ловым, как только вас
изберут всеобщим благодетелем.
  - Не пойдет!
  Начался торг. Он продолжался минут десять. Минц и Усищев вспотели. Спорили
они искренне, отчаянно, а Удалову все хотелось крикнуть: "Лев
Христофорович, да обдурит он вас, по глазам видно! Посмотрите в эти черные
точечки! Ни копейки не даст!"
  Наконец, сошлись на трех тысячах и двух квартирах.
  Минц вынул из портфеля и расставил на столе приборы. Усищев смотрел со
смешанным чувством страха и надежды. Ему хотелось быть Наполеоном, но он
опасался подвоха и боялся, не слишком ли много обещал заплатить за
сомнительную тайну.
  Середину стола занял черный шар. Ближе к себе Минц поставил конус, обратив
его острым концом к Усищеву, а экранчиком к себе.
  - А это не опасно для здоровья? - спросил Усищев.
  - К здоровью ваша наследственность отношения не имеет, - отрезал Минц. -
Но должен предупредить, что у перерожденца существует тесная внутренняя
связь с его предшественником. Насколько тесная, мы еще не знаем.
  - А что я Наполеон, это уже точно?
  - Проверим - будет точно.
  - Ну, давайте! - приказал Усищев и поправил буденновские усы. - Время не
ждет. Чем черт не шутит... Может, и Александр Македонский... Чувствую я в
себе иногда Александра, прости, Македонского.
  - Замрите, закройте глаза, - велел Минц.
  На экране конуса Удалов увидел вовсе не Усищева и даже не Наполеона... там
было нечто туманное.
  - А нельзя так сделать, чтобы я и из себя стал, как Наполеон? - спросил
Усищев, не раскрывая глаз. - Мне это по телевизору хотелось бы показать.
Постарайся, накину!
  - Это мы и постараемся сделать. Если есть ваше желание.
  - Ясное дело - хочу, чтобы стал как этот самый... с которого я произошел.
  Изображение на экранчике стало принимать все более отчетливую и
устрашающую форму.
  Удалов открыл рот, чтобы закричать, но Минц зашипел на него, как кобра.
  Жужжание в конусе и черном шаре усилилось.
  И тут Усищев начал приподниматься над столом, упершись в него тонкими
лапами. Притом он уменьшался, причем скорее прочего уменьшалась голова,
вернее, уже головка... Черные точки глаз сверкали отчаянно и злобно, и все
более ссыхался он, все быстрее уменьшался...
  - Он этого хотел, - мрачно сказал Минц.
  Большой черный таракан немного постоял, озираясь, в центре стола, а потом
кинулся в атаку на Минца. Нападение было столь яростным, что Минц с
Удаловым прыгнули в стороны, а таракан Усищев, не рассчитав сил, упал со
стола и, осознав, видно, что придется переносить свою деятельность в иной
мир, шустро кинулся в угол.
  - Вот и все, - сказал Минц, отключая приборы. - Человеком меньше,
тараканом больше...
  - Что ты наделал! - закричал Удалов. - Ты же убил городского руководителя!
  - Никто не погиб, ничто не погибло. Сейчас он организует выборы в
тараканьем царстве... А мы с тобой давай поспешим отсюда, а то
какой-нибудь лакей с "Калашниковым" заглянет и удивится.
  Они вышли из музыкальной школы беспрепятственно. И пошли домой.
  А по дороге Удалов попросил объяснений. Он не все понял.
  - Мы все, все ученые, допустили ошибку, о которой нас уже предупреждал
Будда, - сказал Минц. - Мы почему-то решили, что перерожденцы всегда были
людьми. Был Наполеон - стал Гитлер. Был Ломоносов - стал Капица. А почему?
Любая живая тварь может переродиться в иное существо... Вот и я попался.
Несколько часов изучал волоски - щетинку кандидата Усищева, но никакой
человек из них не получался. Молчит экран и показывает какие-то полоски...
  Минц остановился, поглядел, как летят с криками на ночной покой вороны,
раскачивая голые ветви деревьев и роняя на землю снег.
  - К счастью, я гениален, - продолжил Минц. - А раз так, я решил
посмотреть, а точно ли мы имеем дело с перерождением человека? Но тут
одного волоска было недостаточно. Мне пришлось усовершенствовать
установку, наладить более тесную связь между перерожденцем и оригиналом,
чтобы исключить любую ошибку... Остальное ты видел.
  - Но почему он превратился в таракана?
  - Ах, Удалов, наука имеет еще столько тайн! Но он так хотел стать
Наполеоном, что я не смог отказать ему в этой мечте. Кто мог подумать, что
он - Наполеон, но среди тараканов?
  Они дошли до ворот.
  Попрощались.
  - Ты что-то печален, друг мой, - сказал Минц.
  - Да нет, пустяки...
  - Лучше откройся мне.
  - Тараканов жалко. Жили они, размножались - и тут получили тирана.
Представляешь, какой он там среди них порядок наведет?
  - Удалов, ты меня удивляешь. А людей тебе не жалко?
  - Жалко, но бессловесных тварей больше.
  - Не печалься, - сказал на прощание Минц. - Вырастет у нас еще другой
диктатор. Похуже прежнего. Так что - потерпи...








