я. - Девушка достала из седельной сумки тряпку и гребень и принялась расчесывать мула, в то же время взглядом отыскивая воду. Мул уже щипал чахлую траву у ворот. Потом Арона снова рассмеялась. - Однажды мой двоюродный брат Джомми назвал своего мула моим именем. Потому что я могу быть очень упрямой. Он думал, что я этого не знаю.
     Они дружелюбно болтали, пока не вернулся мальчик.
     - Иди за мной, госпожа Арона, - сказал он. Она пошла за ним, ведя мула. Отвела его на конюшню и оставила там тем, кто заботится в Лормте о животных.
     Ученая госпожа Нарет была пожилой женщиной с пыльно-каштановыми волосами и пронзительными серыми глазами.
     - Садись, моя девочка, - сказала она, указав на вино на столике сбоку. Арона с благодарностью отхлебнула. - Я поняла так, что у тебя есть для меня несколько свитков. Ты знаешь, что в них?
     Обиженная, Арона холодно ответила:
     - Я сама написала или скопировала большинство из них. Я была писцом в нашей деревне, пока старейшие не решили, чтобы сохранить мир, отдать это место парню из беженцев. Мы из деревни сокольничьих у реки под утесом, а это рассказ о нашей жизни.
     Нарет рассматривала Арону, потом протянула ухоженную руку к свитку. Развернула его, нахмурилась и сказала:
     - Тут нет ничего о жизни в Гнезде и вообще о сокольничьих, но ведь ты их крови. Конечно, они держат своих женщин далеко от себя.
     По-настоящему рассердившись, Арона сказала:
     - Хвала Богине, мы их очень редко видим. Это рассказ о нашей жизни, а не их. У нас тоже есть своя жизнь, и родичи, и песни, предания, и долгая история. И очень мало того, что считают важным мужчины: войн и сражений. Вот почему я предпочитаю не разговаривать с он-ученым.
     Глаза Нарет холодно блеснули на бесстрастном бледном лице.
     - Успокойся! И скажи, какая особая мудрость в этих свитках оправдывает твое долгое путешествие в Лормт.
     Видишь ли, нас не интересуют рассказы о том, какая именно женщина родила сокольничему сына или сколько зерна было дано каждой женщине после уборки урожая или кто кому вырвал волосы за внимание мужчины или за лишние ленты.
     Губы Ароны теперь побелели, а ее глаза сокольничего сверкали. Напряженным голосом она сказала:
     - Мы никому из мужчин не рожаем сыновей. Мы рожаем собственных детей и видим, как мальчиков крадут у нас, как только они научаются ходить. Или даже раньше. Мы ничего не отдаем. Все, что мы имеем или имели, создано нашими собственными руками и разумом. И мы видели, как многое из созданного нами время от времени гибнет, когда сокольничьи в своем безумии появляются у нас.
     Она задрала подбородок. И гордо сказала:
     - Наши предания уходят за двадцать поколений, до самого Дальнего Берега, на котором мы были королевами и процветали. Только вторжение вооруженных мужчин в преобладающем количестве положило конец этому. Оказавшись в чужой земле, одинокие, когда наши собственные мужчины выступили против нас и обвинили в своих военных неудачах, мы строили, и выживали, и терпели, и снова пришли к процветанию. Но я вижу, что даже Лормту это неинтересно! Прошу прощения, служанка ученых. Мне следовало бы знать. - И к своему полному ужасу девушка-сокольничий разразилась слезами.
     Госпожа Нарет, готовая выгнать девушку за ее беспримерную грубость, однако, не сделала этого. За ее внешностью скрывался ум ученого, логичный, бесстрастный, отвлеченный.
     - Ты переутомилась и перевозбудилась, - сказала она по-прежнему отчужденно. - Я прощаю твой срыв.
     Можешь жить гостьей в крыле, где живут наши девушки и женщины-ученые. Еда в столовой. Я прочту твои свитки и сама определю их ценность, потом снова поговорю с тобой. Предупреждаю: больше никаких истерик в моем присутствии. Мы здесь прежде всего ученые, а не женщины.
     Арона посмотрела на нее. Госпожа Нарет коротко кивнула.
     - Спасибо, моя девочка. Можешь идти.

