бращаться иначе  как  с  величайшим  почтением.  Он
забыл, что такое презрение, и оно стало  смертельным  оружием,  обращенным
против него.
     Харл присоединился к Биллу  в  глумлении  над  Голан-Киртом.  То  был
праздник насмешки. Исследователи  не  сознавали,  что  именно  говорят,  -
сознание само реагировало на опасность, колкости и грубости сами слетали с
языка, перемежаемые дьявольским хохотом.
     Но, несмотря на смех,  они  чувствовали  силу  огромного  мозга.  Они
ощущали, как растет его гнев. Боль пронизывала их тела,  принуждала  пасть
на песок, корчась в агонии,  но  они  продолжали  смеяться  и  выкрикивать
гадости. Казалось, вечность сражаются они с  Голан-Киртом,  взвизгивая  от
хохота, тогда как их тела от макушек  до  пят  подвергались  изощреннейшей
пытке. Но они не осмеливались прекратить смех, свое убийственное глумление
над противостоящим им сверхъестественным разумом. Это было их единственное
оружие, без которого волны  внушения  захлестнули  бы  их  своей  неуемной
яростью, раздирая каждый нерв в их телах.
     Они  чувствовали  бешенство  огромного  мозга,  в  буквальном  смысле
обезумевшего от злобы. Они вывели его из себя!  Они  по-настоящему  ранили
его - смехом. И -  бессознательно  -  позволили  своему  смеху  ослабнуть.
Усталость заставила их замолчать,
     Внезапно мозг вновь обрушился на них всей своей мощью,  точно  черпая
ее из некоего тайного источника. Страшный удар согнул  их  пополам,  перед
глазами поплыл туман, мысли спутались, каждый нерв и сустав сотрясла боль.
Словно раскаленное железо жгло их, сотни игл вонзались в  тело,  острейшие
ножи рассекали плоть. Исследователи шатались,  как  слепые,  чертыхаясь  и
плача от боли.
     Сквозь  багровый  туман  муки  пробился  шепоток,  мягкий,  чарующий,
манящий, указывающий путь к спасению.
     - Оберните свое оружие против себя. Окончите эти  мучения.  В  смерти
нет боли.
     Шепоток порхал в мозгу. Вот он,  выход!  Зачем  терпеть  нескончаемую
пытку? Смерть безболезненна. Дуло, прижатое к виску, спущенный курок  -  и
забвение.
     Билл приставил револьвер к виску. Палец  его  напрягся  на  спусковом
крючке. Но вдруг Билл расхохотался. Какая шутка! Какая  прекрасная  шутка.
Собственной рукой лишить Голан-Кирта его добычи.
     Чужой голос пробился сквозь его хохот. Это был голос Харла.
     - Дурак! Это Голан-Кирт! Это Голан-Кирт!
     Он увидел, как ковыляет к нему его друг, с лицом, искаженным от боли,
как шевелятся побелевшие губы, выдавливая предупреждение.
     Рука  Билла  опустилась.  Безумный  смех   его   окрасился   горечью.
Чудовищный мозг бросил  на  стол  свой  козырь  и  проиграл,  но  едва  не
прикончил их при этом.
     Если бы не Харл, валяться  бы  ему  сейчас  на  песке,  самоубийце  с
разнесенной на куски головой.
     И внезапно они ощутили, как хватка Голан-Кирта ослабевает,  мощь  его
тает, гаснет. Они  победили  его!  Они  ощущали,  что  страшный  мозг  еще
борется, стремясь вновь обрести  утерянную  власть.  Долгие  годы  ему  не
приходилось  ни  с  кем  бороться,  он  был  неоспоримым  владыкой  Земли.
Бесплодный гнев и опустошающий ужас сплетались в извилинах Голан-Кирта. Он
наконец побежден,  побежден  пришельцами  из  давно  позабытой  эпохи.  Он
потерпел поражение от оружия, которого не знал и о котором не  догадывался
- от насмешки.
     Силы его неуклонно  таяли.  Люди  двадцатого  века  чувствовали,  как
ослабевают его объятия, как врага охватывает отчаяние.
     Они прекратили смеяться. Бока их ныли, саднило горло. И только  тогда
они услышали, как гремит от хохота арена. Смеялась толпа. Неистовый ее рев
походил на бурю. Люди будущего ревели, сгибались от хохота, топали ногами,
откидывая головы, визжали в сумрачное небо. Они смеялись над Голан-Киртом,
освистывали его, выкрикивали оскорбления. Это  был  конец  его  правления.
