рассыпанная, вот и собрал.
  - Это чтобы в моем городе кто-то картошку рассыпал? опять врешь. И что
делал в такое время на шоссе - тоже забыл?
  - Гулял, - сказал Удалов.
  - А о чем с Савичем на рынке разговаривал? - Пупыкин вскочил и побежал по
комнате. Удалов увидел, какие у него высокие каблуки. Вопросы сыпались из
него быстро, один за другим: - Зачем в магазине изображал черт знает что?
Зачем хотел картонную лососину покупать? В оппозицию играешь? А на
площади, у моего монумента, зачем крутился? Зачем народ агитировал, что я
уже умер?
  - Я Льва Толстого имел в виду.
  - Кто у нас предгор? Я или Толстой?
  - Вы.
  - Ты меня свалить захотел?
  - Все - набор случайностей.
  - Случайность - это осознанная необходимость, - сказал Пупыкин. - Учить
теорию надо. Ну что, будешь каяться или разгромим, в пример другим
маловерам?
  - Как знаете, - сказал Удалов и посмотрел на часы. Скоро перерыв кончится.
А надо еще настоящего Удалова предупредить, что его ждет.
  - Тогда идейный и организационный разгром, - подвел итог беседе Пупыкин.
  - Ну, вы прямо диктатор, - сказал Удалов.
  - Не лично я диктатор, - ответил Пупыкин, - но осуществляю диктатуру масс.
Массы мне доверяют, и я осуществляю.
  - Ох, раскусят тебя массы, - сказал Удалов.
  Он тоже поднялся, и от этого движения Пупыкин метнулся в угол, протянул
руку к кнопке.
  - Не зови свою охрану, - сказал Удалов. - Я пойду перекушу в буфет.
  - А вот в буфет тебе вход уже закрыт, - осклабился Пупыкин. - Мне на
таких, как ты, тратить икру нежелательно.
  - Значит, еще до начала разговора со мной знал, чем он кончится?
  - А моя работа такая - знать заранее, что чем кончится. Подожди в
приемной, далеко не отходи. Никуда тебе от меня не скрыться.
  Удалов вышел из кабинета. Спортсмены с повязками дружинников его
пропустили. Удалов поглядел на секретарш. Вот черненькая - могла бы стать
его женой и таить личико под занавеской, а вот и беленькая - тоже мог
получить. Где же ты, Ксюша, где же ты, родная моя? И Удалов затосковал по
Ксюше за двоих - за себя и за своего двойника.

  * * *

  На улице моросил дождик, но работы вокруг монумента не прекращались.
Детишки вскапывали клумбы, воспитательницы сажали рассаду, монтажники
крепили к боку статуи руку с портфелем, бригада дорожников сыпала щебенку
под асфальтовое покрытие.
  Удалов, отворачиваясь от людей, быстро прошел к памятнику. За массивным
постаментом таился невысокий полный мужчина в плаще с поднятым воротником,
в шляпе, натянутой на уши, и в черных очках. Значит, вот как я выгляжу со
стороны, подумал Удалов и подошел к двойнику.
  - Ждешь? - сказал он.
  - Тише! Тут люди рядом. Ты куда пропал?
  - Пупыкин меня допрашивал.
  - Ой, тогда я пошел! Лучше сразу в ноги!
  - Погоди, разве не хочешь послушать, что тебя ждет?
  - А что?
  - И переодеться не хочешь?
  - Зачем?
  - Затем, что Удалов не может выйти на перерыв из кабинета в одном костюме,
а вернуться в другом. Вижу, ты, мой брат, совсем поглупел.
  - Тогда бежим - вон там подсобка, вроде пустая.
  - Бежим.
  Они побежали, а Удалов сказал по пути двойнику:
  - Ты хорошенько подумай, прежде чем туда возвращаться.
  - А что?
  - Как только они икру съедят...
  - Сегодня икру в буфете дают? - с тоской спросил двойник. С такой
искренней тоской, что Удалов даже остановился.
  - Ты что, серьезно?
  - Но мне же положено, - сказал двойник.
  - А раз положено, надо взять?
  - Как же не взять, раз положено?
  Они побежали дальше, забрались в вагончик. Он в самом деле был пуст. На
крючках висели пиджаки, на столике стояли пустые миски.
  Двойник сразу начал раздеваться. Удалов последовал его примеру.
  - Смотрю я на тебя, - сказал он, - и думаю: если ты, мой полный двойник,
смог так превратиться в такое... значит, и во мне это сидит?
  - Что сидит? - не понял двойник.
  - Рабство. Лакейство.