***

     Арона отправилась на поиски своей квартиры и пищи, а госпожа Нарет с сожалением подумала о своей учительнице ученой Рианне. Рианна принимала к себе под крыло всех бродячих девчонок, но не как мать. Она старалась сделать из них молодую версию самой себя. Она защищала их и очень горевала, когда они, подобно Нарет, уходили от нее, чтобы учиться у других ученых и читать рукописи.
     Ученики Нарет все были юноши. Она презирала девушек. Большинство из них слабые, тупые, покорные и застенчивые. Или слишком резкие и грубые, вечно в истерике из-за каких-то воображаемых оскорблений. И ежегодно кто-то из этих нерях осмеливался обвинить своего учителя в непристойных приставаниях. Таких приходилось возвращать в их общины.
     Ясно, что они с Ароной будут ссориться ежедневно, пока женщина-сокольничий остается в Лормте. Однако долг перед общиной заставил Нарет прочесть свитки.
     Сверху лежало письмо - к ней, хотя ее имени там не было, - от Ароны. Почерк красивый и четкий. Заинтересовавшись, Нарет начала читать.

КО ВСЕМ, КОГО ЭТО КАСАЕТСЯ

     Все отчеты о жизни сокольничьих рассказывают о мужчинах и их птицах и о жизни в высокогорных Гнездах. А что касается остального, то говорят: Юни содержат своих женщин в особых деревнях. А также содержат собак на псарнях, лошадей в конюшнях, а сыновей в яслях". Нет ли в этом утверждении чего-либо недостающего?
     Я, Арона, дочь Бетиас, из клана женщины-лисицы, из народа сокольничьих, решила завершить эту запись. С незапамятных времен, с тех пор, как наемники-сулкары высадили нас на этих берегах и даже еще раньше, у нас была своя жизнь, своя культура и свои традиции.
     У нас есть свои песни, свои предания, свои учителя и свои писцы. Я как раз такой писец.
     Мы пали, но не от силы и угнетения, а от мира и свободы. Возможно, это правильно, но я не могу не оплакивать жизнь, которая знакома мне с рождения. Во многих отношениях это была хорошая жизнь, гордая и свободная, несмотря на посещения сокольничьих и их тяжелые последствия. Вот мой рассказ, чтобы эта жизнь не была утрачена и не развеялась, как пыль,
     Арона, летописец

