льность, будто его не выкладывали из кирпичей, а лепили из глины.
   - Таня, - сказал Мирон Иванович, - давайте там, в сквере поговорим.
   При ярком свете лампы Таня была куда менее романтичной, чем в ресторане
или на улице. И глаза у нее оказались меньше, чем десять минут назад. И в
движениях девушки была какая-то сухость, точность, словно яркий свет
сорвал с нее вуаль и ограничил ее в пространстве жесткими линиями. И
платье не светилось. Обычное голубое платье.
   - Под моими ногами, - сказала Таня, топнув по истертым, крашеным в
шоколадный цвет доскам пола, - на глубине полуметра находится настоящий
пол часовни. Он представляет собой мозаику. Уникальную мозаику конца
четырнадцатого века. Это вам что-нибудь говорит?
   - Я ухожу, - сказал Мирон Иванович.
   - Сейчас, пойдем, не волнуйтесь. Сторож спит. А если снять все эти слои
белил и штукатурки со стен, то вы увидите чудесные фрески, повествующие о
жизни Николая Мирликийского. А почему именно Николая?
   - Ума не приложу, - сказал Мирон Иванович, глядя на голубые стены,
покрашенные масляной краской до уровня груди.
   - Потому что Николай-угодник - покровитель моряков и путешественников.
А эта часовня была знаменита тем, что именно сюда приходили те отважные
путешественники, что уходили из Великого Гусляра в Сибирь или на Камчатку.
   Здесь они просили покровительства у святого. Здесь они проводили
последние минуты. Неужели у вас не дрогнуло сердце?
   Мирон Иванович пошел к двери и, выйдя, вкусил свежий ночной воздух,
пропитанный ароматом цветущей липы, закурил, глядя на синее звездное небо.
   Ему было грустно, потому что лучше бы он поехал на машине вместе с
директором завода, посидели бы у него, поговорили. Любая романтика не
выдерживает яркого света, сказал он себе. И это очень обидно. Не хватало
еще очередной краеведши, которая решила обольстить архитектора ради
никчемной часовни.
   Он услышал как Таня запирает часовню.
   - Давайте я вас провожу домой, - сказал он скучным голосом.
   - Лучше я вас провожу, - ответила Таня так, что Мирон Иванович сразу
подчинился и даже обрадовался такому предложению, потому что ему очень
хотелось домой и он уже боялся, что не успеет выспаться перед завтрашней
рыбалкой.
   Они пошли по улице и Таня шла уверенно, словно знала, где живет Мирон
Иванович, впрочем он не удивился бы теперь и этому - в Тане была
очевидная, никак не связанная с романтикой, цель и эта цель была неприятна
Мирону Ивановичу. Он шел на некотором расстоянии от Тани, как бы
показывая, что не испытывает к ней никакого влечения, а если ей и
показалось что-то ранее, то это была ошибка.
   - У меня такое впечатление, - сказала Таня, - что я вас не убедила.
   - В чем?
   - В том, что часовню нельзя сносить.
   - Почему нельзя? Потому что вы придумали сказку о мозаичном поле и
каких-то фресках? Я могу такое придумать про любую развалину в этом
городишке.
   - Елена Сергеевна еще не все знает об этой часовне, но она уже нашла
документы о ее освящении.
   - Елена Сергеевна найдет любые документы, - Мирон Иванович старался не
раздражаться, - потому что ее святая цель превратить Великий Гусляр в
мертвый музей, куда бы приезжали оголтелые туристы, ехали и щелкали
аппаратами.
   - Почему же оголтелые?
   - Да потому что турист у себя дома живет в нормальном высотном доме,
пользуется водопроводом и ездит по широким улицам. Ему и в голову не
приходит, что здесь тоже живут люди не менее его склонные к комфорту и
прогрессу.
   - Кто вам мешает строить дома не на месте старых, а в стороне?
   - А вам известно, Танечка, - слово Танечка было лишено всякой ласки,
оно было куда официальнее нежного - Таня. - Что такое коммуникации? Вам
известно, сколько стоит городское строительство, вы слышали что-нибудь о
транспорте? Знаете что, - наконец-то Мирону Ивановичу удалось распалить
себя справедливым негодованием, - занимайтесь своей генетикой и не мешайте
тем, кто строит вам дома. Если каждый будет лезть в чужие дела, мы ни
черта не сделаем!
   - Это не чужое дело, - сказала Таня и чуть улыбнулась при этом. - Это
наше общее дело.