  - Я, прости, не раб и не лакей, - ответил второй Удалов, - я на
ответственной работе, не ворую, морально устойчив...
  - И воруешь и морально неустойчив, - отрезал Удалов. - Только сам уже
этого не замечаешь. Если икру тебе в буфете дают, а другим не положено,
значит, ты ее воруешь. Понял?
  - Ты с ума сошел! Разве ты не понимаешь, что мы, руководящие работники,
должны поддерживать свои умственные способности? У нас же особенная
работа, организационная!
  - А в детском саду икру дают?
  - Не знаю. Там молоко дают.
  - Ну и погряз ты, Корнелий, - не ожидал я от тебя.
  - А чем ты лучше?
  - Я светлое будущее строю.
  - Я тоже. Под водительством товарища Пупыкина. А ты под чьим водительством?
  - Дурак ты, Корнелий. У нас водительство демократическое.
  - У нас тоже.
  - Не путай демократию с круговой порукой.
  Второй Корнелий начал натягивать брюки. Разговор с двойником его
встревожил и даже разозлил.
  - Может, у вас и демократия, - сказал он. - Только твоей заслуги в том
нет. Не прижали тебя, вот и гордый. А попал бы на мое место, куда бы
делся? Некоторые сопротивлялись. Что это им дало? Что это дало народу? Где
Стендаль? Где Клава? Где Минц? Где Ванда?
  - Где?
  - В разных местах. Наш народ еще не дорос до демократии. Нам твердая рука
нужна. Хорошо служишь - тебя ценят.
  - Как ценят, не знаю, но сейчас будут разбирать твое персональное дело.
  - Чего? - двойник сжался, как от удара в живот.
  - Не чевокай, а слушай. Меня утром на шоссе видели, что я картошку
собирал. Решили, что это ты.
  - А зачем ты картошку собирал?
  - Зиночке Сочкиной помочь хотел. Она ее в город несла.
  - Это же преступление! Картошка по талонам, а она ее с поля украла!
  - Помочь человеку, учти, это никогда не преступление. Потом я в магазине
хотел купить лососины...
  - Откуда лососина в магазине? Что за глупость?
  - Я и говорю, что нет лососины в магазине. Так что эту глупость тебе
припишут. Потом я на этой площади сказал, что Пупыкин уже помер...
  - Я тебя убью! Ты меня погубить вздумал?
  - Откуда я знал, что у вас такие порядки? Но главное то, что я на вашем
активе Оболенскому про его моральный уровень сообщил.
  - Ну кто тебя просил! Оболенский же пупыкинский друг!
  - А никто меня не просил, кроме чувства собственного достоинства. Честь
твою защищал.
  - Что ты понимаешь в чести!
  - А ты?
  - Я-то понимаю. Честь - это дисциплина.
  - Вот именно. В этом у нас расхождение. Так пойдешь на свою казнь или
смоемся, пока не поздно?
  - Я все объясню. Василий Парфенович меня простит.
  - Ты там от всего отпирайся, - посоветовал Удалов. - Я не я, корова не моя.
  Но двойник уже не слушал. Он рвался прочь.
  - Погоди! - крикнул ему вслед Удалов. - Где мне Минца отыскать?
  Двойник ничего не ответил. Ежась от дождя, он бежал через площадь к входу
в Гордом, навстречу своей горькой судьбе.
  Тогда Удалов, избегая людных мест, поспешил к своему дому. Он знал, кого
ему искать. Старый друг и сосед, изобретатель Грубин не мог измениться.

  * * *

  Но и Грубин изменился.
  Удалов заглянул к нему со двора. Комната была еще более захламлена, чем
обычно. В ней почему-то было много частей человеческого тела,
изготовленных из белой пластмассы, и Грубин сидел на продавленной кровати,
держал голову в руках, будто хотел отвинтить. И медленно раскачивался.
  Наверное, зубы болят, решил Удалов и постучал в окно.
  Грубин поднял голову, посмотрел на Удалова тупым взглядом и вновь опустил
голову.
  Удалов тихонько вошел в дом, поглядел наверх - не смотрит ли кто со
второго этажа - и толкнул дверь к Грубину. К счастью, она была открыта.
  Удалов вошел в комнату и сказал:
  - Привет, Саша. Ты чем-то расстроен?
  - А ты не знаешь? - спросил Грубин, не поднимая головы.
  - Пытаюсь понять.
  - Тебе все ясно, - ответил Грубин. - Ты нашел свое место.
  - А ты?