2. Сокол кричит в ночи

     Луна Сокола сразу после полнолуния встала, огромная и красная, над вершинами деревьев на востоке. На западе в кроваво-красных лучах заката возвышался Соколиный хребет. Женщины деревни Риверэдж собирались небольшими группами, из которых изгоняли детей, и напряженно перешептывались, поглядывая на утес, словно боясь что-то увидеть, и снова опуская взгляды.
     Где сокольничьи? В первое осеннее полнолуние всегда появлялись эти необычные мужчины в масках, чтобы забрать мальчиков и зачать дочерей, которые будут расти в деревне. Старейшие и дети боязливо выглядывали из своих укрытий, готовые в любое мгновение снова спрятаться. Женщины-добровольцы детородного возраста, чьи имена были определены на летней лотерее, надевали свои вуали посещения и копались на огородах, делая быстрые нервные движения и почти не разговаривая.
     Худая нервная девушка с бронзовыми волосами и желтыми глазами отбросила непривычную вуаль и прошептала:
     - Расскажи мне снова, в последний раз, тетя Ната.
     Женщина рядом с ней в который раз взглянула на утес и негромко прошептала:
     - Они поправили дома посещения и нарубили нам дров. Обвели дома новыми канавами и после того, как несколько поколений не обращали внимания на это место, сделали все таким, словно мы по-настоящему в нем живем. Почему, не сказали. А в записях что-то говорится об этом?
     Девушка по имени Арона покачала головой и посмотрела в небо. На востоке, как почти всегда в осенние вечера, собрались грозовые тучи. Небо темнело. Ната, дочь Лорин, присматривавшая за юной хранительницей записей, взяла мотыгу и направилась к группе хижин у конца дороги.
     Хижины были маленькие и жалкие, из бревен, обмазанных глиной, с примитивными, крытыми тростником крышами и небольшими каменными очагами у входа. Когда-то давно их соорудили сокольничьи. Они, чужаки в этой земле, покинули деревню, чтобы искать свою судьбу.
     Некоторые говорили, что сокольничьих изгнали за особенно дурное поведение. Арона сомневалась в этом.
     Она разожгла огонь, а тетя Ната тем временем наполнила водой старый керамический горшок с отбитыми краями. Они разложили на полу постель, которую обычно стелят животным на грубых земляных полах.
     Дежурный пастух нашел бы ее подходящей, но только из-за страха и близости друг к другу; многие девушки по этой же причине спят в лесу и в гораздо худших условиях. Приходить сюда нужно без оружия и украшений, не пить ни эль, ни пиво - все это делало пребывание в домах посещения чем-то вроде религиозного обряда. Арона говорила себе, что ей неудобно только от отсутствия привычки и дурных предчувствий. И на мгновение даже поверила в это.
     Они с тетей Натой поели сухой пищи из полевого рациона, запивая ее водой, умылись из своего единственного горшка и начали возносить благодарности Той, Что Бережет Женщин, когда необычный звук заставил их насторожиться. Арона подбежала к открытой двери хижины и выглянула. Высоко над ней и далеко часовой издал крик сокола.
     - Идут! - выкрикнула девушка, поворачиваясь от двери. - Уже близко!
     Она едва не опоздала. Топот копыт заглушил предупреждение часового. Арона торопливо накинула вуаль, сердце ее колотилось, она молила Богиню о защите.
     Над ней неясные фигуры всадников неслись по тропе между Соколиным утесом и этим местом встречи.
     Сокольничьи, верхом, в металлических горшках на голове, в куртках, обшитых металлическими пластинами, ворвались в деревню, словно их кони убегали от волков. С поясов мужчин свисали длинные кривые мясницкие ножи, а к седлам были прикреплены волчьи копья. Они соскочили с седел и мрачно и целеустремленно направились к хижинам. Ни слова не говоря, каждый из них брал девушку за плечо и толкал в хижину. Девушка, которую тщательно подготовили к этому во время посвящения, не кричала, хотя гневалась, что должна терпеть насилие три раза подряд. Неужели так в чревах женщин появляются дочери? Неужели это центр их жизни, та тайна, которую ей так хотелось постичь?
     Но роды гораздо болезненней и длятся дольше. Да и сами сокольничьи не наслаждаются, делая детей. Они казались угнетенными и загнанными.
     Прежде, чем последний сокольничий закончил свой долг, снова очень близко прозвучал крик часового. Сокольничьи в хижинах торопливо подготовились к поездке и выскочили, прихватив с собой двух женщин. В центре кольца хижин стоял сокольничий в золотом шлеме.
     - Женщины, - резко и напряженно сказал он. - Мы уходим. Оставьте у себя сыновей. Мы не можем взять их сейчас. Увидим их позже. Нам пора. - Он указал своим коротким страшным ножом. Девушка быстро пошла, почти побежала в сторону леса. Остальные женщины последовали за ней, при этом они расходились. Сокольничий в центре сказал еще более громко и хрипло, своим неестественно глубоким голосом:
     - Мы должны это сделать. Враги не найдут вас. Простите.
     Он отдал приказ, и сокольничьи верхом направились к хижинам и огородам, они топтали все, что можно растоптать, срывали солому с крыш, рубили опорные столбы, а женщины в ошеломленном молчании следили за ними. Потом воины уехали на юг, не углубляясь в лес, туда, где находилась настоящая деревня.
     Как только исчез последний сокольничий, Арона и остальные молодые женщины подобрали юбки и побежали по потайной лесной тропе к своим удобным безопасным домам под деревьями. Ната, дочь Лорин, издала крик - сигнал "все в порядке", потом другой - "возможны неприятности". Арона про себя подумала: "Какие неприятности?" Разве могут быть худшие враги, чем эти существа с птичьими лицами? Но тут она добежала до Дома Записей, бросилась на свою постель и заплакала, как будто ее укусила любимая собака.