  (с) Кир Булычев, 1995, 1996.
  (с) "Химия и жизнь", 1996.
  (с) Дизайн Дмитрий Ватолин, Михаил Манаков, 1998.
  (с) Набор текста, верстка, подготовка Михаил Манаков, 1998, 1999.
  (с) Корректор Вадим Мамед-заде, 1999.
  Тексты произведений, статей, интервью, библиографии, рисунки и другие
материалы НЕ МОГУТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНЫ без согласия авторов и издателей.



Кир Булычев


                              Платье рэкетира

                     Др. назв.: Новое платье рэкетира


                                  Рассказ

                              Цикл - "Гусляр"

                            Написан - 1994 (?)


  Все началось с того, что Колю Гаврилова бросила Тамарка по прозвищу
Томи-Томи, финалистка городского конкурса "Лучший бюст", и ушла к
лавочнику Ахмету. Любопытно, что Ахмет раньше был Василием, жил на
Пролетарской, но не мог пробиться в люди, так как не имел связей и друзей.
Объявив себя Ахметом, он хотя и вызвал к себе настороженное отношение
соседей, но зато нашел друзей в области.
  Видя, как гибнет ее сын, мать Гаврилова пришла к профессору Минцу, который
все еще обитал в доме ј 16 по Пушкинской улице. Профессор, к сожалению,
состарился, что не повлияло на его научный гений, но резко ослабило
тормоза и ограничители. Раньше, прежде чем изобрести что-нибудь, профессор
трижды отмерял, а потом, может, даже и не резал (хотя, если вспомнить, и
тогда случались накладки). Теперь же профессор потерял способность
предвидеть, чем закончится очередное его вторжение в цивилизацию.
  - Лев Христофорович, - взмолилась госпожа Гаврилова, что она в последние
годы проделывала не раз. - Помогите!
  Профессор повернул к Гавриловой крутолобую лысую голову и спросил:
  - Опять Николай?
  - Нет ему дороги в новой жизни! - возопила Гаврилова. - Погибнет, как есть
погибнет!
  Гаврилов, как и все жильцы дома, для Льва Христофоровича не чужой. Сколько
лет вместе прожито, сколько бед пережито!
  - Ничего не понимаю, - удивился профессор. - Ведь паренек, кажется, вполне
приличный.
  - Да вот как раз такой никому не нужен, - всхлипнула Гаврилова.
  - Попрошу конкретнее, - помрачнел Минц.
  - Вы тут сидите в своей изоляции, - сказала Гаврилова, - а не видите, кто
у нас правит миром. Негодяи у нас правят миром! Бандиты и капиталисты.
  - А раньше? - спросил профессор.
  - А раньше правили душевные люди, - ответила Гаврилова. - Если что - в
райком! А теперь только вы и остались.
  - Чего же вы хотите? - спросил Минц, задумываясь над тем, зачем же раньше,
чуть что, Гаврилова бегала в райком?
  - Дайте Коле шанс! Сделайте так, чтобы перестал он дорогу уступать,
извиняться, милость к падшим проявлять.
  - А как же я узнаю, какие качества ему мешают, а какие помогают?
  - А мы пойдем вместе гулять, - предложила Гаврилова, - и как только я
увижу лишнее качество, вы его тут же уберете.
  - То есть блокирую? - идея показалась профессору интересной. К сожалению,
если профессору идея покажется интересной, он забывает о ее моральном
аспекте. И, как назло, он недавно смастерил биоблокатор, правда, с целью
лечения шизофрении. В политике.
  - Вот именно! - согласилась Гаврилова и побежала одеваться.
  Коля собрался послушно, благо все равно делать было нечего - он лежал на
диване и предавался тоске и унынию. Он думал о том, что жизнь прошла зря,
что он не сделал в ней ничего красивого, а наступающая смерть -
закономерный итог.
  Профессор Минц представляет в науке искреннюю школу. Эта школа говорит
больному или подопытному всю правду. Так что Лев Христофорович уже у
подъезда сообщил Гаврилову:
  - Сейчас мы с тобой будем избавляться от лишних качеств и чувств, потому
