я  рейдеры  салкаров.  В  этой  газовой  сетке
запутались мириады  крошечных  насекомых,  причем  не  мертвых,  которые
остаются в паутине, а живых. Каждое насекомое было искоркой  света,  так
что все вместе они освещали палатку - не так ярко, как  я  привыкла,  но
достаточно, чтобы все видеть.
   Я с удивлением осматривалась. В это время вошел чужак  и  увидел  мои
открытые глаза. Злясь на свою глупость, я состроила испуганное  лицо,  и
завертелась, как бы желая убежать, но не имея к этому возможности.
   Он встал на колени возле моего ложа критически и  оценивающе  оглядел
меня, затем грубо просунул руку под мою  куртку,  так  что  я  не  могла
ошибиться в его намерениях. Теперь мне не надо было разыгрывать страх; я
и в самом деле испугалась.
   Играть роль покорной самки я больше не  могла  и  не  собиралась  без
борьбы позволить  ему  сделать  то,  что  он  хотел  сделать.  Я  тщетно
наклоняла голову, чтобы вцепиться зубами  в  его  руки,  которые  теперь
рвали мою куртку и тунику под ней.  Затем  подняла  колени  и  старалась
ударить его.
   Похоже, он рассматривал это как игру, и она ему нравилась. Он  присел
на пятки, и его ухмылка обещала мне большее зло, чем  я  могла  ожидать.
Вероятно, ему хотелось продлить мое унижение, потому что он не продолжал
своих действий, а сидел и смотрел на меня, как  бы  обдумывая  следующий
шаг и предвкушая заранее то, что он сделает.
   Но ему так и не  представилась  эта  возможность.  Послышался  резкий
оклик, и из-за дверного полотнища  показалась  голова  и  плечи  женщины
племени.
   У нее было такое же широкое и плоское  лицо,  как  и  у  мужчины,  но
волосы были уложены в замысловатую башню. В шпильки в  ее  волосах  были
вставлены драгоценные камни, игравшие на  свету.  Ее  свободное  меховое
пальто было распахнуто, под ним, несмотря на холодную погоду, выше талии
ничего не было, кроме множества ожерелий из  драгоценных  камней.  Соски
тяжелых грудей были покрашены в желтый цвет. Такого  же  цвета  лепестки
расходились по радиусам от них, имитируя цветок.
   Разговаривая с моим захватчиком, она рассматривала  меня  с  какой-то
надменной веселостью, и у нее был властный  вид,  как  у  Мудрых  женщин
низшего ранга. Я не предполагала найти такой у этого народа.
   Впрочем, с чего я взяла, что в этом  обществе  главенствует  мужчина?
Только из-за манеры, с какой этот чужак обращался со мной?
   Они  говорили  со  странным  акцентом  и  очень  быстро.  Я   кое-что
улавливала, но общего смысла  не  понимала.  Я  снова  пожалела  о  моей
утраченной силе, даже о самой малой части ее. Только тот, кто обладал ею
и потерял, мог бы понять мои чувства.  Эта  великая  потеря  больше  чем
наполовину опустошала меня.
   Хотя я и не  понимала  их  слов,  но  мне  было  ясно,  что  гнев  их
усиливался, и что женщина приказывала мужчине сделать что-то, в  чем  он
давал клятву. Один раз она повернулась к двери и сделала жест, который я
расценивала как намек, что она зовет кого-то поддержать ее приказ.
   Злобная усмешка исчезла с его  толстогубого  лица.  Оно  стало  таким
угрюмо-мрачным, что я  бы  на  месте  этой  женщины  испугалась.  Но  ее
надменность и нетерпеливость росли, и она  опять  вернулась,  как  будто
подмога, которую она хотела позвать стояла за дверью. Но прежде чем  она
позвала  -  если  и  собиралась,   ее   прервал   низкий   медный   гул,
воспринимающийся человеческими ушами, как многократное эхо.
   Услышав это, я на  секунду  забыла,  где  я  и  какие  еще  испытания
предстоят мне.
   Этот гудящий звук пробудил во мне то, что я считала навеки  утерянным
- не только крохи памяти, но и немедленный ответ, который был  для  меня
таким разительным и ошеломляющим, что я чуть не вскрикнула.
   Моя Власть была стерта, но память нет.
   Я помнила искусство чар,  господство  воли  и  мысли,  которому  меня
обучали, но не могла ими воспользоваться. Память сказала мне, что в этом
варварском лагере прозвучал духовный гонг.  Кто  мог  пользоваться  этим
колдовским орудием в таком месте?