  - Вот в том и ужас! - закричал Грубин. - Как же я так мог попасться? Ты
мне скажи, как я мог попасться? Ну ладно, ты человек слабый, угодил в
силки, даже биться не стал. Куда несут, туда и идешь. Но я-то творческая
интеллигенция, всю жизнь гордился своей независимостью. И вот - стал
соучастником преступления!
  - Погоди, не все сразу, - сказал Удалов. - Давай по порядку.
  Удалову захотелось понять, что произошло с Грубиным. Может быть, изменения
только внешние, тогда еще не все потеряно.
  - Мне с тобой говорить не о чем, - сказал Грубин.
  - Почему же?
  - Сам знаешь. Ты - номенклатура. Я - продавшаяся интеллигенция.
  - А ты все-таки скажи. Допусти, что перед тобой не Удалов, а какой-то
другой человек.
  - Какой-то другой к Пилипенко доносить не побежит. А Удалов побежит.
  - Не побегу, - сказал Удалов. - Честное слово.
  - Ты правды захотел? Тогда держись! Скажу тебе, Корнелий, что за последние
три года ты сильно изменился. С тех пор как тебя этот Пупыкин приблизил,
ты сам на себя не похож. Готов землю за ним лизать. А с Ксенией что вы
сделали?
  - А что?
  - Только не говори, что ты подчинился силе! Другой бы никогда жену не
отдал. Залег бы в прихожей с пулеметом, отбивался бы до последнего
патрона. А ты выбрал Пупыкина. Ну, выбрал и пресмыкайся.
  - А еще что? - спросил Удалов. Горько ему было слушать такие слова о своем
двойнике. Но надо слушать. На чужих ошибках учатся.
  - А с Минцем ты как поступил? Ты зачем Минца топил?
  - Я? Минца?
  - Зря я с тобой разговариваю - время впустую трачу. Только удивительно -
как быстро меняются люди.
  - Тогда слушай ты, - сказал Удалов. - И постарайся мне поверить.
  Он произнес эти слова так значительно, что Грубин в удивлении уставился на
него...
  - Я не Удалов, - сказал Корнелий Иванович. - То есть я Удалов, но вовсе
другой Удалов. А настоящий Удалов сидит сейчас в Гордоме, на активе, и
соратники топчут его ногами.
  Вот что удивительно - Грубин поверил Удалову мгновенно!
  - У тебя глаза другие, - сказал он. - У тебя глаза прежние. Может, даже
смелее. Объясни.
  И Удалов объяснил. И про изобретение Минца и про то, как Минц простудился
и пришлось Удалову идти в параллельный мир вместо друга.
  По мере того как он рассказывал, лицо Грубина светлело, морщины
разглаживались, даже волосы начали завиваться.
  Грубин вскочил, принялся бегать по комнате, опрокидывая предметы и
расшвыривая пластиковые руки и ноги.
  - Сейчас же! - закричал он, не дав Удалову договорить. - Сейчас же
обратно! Беги отсюда! Тебе здесь не место. И если можешь, возьми меня с
собой. Больше я здесь жить не могу!
  - Спокойно, - сказал Удалов. - Без паники. У меня задача - найти Минца. И
вторая - во всем разобраться. А как исправлять положение, подумаем вместе.
Рассказывай. Коротко, внятно. Начинай!
  Последнее слово прозвучало приказом, и Грубин подчинился ему. Он
остановился у стола, задумался и сказал:
  - Даже не знаю, как начать. Произошло это три с половиной года назад. Был
у нас предгором Селиванов.
  - Помню, - сказал Удалов. - У нас он тоже предгором был. Потом на пенсию
ушел.
  - И занял то место его заместитель Пупыкин, Василий Парфеныч.
  - У нас тоже, - сказал Удалов. - Все пока сходится.
  - Времена, ты знаешь, были тихие, ни шатко ни валко... Утвердили Пупыкина
предгором, он сначала ничего вроде бы и не делал. Все повторял: как нас
учил товарищ Селиванов... продолжая дело товарища Селиванова...
  - Смотри-ка, у нас тоже так начинал!
  - Потом начались кадровые перестановки. То один на пенсию, то другой, того
с места убрали, того на новое место назначили... и тон у Пупыкина менялся.
Уверенный тон становился. Ботинки заказал себе в Вологде на высоких
каблуках... Пилипенко приблизил... Это наш старшина милиции.
  - Знаю, у нас он и до сих пор старшина. Простой мужик, душевный.
Председатель общества охраны животных.
  - Против Пупыкина боролись. Был у нас такой Белосельский, не знаешь? Коля?
В классе с нами учился.
  - Еще бы не знать, - улыбнулся Удалов.
  - Так этот Белосельский выступил. Потребовал, чтобы покончить с приписками
и обманом, а развивать трудовую инициативу и демократию... да,
демократию...
