокруг тебя  искривлено.  Пока
ты  находишься  в  пространстве,  путешествовать  во  времени   нельзя   -
пространство сковывает ток времени, не дает ему  идти  быстрей  некоторого
предела. Но изогни пространство вокруг себя - и ты заскользить во времени.
Вне пространства  нет  света,  здесь  царит  тьма.  Нет  и  тяготения,  не
проявляется ни одна из вселенских сил.
     Билл кивнул. Они уже повторяли  это  друг  другу  много,  много  раз.
Двойные стенки, чтобы противостоять вакууму, в который должен был  нырнуть
самолет при повороте рычага, выбрасывающего его из  пространства  в  струю
времени. Тепловая защита против абсолютного  нуля,  что  правит  там,  где
невозможно тепло. Крепления для  ног,  чтобы  не  перевернуться  там,  где
отсутствует тяготение. Хитроумная система нагревателей, чтобы  не  застыли
моторы,  не  превратились   в   лед   бензин,   масло   и   вода.   Мощные
воздухогенераторы для пассажиров и двигателей.
     Годы - десять лет -  труда  и  сумма  денег,  измеряемая  семизначным
числом. Иногда они ошибались, нередко терпели неудачу. Открытия, сделанные
ими по дороге, могли  бы  перевернуть  мир  и  преобразить  индустрию,  но
исследователи и словом не обмолвились о них. Только одно притягивало их  -
путешествие во времени.
     Познать будущее, нырнуть в прошлое, победить само время - этому  двое
молодых ученых посвятили все свои усилия и наконец добились успеха.
     Цель была достигнута в 1933 году. Несколько последующих месяцев  были
потрачены на эксперименты и постройку  самолета  с  машиной  времени.  Они
запускали крохотные самолетики  с  миниатюрными  машинами  времени  -  те,
жужжа, пролетали через лабораторию и внезапно исчезали. Быть может, они  и
сейчас несутся сквозь неисчислимые эпохи.
     Потом была  построена  маленькая  машина  времени,  установленная  на
путешествие на один месяц в будущее. Ровно через  месяц,  с  точностью  до
секунды, она  материализовалась  на  полу  лаборатории,  вы