   - Если вы намерены читать мне лекцию, можете сэкономить время и усилия.
Я все читал. Я все знаю. Я не меньше вас берегу природу и культурное
наследие. Но нельзя же держаться за это культурное наследие, как за соску.
   Мы выросли из колыбели!
   - Ах, вот вы какой! - сказала Таня заинтересованно. - А на вид кажетесь
мягким, даже растяпой.
   - Спасибо.
   - Вы знаете, что будет на месте этой часовни?
   - Знаю. Стоянка для автомобилей. К тому же мы наконец-то сможем
спрямить улицу.
   - А палаты, которые стояли раньше за часовней, вы уже снесли.
   - Какие, к черту, палаты? Там стоял барак.
   - Не надо мне врать, - сказала Таня учительским голосом. - Вам удалось
их снести, потому что вы вместе с вашими новыми друзьями смогли доказать,
что реставрировать их обойдется дороже, чем построить заново. И вы
победили Елену Сергеевну.
   - Вот видите! - сказал Мирон Иванович. Такая осведомленность девушки
была безобразной, потому что решение о сносе каменных бараков, которые
Елена Сергеевна упорно именовала палатами, не было обнародовано.
   - Ну вот и ваш дом, - сказала Татьяна. Они дошли до трехэтажного
типового дома, в котором у Мирона Ивановича была небольшая квартира. А он
и не заметил, как дошли.
   - Тогда спокойной ночи, - сказал Мирон Иванович.
   - Может посидим на скамеечке? Или вам уже расхотелось?
   - Мне спать пора.
   - Чтобы завтра браконьерствовать?
   - Не надо громких слов. Завтра мы едем на рыбалку.
   - Знаю я эту рыбалку, - сказала Таня и села на скамеечку. - Садитесь.
   - Нет.
   - Я вам сказала - садитесь! Пока вы надеялись, что будете со мной
целоваться, вы никуда не спешили.
   - Пять минут, - сказал Мирон Иванович.
   Он сел.
   - Знаете что, - сказала Таня. - Если вы согласитесь не сносить часовню,
я вас поцелую. Честное слово.
   - Дешево цените мою принципиальность, - сказал Мирон Иванович.
   - Да поймите же, принципиальный архитектор. Я знаю куда больше вас. Я
знаю, что часовню вы не снесете, мы вам этого не позволим. Я знаю, что вы
не поедете завтра на рыбалку, потому что в шесть утра вам позвонит этот
толстяк - ну как его, заместитель директора, и все отменит.
   - Не думайте, что вы меня заинтриговали, - Мирон Иванович в самом деле
не был заинтригован. Он клял себя за слабость - надо было сразу резко
сказать ей - ухожу! - и уйти.
   - Я не интригую. Неужели вы думаете, мы будем тратить время и силы для
того, чтобы я сидела с вами на лавочке или гуляла под луной
   - Тогда идите спать.
   - Последний раз обращаюсь к вашему разуму - спасите часовню.
   - Глупости. Часовня нам мешает. Она никому не нужна. Мы возводим города
будущего, башни из стекла и сборного бетона.
   - Я вам гарантирую, что эта часовня переживет ваши шедевры из сборного
бетона, потому что они, в сущности, времянки. Стандартные времянки,
собранные за неимением лучшего. Пройдет совсем немного времени и
строительство снова станет созданием прекрасного.
   - У нас с вами разные вкусы.
   - Не сравнивайте, потому что у вас нет никакого вкуса. Откуда быть
вкусу у человека, лишенного корней?
   - Все, - сказал Мирон Иванович. - Мне это надоело.
   - Если бы вы знали, как вы мне надоели, - сказала девушка. Ведь такие
уроды как вы, думающие только о сегодняшней выгоде, о том, чтобы посидеть
в ресторане с заказчиком и выполнить план, это они снесли в этом городе
шесть церквей, гостиные ряды и не счесть сколько старых домов, созданных
людьми, которые знали что такое красота.
   - Зачем же обвинять меня в перегибах тридцатых годов? - удивился Мирон
Иванович. - Это нечестно. Я сам выступал за реставрацию крепостной башни.
   - К счастью, ваше поколение - последние истребители русской культуры.
   - Вы надеетесь, что придут другие? Лучше?
   - Я убеждена.
   - Что ж, подождем, - сказал Мирон Иванович. - Спокойной ночи. - Он не
знал, надо ли прощаться за руку, потом решил, что не надо, кивнул и пошел
к подъезду.