  Удалов кивнул. Он эту историю отлично помнил.
  - Не знаю уж каким образом, все было сделано тихо - куда-то Пупыкин
написал, кому-то позвонил, что-то против Белосельского раскопал. Только
слетел Белосельский со своего места. И пришлось ему уехать за правдой в
область. Не знаю уж, отыскал он ее там или нет - только в город он не
вернулся. А для многих его поражение стало хорошим уроком. Поняли: опасно
идти против Пупыкина.
  - Вот как у вас дело повернулось, - вздохнул Удалов. - Теперь мне многое
понятно.
  - А дальше - пошло, покатилось. Пупыкин всюду выступал, говорил, какие мы
счастливые, как наш город движется вперед семимильными шагами. И чем
меньше товаров в магазинах становилось, тем громче выступал Пупыкин. И что
грустно - как только люди убедились, что Пупыкин твердо сидит, не
сковырнуть его, они по углам разбежались, каждый у себя дома боролся за
демократию и гласность, а на собраниях голосовали, как надо.
  - Понятно, - сказал Удалов.
  - Через год и ты, прости, Корнелий, сообразил, что лучше быть при
начальнике, чем против. Как-то на собрании ты выступил против Пупыкина. И
тут же тебе - выговор за выговором, а потом открыли против тебя уголовное
дело за хищение стройматериалов.
  - Да чтобы я похищал!
  - Верю, что не похищал. Только ты после этого сник, со мной даже
разговаривать перестал, а стал рядом с Пупыкиным на трибуне стоять.
  - Быстро вы ко всему привыкли!
  - А что откладывать в долгий ящик? Если тебе с утра до вечера объясняют,
как повезло тебе с таким хорошим начальником, то лучше согласиться.
  - И ты тоже согласился?
  - В этом мое преступление! - воскликнул Грубин. - Ты же знаешь, я неплохой
изобретатель. Я предложение сделал, чтобы пластмассу усовершенствовать, из
которой игрушки на фабрике делали. И формы новые изобрел - думал сделать
для дома отдыха шахматы в виде рыцарей ростом в человека, но легкие. А
директор фабрики Мимеонов в то время решил Пупыкину угодить - наладить
массовое производство его бюстов. Для того чтобы в каждом учреждении и в
каждой квартире стояли. Вот он этим способом и воспользовался. Пупыкину
эта инициатива понравилась. Меня консультантом на фабрику пригласили,
премию дали. А когда Мимеонов начал для будущего счастливого города
Великого Пупыкина статуи в натуральную величину изготавливать, приложил я
руку к этому безобразию. Теперь мучаюсь.
  - Значит, другие не мучились и воспевали, а ты мучился, но тоже воспевал?
- спросил Удалов.
  - Только не надо иронии, - сказал Грубин. - Я же все понимал. И даже
предупреждал Мимеонова - умерь свой пыл! Фильтров на заводе нету, отбросы
у нас вредные, прорвет - весь город погубим. Ты когда к нам приехал?
  - Сегодня утром. Видел я, до чего ваша деятельность довела. Костюм погубил
и вообще всю одежду.
  - Больше я на фабрику не выйду! Лучше пусть меня выселяют на сельское
шефство, лучше на принудотдых... Что угодно - больше я с ними вместе шагу
не сделаю.
  - Погоди, не части, - сказал Удалов. - Мне ваша система не совсем понятна.
  - А у вас иначе?
  - Мне сейчас некогда тебе объяснять - скажу только, что твой Пупыкин уже
на пенсии, уголовное дело против него возбуждено...
  - Что? Не может быть! Какое счастье!
  - Не суетись. Будет время - расскажу. Мне сейчас главное - узнать, где
Минц, что с ним, здоров ли, почему его дверь опечатана?
  - Не знаешь? Он же на принудотдыхе. За саботаж.
  - Минц? За саботаж?
  - Он не оправдал. Гравитационный подъемник собственными руками сломал,
чтобы статую не воздвигать.
  - Говоришь, гравитацию изобрел?
  - Точно знаю - изобрел, мы с ним вместе испытывали.
  - А для Пупыкина - ни-ни?
  - Он принципиальный.
  - Значит, есть все-таки принципиальные?
  - Принципиальные, конечно, есть. Немного, но есть, - признался Грубин. -
Но за принципы приходится дорого платить. И Минц заплатил. И Ксюша твоя...
  - Да, совсем забыл. Что это за история с Риммой?
  - Когда Ксюшу на сельхозшефство отправили...
  - Понятнее!