что твоя мать считает их вредными.
  - А как избавимся, - сказала Гаврилова, - сходим в кафе, угостим Льва
Христофоровича мороженым и начнем новую жизнь.
  В этот момент мимо пробегал котенок. Имени у него не было, но Колю он знал
и выделял.
  Коля, увидев представителя бродячей природы, полез в карман за припасенной
котлетой.
  - Лев Христофорович, видите! - закричала Гаврилова. - Немедленно уберите!
  Гаврилов отыскал кусок котлеты, завернутый в бумажку, котенок кинулся к
нему и встал на задние лапки, опершись передними о колины ноги. В этот
момент Минц вытащил свой блокатор и нажал кнопку.
  Эффект был мгновенным. Гаврилов больше не видел котенка. Глаза его
потухли, и он сделал шаг к воротам, стряхнув по пути зверька. Но, к
счастью, котенок этого не заметил, потому что пытался развернуть бумажку с
котлетой. Минц остановился, нагнулся, несмотря на свой тугой живот, и
помог котенку. А с улицы уже несся призыв госпожи Гавриловой:
  - Лев Христофорович, скорее!
  Выйдя за ворота, Лев Христофорович увидел, как Коля бережно перевязывает
галстуком надломленную ветку липы.
  - Идиот! - кричала ему любящая мать. - Ну кто тебя после этого уважать
будет!
  Профессор Минц был иного мнения, но в нем зрело желание показать этой
наивной женщине, что человека любят именно за слабости, поэтому он не стал
возражать и отключил в Коле чувство жалости.
  Подопытный рванул за конец галстука, ветвь окончательно обломилась, а Коля
на ходу принялся прилаживать деталь туалета на свойственное ей место.
  И тут они встретили Тамарку по прозвищу Томи-Томи, которая шла по улице
вся в слезах, потому что потерпела жизненное крушение. Несколько минут
назад Ахмет поменял ее на Риммку, которая была старше Ахмета лет на десять
и бюстом уступала Томи-Томи, зато была умела в любви и соблазнении мужчин.
  - Оу, Николя! - кинулась она к бывшему возлюбленному.
  Коля замер. Его любовь к этой женщине еще не миновала, и лицо озарилось
робкой улыбкой.
  - Лев Христофорович, отключайте! - зашипела Гаврилова.
  Минц послушался.
  И тут же, вместо того чтобы раскрыть свои объятия грешной, но раскаявшейся
подруге, Коля прорычал что-то грозное и поднял кулак, чтобы взамен вектора
любви ввести в дело вектор мести.
  Но Гаврилова и тут решительно вмешалась.
  - Лев Христофорович, ненависть слишком близко расположена от любви, -
сообщила она профессору. - Ненависть нам не нужна.
  И вот щелкнул блокатор, опустилась рука Николая, и он прошел мимо рыдающей
девушки, словно не было между ними ничего, и не соблазняли его знаменитый
на весь город бюст и эти прекрасные телячьи глаза.
  На следующей улице чуть не произошла трагедия.
  Навстречу им бежал взбешенный Ахмет-Василий, который при виде Коли истошно
заорал:
  - Где Риммка? Куда дел? Убью!
  Николай побледнел. Ахмета и его дружков боялись. Он стал отступать, и Минц
тихо спросил Гаврилову:
  - Блокировать или как?
  - Блокируй! - воскликнула мать древнегреческим голосом.
  В тот же момент Коля остановился, подобрался, сжал пальцы в кулаки, и все
увидели, что он на полголовы выше Ахмета, а уж о кулаках и говорить не
приходится. И Коля спокойно пошел к Ахмету, а Ахмет с той же скоростью
пошел задом наперед - что-то испугало его в глазах Коли Гаврилова.
  Это "что-то" уже на пути домой увидел и профессор Минц: глаза Коли были
спокойными, равнодушными и чуть сонными.
  Во дворе, у подъезда, он оттолкнул профессора, который мешал ему открыть
дверь, а когда увидел, что мама задержалась возле Льва Христофоровича,
выражая ему благодарность, позвал ее:
  - Обедать пора, - чувство стыда он тоже потерял за эту прогулку.
  И Гавриловы скрылись в своей квартире.