   Таня догнала его в дверях.
   - Погодите, - сказала она. - Я вам только покажу один снимок. Надеюсь,
это останется между нами.
   Она протягивала ему цветную фотографию размером в открытку. В подъезде
было светло и Мирон Иванович явственно разглядел картинку - небольшую
приземистую белую церквушку, с куполом, двумя узкими стрельчатыми, в
глубоких нишах, окошками и низкой дверью под тяжелым, будто витым из
ветвей, порталом.
   - И что? - спросил он.
   - Это она, - сказала Таня. - Нравится?
   Мирон Иванович сразу догадался, что если иначе сделать окна,
восстановить портал, да еще восстановить барабан и купол, то из сапожной
мастерской получится памятник архитектуры.
   - Пришлось снять метр земли, - сказала Таня, - ведь культурный слой
здесь довольно толстый - зато сразу изменились пропорции, правда?
   Мирон Иванович заметил, что за часовней, там где должен возвышаться
корпус заводоуправления, видны только зеленые деревья.
   - Липа, - сказал он уверенно.
   - Почему?
   - Здания нет. Рисуете, так соблюдайте историческую правду. Где
заводоуправление?
   - Снесли, пока совсем не развалилось.
   - Снесли? В прошедшем времени?
   Почему-то Мирон Иванович подумал о том, какие тонкие в доме стены и
соседи услышат, как он поздно вечером беседует с девушкой, причем на
странные темы. Поэтому конец вопроса он произнес шепотом.
   Девушка ничего не сказала, в руке у нее было еще две фотографии. Одна
изображала какой-то довольно грубый орнамент, вторая - белесую картинку с
наивными волнами и кораблем, полным примитивных человечков.
   - Это мозаичный пол, - сказала девушка, - и фреска. Как видите, я вас
не обманывала.
   - Я не знаю, зачем вы все это нарисовали, - сказал шепотом Мирон
Иванович, - но на мое решение эти фальшивки не окажут никакого влияния.
   Он чувствовал себя оскорбленным судьбой заводоуправления. Совсем
неплохое получилось здание, с просторными кабинетами, столовой, залом
заседаний - такое здание не стыдно построить и в крупном городе.
   - Это не фальшивки, - сказала Таня, - фотографии.
   - Тогда они не могут существовать.
   - Почему?
   - А когда же, простите, их сделали? Где, простите. - Мирон Иванович не
скрывал сарказма, - вы увидели купол над сапожной мастерской?
   - Через сто двадцать лет, - сказала Таня.
   - Элегантно.
   - Эти фотографии будут сделаны через сто двадцать лет.
   Неестественность и в то же время окончательность этого ответа заставила
Мирона Ивановича забыть, что он не хочет терять ни минуты на пустые
разговоры. Если допустить совершенно невероятное, если счесть, что ты не
жертва дурного розыгрыша, а очевидец невероятного события... впрочем, в
самом облике этой девушки с самого начала виделось нечто неземное и
совершенно необыкновенное, иначе почему Мирона Ивановича, человека
сдержанного и никак не влюбчивого, потянуло к этой девушке как мотылька к
яркому свету?
   И пока эти спутанные и неосознанные мысли прыгали по мозгу как
кузнечики в высокой траве, Мирон Иванович так и стоял с фотографиями, не
желая глядеть на них и в то же время не смея поднять глаз на Таню и потому
Архипов, его сосед по этажу, который в этот поздний час шел из гостей и
очень удивился, столкнувшись с городским архитектором в слишком юной
компании, вынужден был подвинуть Мирона Ивановича, так как тот не ответил
на приветствие, и был похож на человека, парализованного горем.
   Когда Мирон Иванович привел в порядок мысли и поднял голову, Архипов
уже прошел к себе в квартиру, кинув сверху лестничного марша оценивающий
взгляд на Таню.
   - Что же вы предлагаете? - спросил Мирон Иванович.
   - Не сносить часовню.
   - Но ведь ее и так не снесут.
   - Правильно. Но мы еще не знаем, какой ценой.
   Таня поглядела в пустые от шока глаза Мирона Ивановича, взяла его за
руку и вывела в летнюю ночь. Мирон Иванович покорно сел на лавочку.
   - Я отказываюсь понимать, - сказал он, наконец, возвращая фотографии.
   - Вы все понимаете.
   - Так чего же вы раньше ждали?
   - Все очень просто - мы на пределе проникновения.
   - Проникновения к нам? - догадался Мирон Иванович.