  - У нас сельское население разбежалось, - объяснил Грубин. - По другим
областям. Хозяйства обезлюдели. А Пупыкин в область всегда рапортует, что
у нас постоянный прогресс. Что ни год, сеем на пять дней раньше, собираем
на три дня раньше, и растут урожая на три процента в год. Поставки он
всегда выполняет. Только из-за этого в городе жрать нечего, а в поле
работать отправляют всех, кто несогласный или подозрительный или кто не
нужен. Половину учителей отправили, врачей больше половины, весь речной
техникум там копает и пропалывает... А из футболистов и самбистов Пупыкин
создал дружины, которые людей придерживают. Их на усиленном питании держат.
  - Значит, крепостное хозяйство?
  - Нет, это сельхозшефством у нас называется. Но что странно, Корнелий, -
те, кто в городе остался, считают, что с сельским хозяйством все
нормально. Потому что каждый день в газете нам рассказывают, как мы хорошо
живем.
  - А что случилось с Ксюшей?
  - Как-то товарищ Пупыкин лично к тебе домой, то есть к Удалову, приехал,
чтобы показать свое к нему расположение. А Ксения вместо обеда ему скандал
закатила, всю правду выложила. Ты знаешь Ксению - она неуправляемая.
Обиделся Пупыкин, на следующее утро ее скрутили, посадили на мотоцикл к
Пилипенко - и в деревню, перевоспитываться, на сельхозшефство без права
возвращения в город.
  - А я? То есть, а он?
  - А он... он побежал к Пупыкину, просит - верни мою жену! А Пупыкин,
говорят, погладил его по головке и говорит: не нужна тебе такая старая и
непослушная жена. Она меня не уважает, значит, и тебя не уважает, и нашу
великую родину не уважает. Мы тебе сделаем сегодня же развод, и отдам я
тебе любую из своих секретарш. Так и сделал. Развел, на Римке женил. Она
мне сама рассказывала.
  - Ясно, - сказал Удалов. - Общая картина мне понятна, Пошли к Минцу. Где
он отдыхает?
  - Принудотдых, Корнелий, это по-старому тюрьма. Находится она в подвалах
под гостиным двором, где раньше склады были. Там особо недовольные
отдыхают.
  - Ты хочешь сказать, что профессор Лев Христофорович Минц, лауреат
двадцати премий, профессор тридцати университетов находится в подвалах
инквизиции?
  - Ну, не то, чтобы инквизиции, - смутился Грубин. - Но в подвалах...
  - Срочно едем в область! Это не должно продолжаться.
  - До области ты не доедешь, - сказал Грубин. - Некоторые пытались. В
область специальное разрешение нужно. Его лично Пилипенко подписывает.
Только проверенные оптимисты туда попадают. Так что в области о Великом
Гусляре самое лучшее представление.
  - Но ведь кто-то приезжает!
  - Если приезжает, то на витрины с картонной лососиной смотрят, а потом в
предгорском буфете обедают. Ясно?
  - Минца надо освободить!
  - Надо. Но не знаю, как.
  - Может, прессу поднять?
  - Малюжкина? Ты сам видел. Его голове нужна ясность. А ясность он получает
сверху.
  - Ну что ж, - сказал Удалов, - тогда пошли в подвал.
  - Подвалы заперты, там дружинники.
  - Саша, ведь недаром я столько лет ремонтами занимаюсь. Неужели мне
подземные ходы в этом городе неизвестны?
  - А есть ход?
  - Должен быть. По крайней мере, в моем мире есть и даже расчищен
археологами. Его воры в пятнадцатом веке прокопали - тюки из гостиного
двора выносили.
  Когда они с Грубиным вышли во двор, Удалов вдруг услышал:
  - Корнелий, ты куда? Ты почему домой не идешь?
  Голос был женский, жалобный.
  Удалов поднял голову. В окне его квартиры стояла молодая жена Римма,
неглиже, лицо опухло от слез.
  - Я раскаиваюсь! - крикнула она. - Это была минутная слабость. Он старался
меня безуспешно соблазнить. Вернись, Корнелий. И не верь клевете Грубина.
Он тебе завидует! Вернись в мои страстные объятия!
  - Не по адресу обращаетесь, гражданка, - ехидно ответил Удалов.
  А Грубин добавил:
  - Чего на тебя клеветать? На тебя клевещи, не клевещи - пробы ставить
некуда.
  И молодая жена Римма плюнула им вслед.

  * * *

  По бывшей Яблоневой, а ныне Прогрессивной улице мимо лозунга на столбах:
"Пупыкин сказал - народ сделает!", мимо дома-музея В.П. Пупыкина друзья
спустились к реке, в том месте, где к