***

     В деревне на Кедровой Вершине дом и кузница кузнеца Моргата горели, как жертвенный костер разгневанного бога. Жена Моргата Хуана - нет, теперь его вдова - оглянулась с холма, на который взбежала, и зажала рукой рот младшей дочери. Деревья скрыли зрелище от женщин, а самих женщин от Псов Ализона. Но деревенская площадь была пуста.
     На глазах у Хуаны из домов начали выходить люди, они шли к кузнице, возле которой лежало несколько тел, неподвижных, как смерть. Почти все собравшиеся были одеты в юбки. Немногие мужчины или стары или еще совсем молоды. Вдова кузнеца приложила палец к губам и прошептала:
     - Оставайся здесь, Леатрис, и не издавай ни звука.
     Если только не подойдут соседи. - Она немного подумала и добавила:
     - Если подойдут одни парни, не отвечай, даже если это соседи.
     - Я залезу на дерево, - пообещала Леатрис, испуганная словами матери. Но и возбужденная.
     Хуана простонала:
     - Это неприлично и неженственно, но - лучше это, чем быть испорченной до брака, я думаю. - Это она говорила неохотно. - Я скоро вернусь. - В голосе ее снова прозвучала решительность. - Если не вернусь до заката, жди до рассвета и попытайся потом добраться до тети Маркиллы в Двойной долине. И, Леатрис, держись в пути боковых троп! - Как можно тише женщина начала спускаться с холма.
     Казалось, все женщины и все старики деревни на Кедровой Вершине собрались на площади, и женщины плакали так, что могли разбудить и мертвых. Хуана протиснулась сквозь толпу к кузнице, где на собственном горне лежал мертвым ее муж Моргат. И из-за чего?
     Хуана подавила рыдание. Солдаты потребовали, чтобы он подковал их лошадей и починил мечи и копья. Первое он охотно сделал, а второе - сказал, что он не умеет.
     И за это солдаты убили его, разграбили и сожгли дом.
     Женщина склонилась к его телу, плакала при виде крови из множества ран, прижалась ухом к его рту, потом к груди, прислушиваясь к дыханию. Дыхания не было. Она коснулась руками его рта. Руки покрылись кровью. Под тяжелым грубым воротником куртки горло кузнеца перерезано.
     Теперь Хуана, как остальные, принялась вопить:
     - О, Моргат, зачем ты отказал им? Я говорила и говорила тебе: сделай, что они просят, и пусть уходят. Я тебе говорила!
     Слезы текли по ее лицу, ей пришлось высморкаться в передник. Она снова пробилась через толпу к колодцу и без всякого "с вашего позволения" окунула край передника в соседкино ведро. Потом вернулась к мужу с влажным передником, вымыла его, как могла.
     Но как прилично похоронить его, если нет мужчин, чтобы выкопать могилу? Хуана в отчаянии огляделась в поисках мужчин из своей родни, но увидела только сына Осеберга, которому весной исполнилось четырнадцать.
     - Осеберг! - позвала она в нос. - Осеберг, иди сюда, немедленно! - Привыкший к повиновению, неуклюжий подросток протолкался, как и она, сквозь толпу и встал рядом. Она негромко сказала:
     - Мы должны похоронить твоего отца. - Он, с бледным лицом, кивнул. - Беги к дому и посмотри, не уцелела ли лопата.
     Если нет, поищи где-нибудь. Нет, сначала помоги мне перенести его на наш двор.
     Мальчик глотнул и оглянулся в поисках помощи.
     Уловил взгляд Лизы, жены пекаря. Она тут же подошла к нему и спросила:
     - Я могу помочь?
     Хуана глубоко и облегченно вздохнула и обняла женщину.
     - О, я так благодарна тебе за помощь, сестра. У тебя в доме сохранилась лопата? Жив ли твой муж? О, да - Леатрис! - Она заговорила шепотом. - Леатрис прячется от солдат.
     Лиза потрепала двоюродную сестру по плечу.
     - Я пошлю за ней своих сыновей. - Заметив выражение "о, боже!" Хуаны, она понимающе кивнула. - Пошлю Ханну с сестрой, - поправилась она. - Старшие мальчики нам понадобятся, чтобы копать могилы и восстанавливать дома.
     Хуана в свою очередь потрепала ее по плечу, и втроем - две женщины и подросток - они перенесли тело отца мальчика на обгоревший двор Хуаны.
     Вытерев пот со лба, Хуана сказала:
     - Я не могу здесь оставаться. Осеберг еще слишком молод, чтобы работать у горна, он еще даже подмастерьем не был. Кто о нас позаботится? У нас здесь нет близких родичей.
     - Что же ты будешь делать? - практично спросила Лиза.
     - Попробую добраться до замужней сестры в Двойной долине, - мрачно ответила Хуана. Мысль о жизни из милости мужа сестры ее совсем не привлекала. Она молилась, чтобы тот оказался настолько милосерден, чтобы нашел племяннику жены нового хозяина в единственном деле, которое знакомо мальчику. А она, хозяйка, станет работницей в доме другой женщины. Но она и ее дети не умрут с голоду, им не придется попрошайничать или заниматься проституцией, а здесь ее ничего не ждет.
     После трех набегов за несколько последних месяцев не осталось мужчин, которые могли бы поддержать женщину, тем более в летах и с двумя детьми. Хуана тяжело вздохнула.
     Лиза сочувственно кивнула и сказала:
     - Давай немного отдохнем, а потом я попрошу других помочь. А когда похороним вместе Моргата и Харальда, поможем другим.
     Хуана, которая думала только о своих горестях, в ужасе торопливо сказала:
     - О, Лиза, прости меня! Я не знала, что Харальда тоже убили.
     - Он пытался защитить нас, - ответила Лиза. Глаза ее потемнели от горя и гнева. Только теперь Хуана заметила порванное платье Лизы. Инстинктивно жена кузнеца попятилась. Если Лиза обесчещена, Хуана, оставаясь с ней, разделит ее позор, и тогда у нее не останется даже доброго имени. Тогда она действительно обнищает.
     Рот Лизы цинично дернулся, но она сказала только:
     - Будем хоронить? - И так как первая необходимость прежде всего, женщины и мальчик принялись копать могилы.