   - Да, глубже мы опуститься в прошлое не можем - сто двадцать лет -
предел.
   - И вы столько всего упустили?
   - Сегодня нас очень мало, - сказала Таня. - Единицы. Завтра будет
больше.
   Пока на это уходит три четверти энергии всей Земли.
   - Ну зачем так много! - потрясение боролось с недоверием в душе Мирона
Ивановича.
   - Неужели вы не поняли? Мы живем в мире, который сделан вами. Сделан
вами вчера и сегодня. Построен или разрушен. Облагорожен или загажен. Если
мы можем остановить дурное - мы будем это делать. Завтра, послезавтра,
каждый день. Сегодня - один из самых первых дней.
   Таня положила узкую ладонь на руку Мирону Ивановичу, как бы успокаивая
его.
   - Вы не волнуйтесь, - сказала она. - Мы вообще стараемся не говорить
людям прошлого. Но вы были такой упрямый.
   - Впрочем, эта часовня - пустяк, - оживился Мирон Иванович. Он вдруг не
только поверил - внутренне, искренне, окончательно, что именно его избрали
в качестве интеллигентного доверенного собеседника, но и понял, что они
поступили верно. - С ней вы справитесь. Я вам должен сказать, что есть
куда более важные проблемы. Беспрерывно загрязняются водоемы, леса -
знаете как идет рубка и сплав леса? А загрязнение атмосферы? Вам же этим
надо дышать. Или вы занимаетесь только культурой?
   - Мы занимаемся всем.
   - Вот вы и займитесь. Это не терпит отлагательства.
   - Мирон, милый, - сказала Татьяна и глаза ее светились ярче голубого
платья. - Вы, по-моему, не все поняли. Мы вам не няньки. Мы - это вы -
только завтра. Не нам, а вам надо остановиться и не травить себя и нас.
   - Конечно, - сказал Мирон Иванович. - Разумеется. Это очень точно о
нашей общей ответственности.
   - Я тут всего несколько дней и меня, честно говоря, потрясает пропасть
между благими пожеланиями и вашими каждодневными действиями. Вы все
согласны не губить лесов и не травить рек. Вы все согласны не сносить
древних памятников и не кидать в траву консервные банки. Но когда это
касается именно тебя, когда ты совершенно один, и никто не видит и не
может схватить тебя за руку - почему ты кидаешь консервную банку и глушишь
рыбу динамитом? Почему?
   Мирон Иванович держал в руке окурок, который он намеревался бросить в
кусты. Окурок жег пальцы, но бросить его было как-то неловко.
   - Рыбу я не глушу, - сказал он, поджимая, чтобы не обжечь, пальцы. Он
понял, что надо спешить. Таня уйдет. В любой момент. Ей Мирон не нужен.
   Добьется своего и уйдет. - Мне надо узнать, я никому не скажу.
Пожалуйста, в виде исключения. Я конечно понимаю, что заводоуправление сто
лет не продержится. Материалы оставляют желать лучшего. Но ведь в будущем
я перейду на монолит. У меня есть кое-какие задумки. Мне очень важно
знать, что я осуществлю. Скажи, пожалуйста.
   Сигарета обожгла пальцы и Мирон Иванович кинул ее в кусты.
   - Я только знаю, что заводоуправление снесут. Это еще до меня случится.
А больше я ничего не знаю.
   - Жалко, - сказал Мирон Иванович. - Впрочем, архитекторов везде
забывают.
   А часовню будем беречь.
   - Хорошо, - сказала Таня. - На той неделе вы вступите в общество охраны
памятников. Не формально, а как его активный член.
   - Разумеется, - сказал Мирон Иванович. - Можно личный вопрос?
   - Я не замужем.
   - Нет, я про часовню. Понимаете, я здесь человек относительно новый и
мне, скажем, не всегда легко вжиться, здесь уже свои отношения... - Мирону
Ивановичу показалось, что наверху приоткрылось окно. Может кто-то
подслушивал. Он опять перешел на шепот.
   - Вот вы мне показали фотографии и это означает, что часовня
обязательно сохранится. И доживет до ваших дней. Мне лично это очень
приятно. Но если в этом есть уже определенность, как бы закон вечности -
можно мне в этом не участвовать?
   - Как так?
   - Лично не участвовать. Представьте себе, мы сегодня так хорошо
посидели с моими заказчиками, с ними мне и дальше придется работать -
завод в городе - это сила. А если я завтра приду и скажу им, что я
отказываюсь, потому что ко мне пришла одна девушка из будущего...