Многие поколения людей будущего ненавидели его той ненавистью, которой  он
научил их.
     Они ненавидели и боялись его. Но  теперь  страх  исчез,  и  ненависть
освободилась от оков. С престола Господа Бога он пал  до  уровня  смешного
мошенника. Он  стал  жалкой  тварью,  клоуном  без  маски,  просто  голым,
беззащитным мозгом, чье вековое правление зиждилось лишь на обмане.
     Точно  в  тумане,  люди  двадцатого  века  наблюдали,  как   корчится
гигантский мозг под ударами насмешек прежних его  подданных,  засмеиваемый
до смерти. Теперь он уже не был властен над жителями умирающего мира.  Его
близко посаженные глазки горели яростью, злобно щелкал клюв, но он  устал,
слишком устал, чтобы  восстановить  свое  могущество.  Голан-Кирту  пришел
конец!
     Револьверы   путешественников   во    времени    взметнулись    почти
одновременно. Дула  нацелились  на  мозг,  и  тот  уже  не  мог  отвратить
опасность.
     Револьверы коротко рявкнули, плюнув ненавистным огнем. От удара  пуль
мозг перевернулся в воздухе, кровь плеснула из пробитых  огромных  дыр.  С
мерзким чмоканьем грянулся он оземь, дернулся и замер. Путешественники  во
времени осели на  песок;  колени  их  подогнулись,  глаза  закрывались  от
усталости. Кольты еще дымились.
     Над ареной плыл громовой рев жителей будущего:
     - Слава освободителям! Голан-Кирт мертв! Царство его окончено!  Слава
спасителям человечества!



     Эпилог

     -  Повернуть  время  назад  невозможно.  Вы  не  можете  вернуться  в
собственное время. Я не имею представления о том, что  случится,  если  вы
все же попытаетесь, но твердо знаю, что это невозможно. Нам известно,  что
путешествие в будущее возможно, но  у  нас  недоставало  умения  построить
машину времени. Под властью Голан-Кирта не было  прогресса  техники,  лишь
непрерывный процесс упадка. Но мы знаем,  что  невозможно  обратить  время
вспять. Наш народ просит вас - не пытайтесь,
     Седые борода и волосы старого Агнара Ноула развевались на  ветру.  Он
говорил вполне серьезно, брови его тревожно сошлись.
     - Мы любим вас, - продолжал он. - Вы освободили нас от тирании мозга,
что правил нами несчетные поколения. Мы нуждаемся  в  вас.  Оставайтесь  с
нами, помогите нам возродить эту землю, построить  машины,  дайте  нам  те
удивительные знания,  которые  наша  раса  потеряла.  И  мы  отплатим  вам
сторицей - мы еще не все позабыли из того,  что  знали  перед  пришествием
Голан-Кирта.
     Харл покачал головой.
     - Мы должны хотя бы попытаться, - ответил он.
     Люди двадцатого века стояли у самолета.  Вокруг,  в  тени  молчаливых
руин  Денвера,  собралась  плотная   толпа   людей   будущего,   приведших
попрощаться с путешественниками во времени.
     Ледяной вихрь выл над пустыней, неся  на  себе  груз  песка.  Кожаные
одежды людей будущего трепетали на ветру, выводившем свою  скорбную  песнь
среди полуразрушенных стен.
     - Если бы существовал хоть малый шанс на успех, - сказал Агнар, -  мы
помогли бы вам. Но  мы  не  хотим  отпускать  вас  на  верную  смерть.  Мы
достаточно эгоистичны и хотим, чтобы вы остались, но мы слишком любим вас,
чтобы задерживать. Вы научили нас, что ненависть бессильна, вы  уничтожили
ненависть, правившую нами. И мы желаем вам только добра.
     Вернуться во времени невозможно. Так почему не остаться? Вы так нужны
нам! С каждым годом наша земля родит все меньше и меньше плодов. Мы должны
найти способ получать искусственную пищу, иначе нам грозит голод. Это лишь
одна из проблем, а есть и другие.  Вы  не  можете  вернуться.  Останьтесь,
помогите нам!
     - Нет, - Харл вновь покачал головой, - мы должны попытаться. Мы можем
потерпеть поражение, но мы должны хотя бы попытаться. Если мы победим - мы
вернемся с учебниками и инструментами для вас.
     Агнар провернул бороду сквозь пальцы.
     - Вы потерпите неудачу, - сказал он.
     - Но если нет - мы вернемся, - ответил Билл.
     - Да, если победите, - пробормотал старик.
