иным устроили тайник под
половицей, куда старик складывал новые книги. Леонардик как раз принялся
за свою первую статью о причинах детского диатеза. Чтобы не смущать
родителей, он продиктовал Ложкину, и тот послал статью в химический журнал.


  Где-то к полутора годам Леня, неожиданно для Ложкина, начал охладевать к
естественным наукам и принялся поглощать литературу на морально-этические
темы. Его детское воображение поразил Фрейд.
  - Что с тобой творится? - допытывался Ложкин. - Ты забываешь о своем
предназначении, - стать новым Леонардо и обогатить человечество великими
открытиями. Ты забыл, что ты - гомо футурис, человек будущего?
  - Допускаю такую возможность, - печально согласился ребенок. - Но должен
сказать, что я стою перед неразрешимой дилеммой. Помимо долга перед
человечеством, у меня долг перед родителями. Я не хочу пугать их тем, что
я - моральный урод. Их инстинкт самосохранения протестует против моей
исключительности. Они хотят, чтобы все было как положено или немного
лучше. Они хотели бы гордиться мною, но только в тех рамках, в которых это
понятно их друзьям. И я, жалея их, вынужден таиться. С каждым днем все
более.
  - Поговорим с ними в открытую. Еще раз.
  - Ничего не выйдет.


  Когда на следующий день Ложкин пришел к Щеглам, держа под мышкой с трудом
добытый томик Спинозы, он увидел, что мальчик сидит за столом рядом с
отцом и учится читать по складам.
  - Ма-ма, Ма-ша, ка-шу... - покорно повторяет он.
  - Какие успехи! - торжествовал Борис. - В два года начинает читать! Мне
никто на работе не поверит!
  И тут Ложкин не выдержал.
  - Это не так! - воскликнул он. - Ваш ребенок тратит половину своей
творческой энергии на то, чтобы показаться вам таким, каким вы хотели бы
его увидеть. Он постепенно превращается из универсального гения в гения
лицемерия.
  - Дедушка, не надо! - в голосе Ленечки булькали слезы.
  - Чтобы угодить вам, он забросил научную работу.
  - Издеваешься, дядя Коля? - спросил Щегол.
  - Неужели вы не замечаете, что дома лежат книги, в которых вы, Боря, не
понимаете ни слова? Я напишу в Академию наук!
  - Ах, напишешь? - Борис поднялся со стула. - Писать вы все умеете. А как
позаботиться о ребенке - вас не дозовешься. Так вот, обойдемся мы без
советчиков. Не дам тебе калечить ребенка!
  - Он вундеркинд!
  Ложкин схватился за сердце, и тогда Борис понял, что наговорил лишнего, и
сказал:
  - И вообще не вмешивайтесь в нашу семейную жизнь. Леонардик обыкновенный
ребенок, и я этим горжусь.
  - Не вмешивайся, деда, - сказал Ленечка. - Ничего хорошего из этого не
выйдет. Мы бессильны преодолеть инерцию родительских стереотипов.
  - Но ведь вас тоже ждет слава, - прибегнул к последнему аргументу Ложкин.
- Как родителей гения. Ну представьте, что вы родили чемпиона мира но
фигурному катанию...
  - Это другое дело, - сказал Борис. - Это всем ясно. Это бывает.
  И тогда Ложкин догадался, что Щегол давно обо всем подозревает, но
отметает подозрения.
  - Мы сегодня выучили пять букв алфавита, - вмешался в беседу Ленечка. - И
у папы хорошее настроение. С точки зрения морали, мне это важнее, чем все
возможные открытия в области прикладной химии или свободного полета.
  - Боря, неужели вы не слышите, как он говорит? - спросил Ложкин. - Ну
откуда младенцу знать о прикладной химии?
  - От вас набрался, - отрезал Боря. - И забудет.
  - Забуду, папочка, - пообещал Леонардик.


  С тех пор прошло три года.
  Скоро Леонардик пойдет в школу. Он научился сносно читать и пишет почти
без ошибок. Ложкин к Щеглам не ходит. Один раз он встретил Ленечку на
улице, ринулся было к нему, но мальчик остановил его движением руки.
  - Не надо, дедушка, - сказал он. - Подождем до института.
  - Ты в это веришь?
  Ленечка пожал плечами.
  Сзади, в десяти шагах, шла Клара, катила коляску, в которой лежала девочка
месяцев трех от роду и тихо напевала: "Под крылом самолета..." Клара
остановилась, улыбнулась, с умилением глядя на своего второго ребенка,
вынула из-под подушечки соску и дала ее девочке.