   - Этого вы никогда не скажете. Вы не дурак. Вам не поверят и правильно
сделают. Вы объясните, что как городской архитектор...
   - Погоди, Танюш, пойми - если все равно эта проклятая сапожная
мастерская сохранится, то значит мне можно ничего им не говорить?
   - Ах вот вы о чем! - Таня так громко это сказала, что Мирону Ивановичу
захотелось зажать ладонью ее пухлые губы. - Значит я в принципе за, но
свою драгоценную задницу ради этого я не приподниму.
   - Ну зачем так грубо! Ты здесь чужой человек - пришла-ушла, а мне жить.
   Они же мне не простят, я лишусь их доверия.
   - А ведь нет доверия.
   - Есть. Есть добрые человеческие отношения. Я буду совершенно
откровенен - мы сдаем заводской дом. Улучшенной планировки. В нем они дают
мне двухкомнатную квартиру. Это не аргумент для такого светлого будущего -
там у вас проблем может и нет - сколько у тебя комнат?
   - Не скажу. Я тебе больше ничего не скажу.
   - Но ведь часовня вес равно будет стоять! Значит кто-то другой примет
меры. Кто-то более высокостоящий.
   - Архитектор, - и тут Мирон увидел, как глаза Тани зажигаются
голубоватым, ослепительным прожигающим светом, - ты ничего не понял.
Часовня будет спасена, именно потому что ты ее спасешь.
   - Нет, - Мирон покачал головой. - Не я.
   - И если ты не спасешь ее добром, мы перейдем к действиям.
   - К каким же, простите, вы приступите действиям в чужом веке? Вы здесь,
мадам, простите, не прописаны.
   - Слушайте. Я сейчас ухожу. И больше тратить времени на вас не буду. Я
все объяснила. Я сказала, что мы идем в прошлое, чтобы спасти свое
настоящее - и ваше будущее. Мы знаем - кто конкретно виновен в том или
ином проступке против земли, воздуха, планеты, людей. Мы идем к этим
людям. Мы говорим с ними добром. Но бывают случаи, когда нам попадается
темный эгоист, себялюбец, преступник.
   - Таня!
   - И тогда мы принимаем другие меры. Неужели ты полагаешь, что ради
будущего всей Земли мы пощадим нескольких подонков?
   - Я тебе не давал повода!
   - Я виновата. Я подумала - ах, какой милый человек! Он все поймет.
   - Я все понимаю - ты не хочешь понять меня!
   - Ты завтра же скажешь, что часовня остается. Даже если рискуешь
потерять новую квартиру и собутыльников.
   - А если нет, убьете?
   Мирон Иванович сказал это роковое слово будто в шутку, но глаза Татьяны
были колючими как обломки льдинок.
   - Да, - сказала она.
   - Мы для вас... так? Ничто?
   - Я пошутила. Но подумай о судьбе Степанцева.
   - Кого?
   - Заведующего свинофермой.
   Таня быстро поднялась, словно взлетела над скамейкой.
   И побежала прочь.
   Мирон Иванович ринулся было за ней, но понял, что бессмысленно бегать.
Ему было обидно. Он не хотел ничего дурного - он хотел только, чтобы его
поняли - каждый человек хочет, чтобы его понимали.
   Вдали за кустами, светлячком мелькнул голубой огонь.
   Мирон Иванович поднялся к себе в малогабаритную однокомнатную квартиру,
- иной не будет - лег спать и сразу заснул, хотя полагал, что будет всю
ночь думать.
   Ему казалось, что он только прилег, как раздался телефонный звонок. Он
гремел как колокол - он заставил вскочить, кинуться к телефону, еще не
вспомнив о вчерашнем.
   - Что? Кто?
   - Спишь? Прости, старичок, - это был голос заместителя директора
завода. - Я думал, ты уже во дворе стоишь с рюкзачком.
   - Здравствуйте. А сколько времени?
   - Скоро семь.
   - Я сейчас. Сейчас выйду.
   - Не спеши, отдыхай. Отменяется путешествие. И шашлыки тоже.
   - А что?
   - Через час дамбу прорвет.
   - Какую дамбу? - Мирон Иванович уже проснулся, но никак не мог
вспомнить никакой дамбы в Великом Гусляре.
   - Не знаешь ты еще нашей специфики, Мироша, - сказал заместитель и
вздохнул. - Дамба у Степанцева на свиноферме, где пруд