     - Мы отлетаем, - объявил Билл. - Мы благодарны вам за вашу заботу. Но
мы должны попытаться, хотя, поверьте, нам и жаль расставаться с вами.
     - Мы верим вам! -  воскликнул  старик,  крепко  пожимая  им  руки  на
прощание.
     Харл распахнул дверь самолета, и Билл вскарабкался внутрь.
     Харл задержался, стоя в проеме с поднятой рукой.
     - До свиданья, - произнес он. - Мы вернемся.
     Толпа взорвалась прощальными кликами. Харл задраил за собой дверь.
     Взревели моторы, заглушая крики людей будущего; самолет покатился  по
песку и с легким толчком оторвался от земли. Билл  сделал  три  круга  над
разрушенным городом, в немом прощании с теми, кто тихо и  скорбно  смотрел
на них с земли.
     Затем Харл повернул рычаг. Снова полная  тьма,  снова  они  висели  в
пустоте. Пропеллеры чуть рокотали, едва вращаясь. Прошла минута, вторая...
     -  Кто  сказал,  что  нельзя  путешествовать  назад  во  времени?!  -
торжествующе воскликнул  Харл,  указывая  на  стрелку  счетчика,  медленно
скользившую по циферблату в обратную сторону.
     - Может, старик все-таки оши... - Билл так и  не  закончил  фразы.  -
Выключай, - заорал он, - выключай ее! У нас двигатель глохнет!
     Харл отчаянно рванул  за  рычаг.  Мотор  смолк  на  секунду,  чихнул,
побулькал и вновь запел ровно. Двое исследователей  с  побелевшими  лицами
смотрели друг на друга. Оба понимали, что на долю  секунды  разминулись  с
возможной катастрофой - и смертью.
     Снова они  парили  в  небе,  снова  видели  кирпично-красное  солнце,
пустыню и море. Внизу громоздились руины Денвера.
     - Мы недалеко ушли в прошлое, - заметил Харл. - Ничего не изменилось.
     Они сделали круг над руинами.
     - Нам лучше сесть в пустыне, чтобы починить  двигатель,  -  предложил
Харл. - Не забывай, мы вернулись назад во времени и Голан-Кирт еще  правит
этими местами. Мне вовсе не улыбается еще раз  его  убивать.  Может  и  не
получиться.
     Самолет начал снижаться. Харл направил  его  вверх,  но  поврежденный
двигатель вновь забулькал и начал давать перебои.
     - Это уже насовсем! -  вскрикнул  Билл.  -  Надо  садиться,  Харл,  и
попытаться что-то сделать, иначе конец.
     Харл мрачно кивнул.
     Перед ними расстилалось огромное поле арены. Выбор один -  сесть  или
разбиться. Билл направил самолет вниз, сломанный мотор чихнул в  последний
раз и окончательно смолк. Мимо мелькнули белые стены  амфитеатра,  самолет
ударился о песок, прокатился по арене и замер.
     Харл распахнул дверь.
     - Наш единственный шанс - быстро починить  двигатель  и  взлететь!  -
вскричал он. - Я не  собираюсь  еще  раз  встречаться  с  этим  гигантским
мозгом. - И тут он замолк. - Билл, - прошептал он наконец, - у  меня  что,
галлюцинации?
     Перед ним, всего в нескольких  ярдах  от  самолета,  на  песке  арены
стояла колоссальных размеров статуя, изображавшая его и Билла.
     Даже с того места, где стоял Харл, видна была надпись на  пьедестале,
выполненная буквами, весьма схожими с английскими. Исследователь прочел ее
вслух, медленно, спотыкаясь иной раз на странно начертанных знаках.

           Эти люди, Харл  Свенсон  и  Билл  Крессман,  пришли  из
        времени, дабы  уничтожить  Голан-Кирта  и  освободить  род
        человеческий.

     Ниже шла еще одна строка.

           Они могут вернуться.

     - Билл, - всхлипнул он, - мы не вернулись в прошлое. Мы  улетели  еще
дальше в будущее. Погляди на камень - он  весь  растрескался,  искрошился.
Эта статуя стоит здесь уже тысячи лет!
     С пепельным, ничего не выражающим лицом Билл рухнул в кресло.
     - Старик был прав, - взвизгнул он.  -  Прав!  Мы  никогда  не  увидим
двадцатого века!
     Он рванулся к машине времени, лицо его исказилось.
     - Эти инструменты, - визжал он, - будь они прокляты! Они  врали!  Все
время врали!
     Он ударил кулаками по циферблатам; зазвенело стекло, кровь потекла по
изрезанным рукам.