  (с) Кир Булычев, 1975, 1990.
  (с) "Госснаб СССР. Тиман", 1990.
  (с) Дизайн Дмитрий Ватолин, Михаил Манаков, 1998.
  (с) Набор текста, верстка, подготовка Михаил Манаков, 1998, 1999.
  (с) Корректор Дмитрий Оленьков, 1999.
  Тексты произведений, статей, интервью, библиографии, рисунки и другие
материалы НЕ МОГУТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНЫ без согласия авторов и издателей.



Кир Булычев


                           Любимый ученик факира

                                  Рассказ

                              Цикл - "Гусляр"

                       Написан - 5-8.05.1974; Елино



  События, впоследствии смутившие мирную жизнь города Великий Гусляр,
начались, как и положено, буднично.
  Автобус, шедший в Великий Гусляр от станции Лысый Бор, находился в пути
уже полтора часа. Он миновал богатое рыбой озеро Копенгаген, проехал дом
отдыха лесных работников, пронесся мимо небольшого потухшего вулкана.
Вот-вот должен был открыться за поворотом характерный силуэт старинного
города, как автобус затормозил, съехал к обочине и замер, чуть
накренившись, под сенью могучих сосен и елей.
  В автобусе люди просыпались, тревожились, будили утреннюю прохладу
удивленными голосами:
  - Что случилось? - спрашивали они друг у друга и у шофера. - Почему
встали? Может, поломка? Неужели авария?
  Дремавший у окна молодой человек приятной наружности с небольшими черными
усиками над полной верхней губой также раскрыл глаза и несколько удивился,
увидев, что еловая лапа залезла в открытое окно автобуса и практически
уперлась ему в лицо.
  - Вылезай! - донесся до молодого человека скучный голос водителя. -
Загорать будем. Говорил же я им, куда мне на линию без домкрата?
Обязательно прокол будет. А мне механик свое: не будет сегодня прокола, а
у домкрата все равно резьба сошла!..
  Молодой человек представил себе домкрат с намертво стертой резьбой и
поморщился: у него было сильно развито воображение. Он поднялся и вышел из
автобуса.
  Шофер, окруженный пассажирами, стоял на земле и рассматривал заднее
колесо, словно картину Рембрандта. Мирно шумел лес. Покачивали гордыми
вершинами деревья. Дорога была пустынна. Лето уже вступило в свои права. В
кювете цвели одуванчики, и кареглазая девушка в костюме джерси и голубом
платочке, присев на пенечке, уже плела венок из желтых цветов.
  - Или ждать, или в город идти, - сказал шофер.
  - Может мимо кто проедет? - выразил надежду невысокий плотный белобрысый
мужчина с редкими блестящими волосами, еле закрывающими лысину. - Если
проедет, мы из города помощь пришлем.
  Говорил он авторитетно, но с некоторой поспешностью в голосе, что
свидетельствовало о мягкости и суетливости характера. Его лицо показалось
молодому человеку знакомым, да и сам мужчина, закончив беседу с шофером,
обернулся к нему и спросил прямо:
  - Вот я к вам присматриваюсь с самой станции, а не могу определить. Вы в
Гусляр едете?
  - Разумеется, - ответил молодой человек. - А разве эта дорога еще
куда-нибудь ведет?
  - Нет, далее она не ведет, если не считать проселочных путей к соседним
деревням, - ответил плотный блондин.
  - Значит, я еду в Гусляр, - сказал молодой человек, большой сторонник
формальной логики в речи и поступках.
  - И надолго?
  - В отпуск, - сказал молодой человек. - Мне ваше лицо также знакомо.