   Женщина  явно  торжествовала,  мой  захватчик  беспокойно   хмурился.
Наконец он вытащил из-за широкого пояса длинный нож, встал надо  мной  и
разрезал веревку, связывающую мне ноги. Когда он поднял меня,  его  руки
скользили по моему телу, обещая причинить  зло  в  будущем,  раз  уж  не
удалось это сейчас.
   Поставив  меня,  как  куклу,  он  резко  толкнул  меня  вперед,  и  я
беспомощно врезалась бы в стену, если бы женщина не перехватила меня  за
плечо, ее ногти жестоко вцепились в меня, и повернула лицом к выходу. Мы
вышли в ночь, освещенную кострами.
   Люди у костров не смотрели на нас, когда мы  проходили  мимо,  и  мне
казалось, что  по  каким-то  причинам  они  умышленно  отводили  от  нас
взгляды. В воздухе все еще чувствовалась вибрация,  порожденная  гонгом,
хотя звука уже не было.
   Я ковыляла, поддерживаемая  и  подгоняемая  женщиной,  мимо  костров,
палаток, все глубже в  лес,  извилистым  путем  между  деревьями.  Когда
костры  остались  позади,  стало  очень  темно,  а  тропа  -  совершенно
неразличима. Но моя стражница-гид  шла  спокойно,  как  будто  видела  в
темноте гораздо лучше меня или ходила здесь так часто, что ее ноги  сами
шли куда надо.
   Замигал другой костер - низкий с глубоким пламенем. От  него  исходил
ароматный дым. Его я тоже знала издавна, только тогда он обычно вился из
жаровни, а не из палочек, поставленных открыто.
   Неужели меня привели к настоящей Мудрой женщине? Возможно беженке  из
Эсткарпа, перешедшей, как и мы, через горы в поисках древней родины.
   Палатка, перед  которой  пылал  огонь,  была  больше  других,  -  она
занимала почти всю поляну. В дверях стояла фигура в плаще  с  капюшоном,
время от времени протягивая руку, чтобы бросить в огонь приятно пахнущие
травы.
   Услышав этот запах и хорошо зная, зачем он здесь, я обрадовалась:  он
исходил не от сил зла. Эта пища не для Тьмы, а для Света.
   Магия бывает двух родов. Колдунья родится  со  своим  искусством,  ее
сила от земли, от всего растущего, от природы.
   Если же она заключает договор с Тенью, она оборачивает  во  зло  все,
что живет на земле, и растения вредят, так же как и лечат.
   Волшебница может родиться со стремлением  подниматься  выше  в  своем
искусстве, а может оказаться и без дарования, и тогда  ей  очень  трудно
учиться пользоваться Властью. И она тоже выбирает между Светом и Тенью.
   Наши Мудрые женщины в Эсткарпе родятся со своим искусством, и я  была
одной из них, хотя и не произносила  их  обета  и  не  носила  на  груди
драгоценный камень, как их сестра.
   Вероятно, я когда-нибудь стала бы  считаться  волшебницей,  поскольку
мое обучение шло гораздо дальше простого колдовства, и  работала  я  без
усилий и приготовлений.
   "С кем я встречусь теперь? - думала я, пока моя проводница вела  меня
к палатке. - С колдуньей или ученой волшебницей? Наверное, с  последней,
судя по тону гонга".
   В  то  время  как  палатка  моего   спасителя-похитителя   освещалась
пойманными насекомыми, эта палатка была гораздо светлее.
   В этой палатке тоже были полоски газа с плененными существами, но  на
низком столе, вышина которого показывала, что перед ним либо  стояли  на
коленях, либо сидели скрестив ноги, но только не на стульях, сиял еще  и
хрустальный шар.
   Войдя, я увидела, что этот свет, который, казалось, плавно кружился в
шаре, горел с яркостью маленького солнца.
   - Добро пожаловать, дочь!
   Акцент был  архаичным  по  стандартам  Эсткарпа,  но  слова  не  были
бормотанием, какое я слышала до сих пор в этом лагере. Я  опустилась  на
колени перед шаром, не понуждаемая проводницей, а  просто,  чтобы  лучше
видеть говорящую.
   У людей Древней расы не заметны признаки старости, хотя их век долог.