  * * *
Черная звезда Коли Гаврилова взошла над Великим Гусляром быстро, грозно,
но уже в отсутствие Льва Христофоровича, который отбыл на конгресс
биофизиков в Утрехте, а оттуда в гости к Жаку-Иву Кусто с которым решил
побывать на острове Пасхи.
  - Удалов, - сказал он перед отъездом, - я никогда в жизни не был на
острове Пасхи. Я боюсь, что там случится землетрясение, и удивительные
скульптуры меня не дождутся, и тогда никто не догадается, кто и зачем их
изваял. Так что ради человечества я обязан там побывать.
  В тот момент они стояли на автобусной остановке. Профессор прошептал
Удалову на прощание:
  - И кто его знает - чилийцы могут закрыть остров Пасхи, особенно для
евреев. А я всю жизнь мечтал.
  - Я думаю, - ответил Удалов, - что специально евреями теперь заниматься не
станут. Слишком мало их осталось. Вот для лиц кавказской национальности
остров Пасхи закрыть могут.
  Постояли. Помолчали. Больше Минца никто не пришел провожать, потому что
все были заняты своими делами. Раньше бы весь дом сбежался...
  - Как у тебя в мастерской? - спросил Минц.
  - Спрос есть, но больше среди приезжих, - ответил Удалов. - У нас народ
консервативный.
  Мастерская также была изобретением профессора Минца. Он как-то натолкнулся
на любопытную идею: а что если сконструировать одежду, которая сама бы
подгоняла себя по фигуре. Это же такой прогресс для легкой промышленности!
Изобретя одежду, Минц сразу пошел на швейную фабрику имени Клары Цеткин.
Профессора там знали, а некоторые женщины любили - многим успел помочь Лев
Христофорович за годы жизни в Великом Гусляре. Поэтому, когда профессор
предложил руководству фабрики свое новое изобретение, в кабинет к Варваре
Ипполитовне набились все свободные работницы.
  - Дайте мне образец вашей продукции, - попросил профессор.
  - Стандартный или выставочный вариант? - спросила Варвара Ипполитовна.
  - Самый обычный.
  - Размер какой?
  - Да как на вас!
  Наступила неловкая пауза, потому что Варвара Ипполитовна была женщиной
внушительной. И не было на фабрике платья, способного удовлетворить ее
телесные потребности.
  - Как на меня, нельзя, - сказала директорша.
  Никто не рассмеялся. Все знали, что директорша уже истратила триста
долларов на иностранное средство гербалайф, но в результате поправилась
килограммов на пятьдесят.
  - А мы попробуем! - радостно сказал Минц, потирая крепкие короткие руки. -
Несите средний размер.
  Раздался визг и женская суета. С хихиканьем швеи притащили сразу три
платья. Модели "Красная шапочка", "Просто Мария" и "Орлица".
  Минц выбрал серую обвислую "орлицу" и предложил ее надеть Кларе Анапко,
стройной, как ивушка, робкой, как тушканчик, швее-мотористке второго
разряда. Анапко стала отнекиваться, сопротивляться, потому что сама мысль
о том, что она окажется женщиной-"орлицей" была столь ужасна, что девушка
была готова на самоубийство. Но тогда вперед выступила Дарья Шейлоковна,
художник-модельер фабрики, и сказала, что готова пожертвовать собой и
примерить любую модель бесплатно.
  Но суровые работницы иглы и ниток все же настояли на том, чтобы платье
надела Клара.
  Обливаясь слезами, та подчинилась, и платье повисло на ней, как дряхлая
гигантская медуза, оседлавшая плавающую в море соломинку для коктейля.
  - А теперь смотрите, - заявил Минц.
  Он провел рукой над плечом Кларочки, нечто маленькое и плоское
прикрепилось к платью - и, повинуясь невероятному закону совершенства,
платье резко уменьшилось в размерах, силуэт его точно улегся на тонкую
фигурку швеи-мотористки, вытачки и пуговички также кинулись куда надо, и
через минутку директриса фабрики Варвара Ипполитовна погрозила кулаком
Шейлоковне, а та рухнула в обморок, так как контраст был непереносим.
  Профессор Минц не стал делать секрета из своего нового изобретения. Он
вообще не любил тайн, Оказывается, ему удалось изготовить
микрокомпьютер-закройщик, который работает только тогда, когда уже готовое
изделие соприкасается с человеческим телом. И тогда этот микрокомпьютер
превращает изделие или материю в оптимальную одежду, которую хотел бы
носить объект эксперимента, в соответствии, конечно, с современной
парижской модой, но без ее закидонов.
  Тогда же профессор Минц предложил свое изобретение фабрике ј 1 имени Клары
Цеткин, полагая, что в расчеты ее коллектива и руководства входит
превращение фабрики в центр мировой моды. Но на деле получилось иначе.
  Сначала все согласились. И даже выпустили пробную партию и передали ее на
реализацию в универмаг Ванде Савич. Женщины примеряли, удивлялись и
возвращали платья и пальто. А когда Ванда Казимировна спрашивала их, что
же не понравилось в изделии, клиентки отвечали:
  - Если такое, то уж лучше от Кардена, чем свое.
  И переубедить жительниц Великого Гусляра не удалось.
  Словом, коллектив фабрики отказался от изобретения Минца: предприятие
катастрофически теряло лицо, мощный отдел конструирования во главе с
Дарьей Шейлоковной терял работу, особенно когда обнаружилось, что
достаточно задрапировать себя отрезом ткани нужной длины - и он
превращается в элегантное платье без помощи тени Клары Цеткин.
  Не сказав даже спасибо, Минцу возвратили аппаратик для изготовления
микрокомпьютеров. Махнув рукой, Лев Христофорович отдал его Ксении
Удаловой и старухе Ложкиной, которые на двоих открыли в подвале,
выходившем на улицу, "Ателье-молнию". Без всяких объяснений они обещали
изготавливать платья в течение десяти минут на теле заказчика. И клиентура
нашлась. Немного, но нашлась. Одна девушка спешила в загс и прожгла свое
платье утюгом, а жених упал за день до свадьбы в лужу. У Барыкиных сгорел
шкаф, а Барыкину надо было на следующий день в командировку. Риммка шила
себе платья у Удаловой, а наклейки привозила из Вологды - многие думали,
что платья импортные.
  Вот об этой мастерской и спросил Минц, когда прощался с Удаловым перед
отъездом на остров Пасхи.
  - Нормально, - сказал Удалов. - Завтра приезжает делегация из Южной Кореи.
  - Вы с ними осторожнее, - предупредил Минц. - Очень хитрые господа.
  - Знаем, - согласился Удалов. - Да и моя баба не лыком шита. Сказала, что
без предоплаты пускай не появляется. Пускай открывают счет в нашем
городском "Гуснепорочбанке". Нужны деньги на строительство нового роддома
и машины времени.
  - Ты прав, - согласился Лев Христофорович и нежно обнял Корнелия на
прощание.
  А Корнелий смотрел вслед автобусу, махал рукой и при этом представлял, как
готовятся женщины к встрече иностранных гостей и испытывают новую модель
работы Минца.