***

     После этого последнего набега мало что осталось от деревни. Обмотав руки тряпками, женщины и дети рылись в обгоревших развалинах и отбирали все полезное: железные горшки, несколько тарелок и другой посуды, кое-какое сельскохозяйственное оборудование. Хуана и Лиза поймали несколько кур, которые с криками разбежались при появлении разбойников. Леатрис накинула веревку на престарелого осла, принадлежавшего деревенскому священнику, которого почему-то девочка очень не любила.
     - Ну, там, где он теперь, осел не понадобится, - подумала Хуана. Конечно, говорить этого Леатрис она не стала.
     Потом небо неожиданно потемнело, земля под ногами задрожала, взревела и рыгнула, как огромный зверь, у которого несварение желудка.
     - Бегите! - крикнула Хуана, оставляя свои поиски. Она взвалила на плечи тяжелый мешок со спасенным добром и шлепнула сына по заду. Осеберг, сын кузнеца, негодующе посмотрел на мать, подобрал свой собственный большой мешок и проделал с сестрой то же, что мать с ним. За ними последовали Лиза и ее пятеро детей. Остальные лишившиеся мужей женщины побежали с детьми к лесу со скоростью, какую позволяла ноша. Подальше от развалин деревни. Исход был отнюдь не тихим. Скот кричал, дети плакали, птицы в клетках шумели, время от времени ржал мул или осел.
     К счастью, преследователей не было, никто этого шума не слышал. Но это дело не людей, а богов.
     Небольшая группа оборванных беженцев пробиралась меж деревьями и скалами, по липкой грязи и скользкому мху, через колючие кустарники вверх по крутому склону, торопливо уходя от беды. Дети падали, их приходилось поднимать; матери часто шлепали их. Самые маленькие плакали от голода и страха. Слышались резкие звуки ссор.
     Юбки женщин отяжелели от грязи и были изорваны колючками. В отчаянии призывала Элен, жена плотника:
     - Ну, ну! Маленькие птички в своих гнездышках никогда не ссорятся!
     - О, заткнись! - рявкнула на нее Гондрин, хозяйка пивной.
     - Мы идем слишком долго, - сердито сказала Лиза Хуане. Ее дети молча поднимались по холму. - Все смертельно устали.
     Думая про себя, кто мог назначить ее, вероятно, опозоренную двоюродную сестру деревенской жрицей, Хуана посмотрела на нее, но ничего не ответила.
     В страхе и волнении они почти не заметили, когда подъем кончился и начался спуск. Но когда увидели, что путь относительно свободен от кустарников и колючек, Леатрис, дочь кузнеца, первой произнесла:
     - Тропа, мама! Тропа! Интересно, куда она ведет.

***

     - Тропа, тропа, - кричали усталые и самые неосторожные.
     - Куда тропа? - резко спросила Хуана. - Знаем ли мы, кто ее проложил? А что, если нас прог