Я видела всего одну или двух Мудрых женщин, на  которых  это  было  ясно
видно. Я подумала, что ссохшаяся, согбенная женщина, которая  сидела  по
другу сторону стола, наверняка очень близка к смерти.
   Волосы ее были белыми и редкими,  не  скрученными  и  зашпиленными  в
стиле женщин племени, они были заплетем в косы,  и  я  тоже  узнала  их,
потому что это была обычная прическа Мудрых женщин.
   Только на ней не было длинной  мантии,  какие  носят  волшебницы.  На
плечах старухи был надет меховой плащ, распахнутый так, что  видно  было
ожерелье  с  подвеской  из  одного  большого  камня,   висевшего   между
обнаженными грудями, которые теперь стали просто лоскутами жесткой кожи.
Лицо ее не было широким и толстогубым, как у других из племени, а узким,
с четкими чертами, какие я видела всю  жизнь,  но  только  изборожденным
морщинами и с глубоко запавшими глазами.
   - Добро пожаловать, дочь, - повторила она.
   Она протянула руки. Я должна была дополнить это древнее приветствие -
положить свои ладони на ее, но не могла, так как мои руки были  связаны.
Она повернулась к моей проводнице и резко сказала  что-то.  Та  поспешно
наклонилась ко мне и разрезала ножом веревки на моих руках.
   Я неуклюже подняла затекшие руки и коснулась горячих и сухих ладоней.
Некоторое время мы оставались в этой позе, и я не пыталась увильнуть  от
мозга, который прощупывал мой  мозг  и  узнавал  мои  воспоминания,  мое
прошлое, как будто это все было записано в свитке.
   - Значит, такой способ! - сказала она в моем мозгу.
   Я приняла эту мысль так ясно, как не  удавалось  даже  с  Килланом  и
Кемоком.
   - Но так не может оставаться, - продолжала она. - Я чувствовала  твое
присутствие, дочь моя, когда ты была еще далеко. И я включилась  в  мозг
Сокфора - не открыто, а как будто он сам надумал искать тебя.
   - А мои братья? - резко перебила я.
   Может ли она со своей силой сказать мне вся правду?
   - Живы ли они?
   - Они мужчины, что мне до них! - ответила она с давно  известной  мне
надменностью. - Если бы ты умела читать в кристалле...
   - У меня нет больше Власти, - сказала я ей.
   Впрочем, она и так уже знала об этом.
   - Сон - это не смерть, - уклончиво ответила она. То, что спит,  может
проснуться.
   Ее слова были как эхо слабой надежды, с которой я выехала в  Эсткарп.
Я не только боялась, что  моя  пустота  может  наполниться  Злом,  но  и
жаждала снова вернуть себе хоть часть того, что у меня было отнято.
   - Ты можешь это сделать? - спросила я ее.
   Я не особенно верила, что ответ будет положительным. Я чувствовала  в
ней радость, гордость и еще какие-то эмоции, так  глубоко  спрятанные  и
такие мимолетные, что не могла их прочесть. Превыше всего была гордость,
и она же сквозила в ее ответе:
   - Не знаю. Нужно время, но  его  быстро  можно  сосчитать,  перебирая
бусинку за бусинкой.
   Она шевельнула рукой и покачала передо мной браслетом из бус, которые
были нанизаны на  некотором  расстоянии  одна  от  другой.  Бусины  были
гладкие, холодные, но успокаивали, если их  перебирать.  Мудрые  женщины
пользовались ими, чтобы управлять эмоциями, или для контроля памяти.
   - Я стара, дочь моя, и часы для меня идут быстро. Но то, что  у  меня
есть - твое.
   Я была вне себя от радости, получив такое предложение  помощи,  и  не
подумала даже, что могу подпасть под ее чары. Я расслабилась и  чуть  не
плакала от счастья и доверия, потому что она  обещала  мне  то,  чего  я
больше всего желала. Возможно, какой-то налет  чар  Дензила  остался  во
мне, и поэтому я слишком легко по верила тому, во что хотелось верить, и
забыла об осторожности.
   Итак, я осталась у Утты и сделалась членом ее дома,  воспитанницей  и
"дочерью".
   Это был дом, вернее, палатка женщин, могущих стать Мудрыми женщинами.
Я ничего не знала о прошлом Утты кроме того, разумеется, что это  не  ее
настоящее имя.
   У адепта не одно имя, потому  что,  зная  его  настоящее  имя,  можно
получить над ним власть более сильную, чем его собственная.