  - А на какой улице в Великом Гусляре вы собираетесь остановиться?
  - На своей, - сказал молодой человек, показав в улыбке ровные белые зубы,
которые особенно ярко выделялись на смуглом, загорелом и несколько
изможденном лице.
  - А точнее?
  - На Пушкинской.
  - Вот видите, - обрадовался плотный мужчина и наклонил голову так, что луч
солнца отразился от его лысинки, попал зайчиком в глаз девушки,
создававшей венок из одуванчиков, и девушка зажмурилась. - А я что говорил?
  И в нем была радость, как у следователя, получившего при допросе упрямого
свидетеля очень важные показания.
  - А в каком доме вы остановитесь?
  - В нашем, - сказал молодой человек, отходя к группе людей, изучавших
сплюснутую шину.
  - В шестнадцатом? - спросил плотный блондин.
  - В шестнадцатом.
  - Я так и думал. Вы будете Георгий Боровков, Ложкин по матери.
  - Он самый, - ответил молодой человек.
  - А я - Корнелий Удалов, - сказал плотный блондин. - Помните ли вы меня -
я вас в детстве качал на колене?
  - Помню, - сказал молодой человек. - Ясно помню. И я у вас с колена упал.
Вот шрам на переносице.
  - Ох! - безмерно обрадовался Корнелий Удалов. - Какая встреча. И неужели
ты, сорванец, все эти годы о том падении помнил?
  - Еще бы, - сказал Георгий Боровков. - Меня из-за этого почти незаметного
шрама не хотели брать в лесную академию раджа-йога гуру Кумарасвами, ибо
это есть физический недостаток, свидетельствующий о некотором
неблагожелательстве богов по отношению к моему сосуду скорби.
  - К кому? - спросил Удалов в смятении.
  - К моему смертному телу, к оболочке, в которой якобы спрятана нетленная
идеалистическая сущность.
  - Ага, - сказал Удалов и решил больше в этот вопрос не углубляться. - И
надолго к нам?
  - На месяц или меньше, - сказал молодой человек. - Как дела повернутся.
Может, вызовут обратно в Москву... А с колесом-то плохо дело. Запаска есть?
  - Без тебя вижу, - ответил шофер с некоторым презрением глядя на синий
костюм, на импортный галстук, повязанный, несмотря на утреннее время и
будний день, и на весь изысканный облик молодого человека.
  - Запаска есть, спрашивают? - вмешался Удалов. - Или тоже на базе оставил?
  - Запаска есть, а на что она без домкрата?
  - Ни к чему она без домкрата, - подтвердил Удалов и спросил у Боровкова, -
а ты, говорят, за границей был?
  - Стажировался, - сказал Боровков. - В порядке научного обмена. Надо будет
автобус приподнять, а вы тем временем подмените колесо. Становится жарко,
а люди спешат в город.
  - Ну и подними, - буркнул шофер.
  - Подниму, - сказал Боровков. - Только прошу вас не терять времени даром.
  - Давай, давай, шеф, - сказала ветхая бабушка из толпы пассажиров. -
Человек тебе помощь предлагает.
  - И она туда же! - сказал шофер. - Вот ты, бабка, с ним на пару автобус и
подымай.
  Но Боровков буднично снял пиджак, передал его Удалову и обернулся к шоферу
с видом человека, который уже собрался работать, а рабочее место оказалось
ему не подготовлено.
  - Ну, - сказал он стальным голосом.
  Шофер не посмел противоречить такому голосу и поспешил за запаской.
  - Расступитесь, - строго сказал Удалов. - Разве не видите?
  Пассажиры немного подались назад. Шофер с усилием подкатил колесо и
брякнул на гравий разводной ключ.
  - Отвинчивайте, - сказал Боровков.