     Мертвая тишина стояла над равниной.
     - А где люди будущего? - нарушил молчание Билл. - Где они?
     Он сам ответил на свой вопрос.
     - Они все умерли, - закричал он, - все!  Они  вымерли  -  от  голода,
потому что не могли производить искусственную пищу. Мы одни! Одни в  конце
мира!
     Харл стоял в дверях. Над стенами амфитеатра висело в безоблачном небе
огромное красное солнце. Ветер  шевелил  песок  у  подножия  рассыпающейся
статуи.



    Клиффорд Саймак.
    Машина

   -----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Наука и жизнь". Пер. - М.Яновская.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 10 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Он нашел эту штуковину в зарослях черники, когда  бегал  искать  коров.
Сквозь высокие тополя уже просачивались сумерки, и он не  смог  хорошенько
ее разглядеть, да и нельзя ему было тратить много  времени  на  то,  чтобы
рассматривать ее. Дядя Эб уже злился на него за то, что  он  упустил  двух
телок, и, если он станет  их  долго  искать,  дядя  Эб  обязательно  опять
возьмется за ремень, а с него на сегодня уже хватит. Его  и  так  оставили
без ужина потому, что он забыл сбегать к ручью за водой. А тетя Эм  жучила
его весь день за то, что он не умеет полоть огород.
   - В жизни не видела такого никудышного мальчишки! - кричала она.  Затем
она стала выговаривать ему, что он мог  бы,  кажется,  быть  хоть  немного
благодарным, ведь они с дядей Эбом взяли его к себе и спасли от  сиротской
доли, так нет, какая там благодарность, от него одни лишь неприятности, да
он еще и лентяйничает, и что только из него выйдет!
   Он нашел обеих телок в самом конце выгона  у  ореховой  рощи  и  побрел
домой, гоня их перед собой и снова задумываясь о том, как бы убежать, хотя
он и знал, что не убежит: ведь бежать-то ему  некуда.  С  другой  стороны,
думал он, куда бы ни уйти, все лучше, чем оставаться здесь с  тетей  Эм  и
дядей Эбом, которые вовсе и не были ему дядей и тетей, а просто так  взяли
его к себе.
   - Ну вот что, - сказал дядя Эб, когда он вошел в коровник,  гоня  перед
собой обеих телок, - по твоей милости мне пришлось доить и за  себя  и  за
тебя, а все потому, что ты не сосчитал коров, как я тебе всегда  велю.  За
это я тебя проучу - кончай всю дойку сам.
   Джонни вытащил свою трехногую табуретку и ведро и стал доить коров,  но
коровы не давались да еще и капризничали, а рыжая корова лягнула Джонни  и
столкнула его в желоб, опрокинув ведро с молоком.
   Тогда дядя Эб снял  висевший  за  дверью  ремень,  дал  Джонни  парочку
горячих, чтобы научить его быть поосторожнее и помнить, что молоко  -  это
деньги.
   Потом они пошли домой, и дядя Эб всю дорогу ворчал, что ребята не стоят
хлопот, которые они причиняют, а тетя Эм встретила их у  дверей  и  велела
Джонни обязательно как следует вымыть ноги прежде, чем он ляжет  спать,  а
то еще запачкает ее хорошие чистые простыни.
   - Тетя Эм, - сказал Джонни, - я ужасно голоден.
   - Ни кусочка, -  ответила  она,  злобно  стиснув  губы.  -  Поголодаешь
немного, может, не будешь тогда обо всем забывать.
   - Только кусочек хлеба, - попросил Джонни, -  без  масла,  без  ничего.
Только кусочек хлеба.
   - Молодой человек, - сказал дядя Эб, -  ты  слышал,  что  сказала  тебе
тетя? Вымой ноги и отправляйся спать!
   - Да как следует вымой! - прибавила тетя Эм.
   Он вымыл ноги и пошел спать и, уже лежа в постели, вспомнил о том,  что
он увидел в зарослях черники, а еще он вспомнил, что никому не  сказал  об
этом ни слова, не может он ничего сказать, когда дядя Эб и тетя Эм  только
и делают, что ругают его.
   И тут он решил так им и не рассказывать  о  штуковине,  которую  нашел:
ведь если он скажет, они отнимут ее у него, как  всегда  все  отнимают.  А
если и не отнимут, то испортят ее, и он все равно никакого удовольствия не
получит.