   Я так и не узнала, каким образом она попала  в  эту  группу  бродячих
охотников. Знала только, что она живет с  ними  несколько  поколений  их
короткой жизни и стала их богиней и легендой.
   Время от времени она выбирала "дочерей" служить ей, но в этом племени
ни у кого не было врожденного дара, который можно было бы усилить, и  ей
никак не удавалось найти кого-либо, кто мог хотя бы  частично  взять  на
себя ее обязанности или понять ее потребность в единомышленнике.
   Она была очень одинока.
   Я рассказала ей все о себе не вслух, а она читала мои мысли. Ее ничто
не интересовало в остальном мире. Она давно сузила свой  мир  до  границ
этого племени и теперь не могла  и  не  хотела  снимать  с  себя  оковы,
надетые ей самой.
   Я  надеялась,  что  она  поможет  мне  получить  утраченное,  и   она
ухватилась за мысль сделать из меня нечто  подобное  тому,  чем  я  была
раньше.

Глава 4

   Вупсалы - так эти скитальцы  называли  себя  -  имели  очень  смутные
представления  о  своей  истории.  Из  того,  что  я  слышала  за  время
пребывания у них, ничего даже не намекало на то, что они когда-либо были
оседлыми, даже во времена, когда Эскор был спокойной страной. У них были
торговые инстинкты, и Утта в ответ на мои  вопросы  говорила,  что  они,
вероятно, были бродячими торговцами, скотоводами или чем-то в этом  роде
до того, как свернули на варварскую тропу охотников.
   Их обычные места кочевий были далеко на западе. Сюда они пришли из-за
налетов более сильного народа,  который  разбивал  их  отряды  и  сильно
уменьшил кланы. Я также узнала от Утты и ее прислужниц, что  на  востоке
на расстоянии многодневного перехода -  по  стандартам  племени  -  есть
другое море или вообще широкое водяное пространство, откуда пришли те их
враги.
   Они, как и салкары, жили на кораблях.
   Я пыталась получить ответ, более точную информацию, рисуя  карту,  но
то ли они и в самом деле не имели таких сведений, то ли  из-за  какой-то
природной осторожности  сознательно  путали,  так  что  подробностей  не
удалось узнать.
   Им было тревожно на западе, неуютно, но они не могли осесть  здесь  и
только бесцельно бродили у подножий гор, оставаясь  на  одном  месте  не
больше дней, чем пальцев  на  руке.  Они  были  столь  примитивны,  что,
считали только на пальцах. Но, с другой стороны, они были  удивительными
работниками по металлу. Их украшения и оружие были не менее  изящными  и
красивыми, чем те,  что  я  видела  в  Эсткарпе,  только  рисунки  более
варварские.
   Кузнец пользовался у них большим уважением и играл роль жреца  в  тех
племенах, где не было Утты. Я вывела заключение, что очень  немногие  из
этих жрецов были прорицателями и ясновидящими.
   Утта могла управлять их воображением и страхом, но не была вождем.  У
них  был  вождь  Айфинг,   человек   средних   лет,   обладающий   всеми
добродетелями хорошего вождя. Он был  храбр,  но  не  безрассуден,  имел
чувство направления и способность ясно мыслить.
   Он не был бессмысленно жесток и, как мне показалось, завидовал  Утте,
но не решался бросить вызов ее авторитету.
   Меня нашел с помощью собаки сын его старшей сестры. Рано утром  после
того, как Утта потребовала меня к себе, вождь пришел вместе с ним  в  ее
палатку, чтобы  предъявить  права  племянника  на  мою  особу,  согласно
давнему обычаю.
   Племянник стоял чуть позади, очень довольный  доводами  вождя  в  его
пользу, а я сидела, скрестив ноги, за спиной своей новой  хозяйки,  пока
старшие спорили. Он так жадно смотрел на меня, что я благодарила Далекие
Силы, принесшие сюда Утту на мою защиту.
   Айфинг изложил дело, которое обычаи делали ясным и неоспоримым. Я  не
могла следить, за его речью, но прекрасно  поняла  ее  смысл  по  частым
взглядам в мою сторону и по жестам, указывавшим то на меня, то на горы.
   Утта выслушала его и одной резкой фразой  разбила  в  куски  все  его
аргументы.
   - Девушка пользуется нашей Властью, - сказала она.
   Одновременно в моем мозгу  появилась  мысль:  "Видишь  вон  ту  чашу?
Подними ее своей волей и поднеси ее Айфингу".