  * * *
Проводив автобус, Корнелий Иванович пошел домой и по дороге увидал Колю
Гаврилова. Коля ехал в своем новом "Москвиче", который был замаскирован
под "мерседес" специфическим кольцом на радиаторе. Добродушный Удалов
поднял руку, подумав: вот, проходит жизнь, одни уступают дорогу, другие
растут и, может, составят нашему городу мировую известность... Коля
Гаврилов на Удалова внимания не обратил, вернее, это Удалову показалось,
что не обратил, а на самом деле он чуть притормозил, дожидаясь, пока
Удалов поравняется с океанической лужей, и тогда, не жалея своей
собственности, дал газ так, что облил мутной водой пожилого соседа с ног
до головы. И позволил себе лишь снисходительно улыбнуться, не
оборачиваясь, но кося взглядом.
  - Ах ты, мерзавец! - воскликнул Удалов, который был прямым человеком и
гонял этого Гаврилова крапивой, еще когда тот был в нежном возрасте.
  Но Гаврилов уже мчался дальше по улице и, увидев впереди милую девушку
Клару Анапко с швейной фабрики, направил машину прямо на нее, перепугав
девушку до полусмерти. А Удалов уже так отстал, что догнать и высказаться
был не в состоянии.
  Во дворе дома Удалов снова увидел псевдомерседес Коли Гаврилова. Тот стоял
посреди двора, подмяв и поломав любимый всеми сиреневый куст, а самого
Гаврилова нигде не было видно.
  Удалов заходить домой не стал, а постучал в окно Саше Грубину и, когда тот
выглянул,