   Единственной вещью, которая по-настоящему принадлежала ему, был  старый
перочинный ножик с обломанным кончиком маленького лезвия. Ничего на  свете
ему не хотелось так, как иметь новый ножик, но он знал, что об этом  лучше
и не заикаться. Как-то он было попробовал, и дядя Эб  с  тетей  Эм  шумели
несколько дней, все говорили, какой он неблагодарный и жадный, и  как  они
его подобрали на улице, а он все недоволен и хочет,  чтобы  они  потратили
деньги на перочинный ножик. Джонни очень расстроился, когда  они  сказали,
что подобрали его на улице: он-то ведь знал, что никогда ни на какой улице
не был.
   Лежа в постели и глядя в окно на звезды, он задумался о том,  какую  же
это штуковину он увидел в зарослях черники, и никак не  мог  вспомнить  ее
как следует, ведь он ее не очень-то разглядел, да и времени у него не было
постоять и  посмотреть  как  следует.  Но  почему-то  она  показалась  ему
странной, и чем больше он  думал,  тем  больше  ему  хотелось  получше  ее
разглядеть.
   Завтра, подумал он, я хорошенько на нее погляжу.  Как  только  выберусь
туда завтра. Но затем он вспомнил,  что  завтра  ему  никак  нельзя  будет
выбраться: после утренней уборки тетя  Эм  сразу  же  заставит  его  пойти
полоть огород; она все время будет  за  ним  следить,  и  ему  не  удастся
сбегать туда.
   Он все думал и думал, и наконец ему  стало  ясно,  что  если  он  хочет
посмотреть на нее, то пойти ему надо сегодня ночью.
   Он знал, что дядя Эб и тетя Эм спят, потому  что  они  громко  храпели.
Спустясь с кровати, он накинул на себя  рубашку  и  штанишки  и  крадучись
пошел вниз по лестнице, стараясь не ступать на скрипучие доски.  На  кухне
он влез на стол, чтобы дотянуться до коробка спичек, лежавшего  на  старой
плите. Он взял горсть спичек, затем, подумав, положил их обратно,  оставив
себе только полдюжины. Тетя Эм может заметить,  если  он  возьмет  слишком
много.
   Трава на дворе была мокрая и холодная от росы, и, закатав брюки,  чтобы
они не намокли, он зашагал через выгон.
   В лесу кое-где водились привидения, но он не очень боялся,  хотя  никто
не может идти по лесу ночью и совсем не бояться.
   Дойдя до зарослей черники, он остановился и стал  думать,  как  бы  ему
пробраться через них, чтобы не порвать в темноте одежду  и  не  исцарапать
босые ноги. И еще он подумал, лежит  ли  еще  там  штуковина,  которую  он
видел, но сразу понял, что она еще там, от нее исходило  какое-то  чувство
дружбы к нему, как будто она говорила, что она все еще тут  и  ему  нечего
бояться.
   Ему было немножко не по себе: ведь он не привык к дружбе.  Единственным
его другом был Бенни Смит, они были с ним почти одногодки, но виделся он с
Бенни только в школе, да и то не  всегда:  Бенни  часто  болел  и  подолгу
оставался дома. А жил Бенни далеко, на другом конце  школьного  округа,  и
поэтому на каникулах он никогда с ним не встречался.
   Теперь его глаза уже немного привыкли к темноте: ему показалось, что он
может разглядеть контуры штуковины, которая лежит там,  в  чернике,  и  он
старался понять, как это она может относиться к нему дружески: ведь он был
твердо уверен, что это только вещь, а вовсе не живое существо. Если бы  он
думал, что она живая, он и вправду бы испугался.
   Но от  нее  все  еще  исходили  какие-то  дружеские  флюиды  -  чувство
дружеского участия.
   Тогда он, протянув  руки  вперед,  попытался  раздвинуть  кусты,  чтобы
протиснуться и посмотреть, какая она. Если ему удастся подобраться  к  ней
поближе, подумал он, то он сможет зажечь спички, которые лежат  у  него  в
кармане, и получше ее разглядеть.
   - Стой, - сказало ему в два голоса чувство дружбы,  и  он  остановился,
хотя и не был уверен, что действительно услышал это слово.
   - Не смотри на вас слишком близко, - сказало чувство дружбы,  и  Джонни
немного разволновался, потому что он вовсе ни на что и  не  смотрел  -  во
всяком случае, не слишком близко.
   - Ладно, - сказал он. - Не буду на вас смотреть. -  И  подумал:  уж  не
игра ли это такая, вроде пряток, как он играл в школе?
   - Когда мы подружимся, - сказала штуковина Джонни, - мы сможем смотреть
друг на друга, и тогда это уже будет неважно: ведь мы  уж