   Это было нетрудно сделать в прежние  дни,  но  не  теперь.  Но  в  ее
приказе была такая сила, что я послушно подняла руку и  указала  пальцем
на серебряную чашу, сфокусировав свою волю на задаче, которую  требовала
от меня Утта.
   Я и теперь  думаю,  что  тут  сработала  через  меня  ее  воля.  Чаша
поднялась,  пролетела  по  воздуху  и  остановилась  подле  правой  руки
Айфинга. Он вскрикнул и отдернул руку, как будто  чаша  была  раскалена.
Затем он повернулся к племяннику и, возвысив голос, сказал  что-то,  что
явно было руганью, затем снова повернулся к Утте, коснулся рукой  лба  в
знак прощания и вышел, приказав молодому человеку идти вперед.
   - Я этого не делала, - медленно сказала я, когда они ушли.
   - Успокойся, - прозвучало в моей голове. - Ты сделаешь  куда  больше,
если они будут терпеливы. Или  ты  желаешь  лечь  под  Сокфора  для  его
удовольствия?
   Она улыбнулась, и все ее морщины собрались,  когда  она  уловила  мою
мгновенную реакцию ужаса и отвращения.
   - Это хорошо. Я очень долго служила племени, и ни Айфинг, ни Сокфор и
ни кто другой не перешагнут через  меня.  Запомни  это,  девушка.  Будем
вместе делать нашу работу. Я единственная твоя  защита  от  этих  услуг,
пока ты не вернешь себе свое собственное искусство защиты.
   Эта  логика  дала  мне  еще  большее  основание  для   погружения   в
тренировки, которые она задумала, и первая из них началась немедленно.
   В ее палатке находилось еще две женщины: одна была из племени,  почти
такая же старая, как Утта, хотя годами много моложе ее. Однако она  была
гораздо сильнее, чем казалась, и ее тощие руки  со  сведенными  пальцами
выполняли большую часть работы в палатке. Это она в  плаще  с  капюшоном
бросала травы в костер, когда я впервые появилась  в  лагере.  Звали  ее
Аторфи, и я редко слышала ее голос. Она была полностью предана  Утте,  и
думаю, что мы, остальные, были в ее глазах лишь тенями ее госпожи.
   Женщина по имени Висма, которая привела меня к Утте,  также  была  из
вупсалов, но не из этого клана.
   Она была, как  я  узнала,  вдовой  вождя  другого  племени  вупсалов,
погибшего в одной из жестоких междоусобных войн, которые  не  давали  им
объединиться в один народ. Айфинг  требовал  ее,  как  законную  военную
добычу, но в его палатке уже было две жены, и одна  из  них  была  очень
ревнива. После двух-трех дней бурных домашних скандалов он  торжественно
преподнес эту военную добычу  Утте  в  качестве  служанки.  В  заведении
ясновидящей для Висмы было более подходящее место, чем палатка  Айфинга,
даже если бы она была его первой и единственной женой. Она сама была  от
природы властной, и ее новое положение связной между Уттой, которая сама
редко выходила из палатки, если не считать походов, когда  она  ехала  в
санях, укутанная в меха, с остальными членами клана, давало Висме именно
то, чего она хотела. Как страж и наблюдатель, она была незаменима.
   Я думаю, она сначала негодовала по поводу моего появления, но увидев,
что я не вторгаюсь в ее сферу авторитета, приняла меня. В  конце  концов
именно она распространяла слухи о моей растущей силе, чтобы  подчеркнуть
свое положение в племени.
   В этом кочевом обществе наблюдалась двойственная власть.  Утта  и  ее
домочадцы  представляли  общество  женщин,  пользующихся   Властью   для
поддержки своего правления. Остальные  члены  племени  под  руководством
Айфинга  следовали  противоположному  образцу  -  у  них  главенствовали
мужчины.
   Я скоро увидела, что Утта  была  права:  мне  следовало  поторопиться
изучить как можно больше, потому  что  ее  смерть  была  не  за  горами.
Скитальческая жизнь клана не шла ей на пользу в этом холоде, хотя Аторфи
и другие старались создать ей максимум комфорта.
   Наконец Висма пошла к Айфингу и твердо сказала,  что  он  должен  как
можно скорее установить более постоянное место для лагеря и обосноваться
там на какое-то время, пока  Утта  еще  жива.  Этот  намек  так  напугал
Айфинга, что он тут же послал своих разведчиков искать