  Шофер медленно отвинчивал болты, и его губы складывались в ругательное
слово, но присутствие пассажирок удерживало. Удалов стоял в виде вешалки,
держа пиджак Боровкова на согнутом мизинце, и спиною оттеснял тех, кто
норовил приблизиться.
  - А теперь, - сказал Боровков, - я приподниму автобус, а вы меняйте колесо.
  Он провел руками под корпусом автобуса, разыскивая место, где можно
взяться понадежнее, затем вцепился в это место тонкими, смуглыми пальцами
и без натуги приподнял машину. Автобус наклонился вперед, будто ему надо
было что-то разглядеть внизу перед собой, и вид у него стал глупый, потому
что автобусам так стоять не положено.
  В толпе ахнули, и все отошли подальше. Только Корнелий Удалов как
причастный к событию остался вблизи.
  Шофер был настолько подавлен, что мгновенно снял колесо, ни слова не
говоря, подкатил другое и начал одевать его на положенное место.
  - Тебе не тяжело? - спросил Удалов Боровкова.
  - Нет, - ответил тот просто.
  И Удалов с уважением оглядел племянника своего соседа по дому, дивясь его
внешней субтильности. Но тот держал машину так легко, что Удалову
подумалось, что, может, автобус и впрямь не такой уж тяжелый, а это только
сплошная видимость.
  - ... Все, - сказал шофер, вытирая со лба пот. - Опускай.
  И Боровков осторожно поставил зад автобуса наземь.
  Он даже не вспотел и ничем не показывал усталости. В толпе пассажиров
кто-то захлопал в ладоши, а кареглазая девушка, которая кончила плести
венок из одуванчиков, подошла к Боровкову и надела венок ему на голову.
Боровков не возражал, а Удалов заметил:
  - Размер маловат.
  - В самый раз, - возразила девушка. - Я будто заранее знала, что он
пригодится.
  - Пиджачок извольте, - сказал Удалов, но Боровков засмущался, отверг
помощь Корнелия Ивановича, сам натянул пиджак, одарил девушку белозубой
улыбкой и, почесав свои черные усики, поднялся в автобус, на свое место.
  Шофер мрачно молчал, потому что не знал, объяснить ли на базе, как автобус
голыми руками поднимал незнакомый молодой человек, или правдивее будет
сказать, что выпросил домкрат у проезжего МАЗа. А Удалов сидел на два
сиденья впереди Боровкова и всю дорогу до города оборачивался, улыбался
молодому человеку, подмигивал и уже на въезде в город не выдержал и
спросил:
  - Ты штангой занимался?
  - Нет, - скромно ответил Боровков. - Это неиспользованные резервы тела.
  По Пушкинской они до самого дома шли вместе. Удалов лучше поговорил бы с
Боровковым о дальних странах и местах, но Боровков сам все задавал вопросы
о родственниках и знакомых. Удалову хотелось вставить что-нибудь
серьезное, важное, чтобы и себя показать в выгодном свете: он заикнулся
было о том, что в Гусляре побывали пришельцы из космоса, но Боровков
ответил:
  - Я этим не интересуюсь.
  - А как же, - спросил тогда Удалов, - загадочные строения древности, в том
числе пирамида Хеопса и Баальбекская веранда?
  - Все веранды дело рук человека, - отрезал Боровков. - Иного пути нет.
Человек - это звучит гордо.
  - Горький, - подсказал Удалов. - Старуха Изергиль. - Он все поглядывал на
два боровковских заграничных чемодана с личными вещами и подарками для
родственников: если бы он не видел физических достижений соседа, наверняка
предложил бы свою помощь, но теперь предлагать было все равно что над
собой насмехаться.


  Вечером Николай Ложкин, боровковский дядя по материнской линии, заглянул к
Удалову и пригласил его вместе с женой Ксенией провести вечер в приятной
компании по поводу приезда в отпуск племянника Георгия. Ксения, которая
уже была наслышана от Удалова о способностях молодого человека, собралась
так быстро, что они через пять минут уже находились в ложкинской столовой,
которая заодно была и кабинетом: там были аквариумы, клетки с певчими
птицами и книжные полки.
  За столом собрался узкий круг друзей и соседей Ложкиных. Старуха Ложкина
расщедрилась по этому случаю настойкой, которую берегла к октябрьским,
потому что - а это и сказал в своей застольной речи сам Ложкин - молодые
люди редко вспоминают о стариках, ибо живут своей, занятой и посторонней
жизнью, и в этом свете знаменательно возвращение Гарика, то есть Георгия,
к своим дяде и тете, когда он мог выбрать любой санаторий или дом отдыха
на кавказском берегу или на Золотых песках.
  Все аплодировали, а потом Удалов тоже произнес тост.
  Он сказал:
  - Наша молодежь разлетается из родного гнезда кто куда, как перелетные
птицы. У меня вот тоже подрастают Максимка и дочка. Тоже оперятся и
улетят. Туда им и дорога. Широкая дорога открыта нашим перелетным птицам.
Но если уж они залетят обратно, то мы просто поражаемся, какими сильными и
здоровыми мы их воспитали.
  И он показал пальцем на смущенного и скромно сидящего во главе стола
Георгия Боровкова.
  - Так поднимем же этот тост, - закончил свою речь Корнелий, - за нашего
родного богатыря, который сегодня на моих глазах вознес в воздух автобус с
пассажирами и держал его в руках до тех пор, пока не был завершен текущий
ремонт. Ура!
  Многие ничего не поняли, кто понял - не поверили, а сам Боровков попросил
слова:
  - Конечно, мне лестно. Однако я должен внести уточнения. Во-первых, я
автобус на руки не брал, а только приподнял его, что при определенной
тренировке может сделать каждый. Во-вторых, в автобусе не было пассажиров,
поскольку они стояли в стороне, так как я не стал бы рисковать
человеческим здоровьем.
  Соседям и родственникам приятно было смотреть на недавнего подростка,
который бегал по двору и купался в реке, а теперь, по получении
образования и заграничной командировки, не потеряв скромности, вернулся к
родным пенатам.
  - И по какой специальности ты там стажировался? - спросил усатый Грубин,
сосед снизу, когда принялись за чай с пирогом.
  - Мне, - ответил Боровков, - в дружественной Индии была предоставлена
возможность пробыть два года на обучении у одного известного факира,
отшельника и йога - гуру Кумарасвами.
  - Ну и как ты там? Показал себя?
  - Я старался, - скромно ответил Гарик, - не уронить достоинства.
  - Не скромничай, - вставил Корнелий Удалов. - Небось, был самым выдающимся
среди учеников?
  - Нет, были и более выдающиеся, - сказал Боровков. - Хотя гуру иногда
называл меня своим любимым учеником. Может, потому, что у меня неплохое
общее образование.
  - А как там с питанием? - поинтересовалась Ксения Удалова.
  - Мы питались молоком и овощами. Я с тех пор не потребляю мяса.
  - Это правильно, - сказала Ксения, - я тоже не потребляю мяса. Для диеты.
  Боровков вежливо промолчал и потом обернулся к Удалову, который задал ему
следующий вопрос:
  - Вот у нас в прессе дискуссия была, хорошо это - йоги или мистика?
  - Мистики на свете не существует, - ответил Боровков. - Весь вопрос в
мобилизации ресурсов человеческого тела. Опасно, когда этим занимаются
шарлатаны и невежды. Но глубокие корни народной мудрости, имеющие начало в
Ригведе, требуют углубленного изучения.
  И после этого Гарик с выражением прочитал на древнем индийском языке
несколько строф из поэмы "Махабхарата".
  - А на голове ты стоят умеешь? - спросил неугомонный Корнелий.
  - А как же? - даже удивился Гарик и тут же, легонько опершись ладонями о
край стола, подкинул кверху ноги, встал на голову, уперев подошвы в
потолок и дальнейшую беседу со своими ближними вел в таком вот, неудобном
для простого человека, положении.
  - Ну это все понятно, это мы читали, - сказал Грубин, глядя на Боровкова
наискосок. - А какая польза от твоих знаний для народного хозяйства?
  - Этот вопрос мы сейчас исследуем, - ответил Боровков, сложил губы
трубочкой и отпил из своей чашки без помощи рук. Потом отпустил одну руку,
протянулся к вазончику с черешней и взял ягоду. - Возможности открываются
значительные. Маленький пример, который я сегодня продемонстрировал
сегодня на глазах товарища Корнелия Ивановича, тому доказательство. Каждый
может внутренне мобилизоваться и сделать то, что считается не под силу
человеку.
  - Это он вспоминает, как автобус поднял, - напомнил Удалов и все согласно
закивали головами.
  - Ты бы перевернулся, Гарик, и сел, - сказала старуха Ложкина. - Кровь в
голову прильет.
  - Спасибо, я постою, - сказал Гарик.
  Общая беседа продолжалась и постепенно все привыкли к тому, что Боровков
пребывает в иной, чем остальные, позе. Он рассказывал о социальных
контрастах в Индии, о тамошней жизни, о культурных памятниках, о гипнозе,
хатха-йоге и раджа-йоге. И разошлись гости поздно, очень довольные.


  А на следующее утро Боровков вышел на двор погулять уже в ковбойке и
джинсах и оттого казался своим, гуслярским. Удалов, собираясь на службу,
выглянул из окна, увидел, как Боровков делает движения руками, и вышел.
  - Доброе утро, Гарик, - сказал он, присев на лавочку. - Что делаешь?
  - Доброе утро, - ответил Боровков, - тренирую мысль и пальцы. Нужно все
время тренироваться, как исполнитель на музыкальных инструментах, иначе
мышцы потеряют форму.
  - Это правильно, - согласился Удалов. - Я тебя вот о чем хотел спросить:
мне приходилось читать, что некоторые факиры в Индии умеют укрощать диких
кобр звуками мелодии на дудке. Как ты на основании своего опыта полагаешь,
они это в самом деле или обманывают?
  Наверное, он мог бы придумать вопрос получше, поумнее,