ьный, как начальник. Может, поэтому и не стал начальником. - Я
вот вспоминаю, какой случай был у нас в Гусляре...
  - Не отвлекайся! - сказал Ложкин. - Говори по делу. Без лирики.
  Удалов извинился и продолжал.
  - Ты, - сказал второй начальник, - должен выступить по нашему городскому
телевизору и убедить народ, что он не любит сахара и совсем не выносит
мяса.
  Психолог возмутился, стал возражать. А ему - гонорар! Он от гонорара
отказался, тогда его арестовали и посадили в отделение за нарушение
общественного порядка.
  - Хорошо, что не на нашей планете, - сказал Грубин. - А то бы мы тебе,
Удалов, не поверили.
  - Я и говорю, что не на нашей, - сказал Удалов и продолжал: - Трое суток
сопротивлялся психолог. Сломили его в конце концов. Выступил. И такая у
него была сила гипноза, что на следующий день перестали жители того города
покупать сахар и мясо. И сразу прекратился дефицит.
  - Безобразие! - сказал Ложкин. - За такие вещи следует судить!
  - А надо сказать, - продолжал Удалов, - что первый начальник сразу
хватился, что его психолог пропал. Подняли на ноги милицию, подсуетились и
обнаружили, что в соседнем городе не только пить водку перестали, но люди
сахара и мяса не покупают. Тут первый начальник начал на себе волосы
рвать, что сам не догадался и потребовал от соседа: "Верни психолога!".
Тот психолога не вернул, только смеялся. Он готовил своего пленника к
следующей акции - к отказу от масла.
  Но не успел. Первый начальник уже добрался до области и поднял там
страшный бум. Пробился к областному начальнику и выложил ему всю правду -
себя не пожалел, но уж своего соседа разоблачил.
  Вызывает область по вертушке второго городского начальника. И приходится
тому везти психолога в область.
  - Его домой не вернули? - спросил Грубин.
  - Нет, в область перевезли. В области тоже проблемы. И областной начальник
там новый, энергичный, с идеями.
  Как ни крутился психолог, как ни просил отпустить его к научной и лечебной
деятельности, пришлось ему по областному телевизору выступать, отучать
людей от пьянства в масштабе области. А потом... - тут Удалов сделал
долгую паузу, а его друзья терпели, потому что им не терпелось узнать, чем
же кончилась та история.
  - Уже на следующий день психолог выступил по телевизору и убедил жителей
области выйти на субботник по уборке города, а в воскресенье уехать
добровольно в пригородные хозяйства на прополку.
  - Ну это ты хватил! - возмутился Ложкин. - Откуда на далекой планете
субботники?
  - Ну может это четверговиками называлось? Разве так важно? - сказал
Удалов. - Главное, что пропололи. С энтузиазмом. И область отрапортовала.
И это был последний день работы психолога в той области.
  - Возмутился? - спросил Грубин.
  Удалов отрицательно покачал головой.
  - А что ему возмущаться? - спросил Ложкин. - Он делал хорошее дело. Разве
по доброй воле народ на прополку поднимешь? Я помню, в сорок седьмом, на
заем подписывал. В размере двухмесячного заработка. Ох, как
сопротивлялись. До принятия мер.
  - Ложкин, - сказал Грубин. - Ты нам когда-нибудь о своей общественной
деятельности в эпоху культа личности отдельно расскажешь.
  - А я что? - Ложкин уловил опасное в голосе Грубина. - Я был рядовым
бухгалтером. В профкоме. Как все, так и я.
  - Нет, - продолжил Удалов. - Не возмутился психолог. А если возмутился, но
не показал виду. Оробел. После отсидки в ихнем отделении. Но случилось
так, что в ту же ночь его отвезли в столицу.
  - Правильно, - сказал Ложкин. - Если бороться с пьянством, то в масштабе
всей планеты. Одним ударом.
  - Вряд ли, - сказал задумчиво профессор Минц, - на центральном телевидении
разговор шел о пьянстве.
  - Почему? - вскинулся Ложкин.
  - Бороться с ним нужно, но если совсем прекратить, то встанут серьезные
финансовые проблемы. Это закон Галактики.
  - Правильно, - сказал Удалов. - О пьянстве речи не было. Были среди
столичных начальников такие, что ставили интересы ведомства выше народных
и хотели выполнить свои планы и задумки одним ударом. Первым психолога
схватил министр текстильной и обувной промышленности, фабрики которого
совершенно не справлялись со своими обязательствами. Психолог по его
приказу внушил населению полное презрение к одежде. Тогда, помню, стояло
лето и все пошли по улицам в купальниках или трусиках, а то и вовсе
обнаженные.
  - А ты сам? - спросил Грубин. - Разделся?
  - Я не разделся, потому что ихнего языка не знал.
  - Продолжай, - сказал Ложкин. - Ври дальше.
  - На следующий день до психолога добрался министр транспорта, который
никак не мог решить проблему топлива. Пришлось психологу внушать народу,
что ходить пешком куда приятнее, чем ездить на автомобилях и в автобусах.
От этого, конечно, разладилась работа на заводах и в учреждениях, так как
многие стали опаздывать. Пришлось вмешаться в дело министру труда. Он
приказал психологу, чтобы тот внушил народу любовь к труду такого
масштаба, что многие вообще перестали уходить с рабочих мест, только бы не
отрываться от дела.
  - Славно! - воскликнул Ложкин, но никто его не поддержал.
  - Начались голодные обмороки и болезненные осложнения, - продолжал Удалов.
- И обеспокоились в первую очередь министр идеологии и министр культуры.
Один, потому что опустели все лектории и библиотеки, второй, потому что
люди перестали ходить в театры и в цирк. Обиженные министры посадили
психолога перед камерами, встали за его спиной, следили, как он внушал
народу любовь к изящному искусству и духовной пище. Но когда передача была
в разгаре, в студию ворвался министр торговли. Экономия - экономией, а
магазины прогорают. В студии начался кровавый бой между министрами и
психолог постарался ускользнуть. Он очень устал от выступлений.
  У выхода с телевидения психолога поджидала черная бронированная машина. В
машине сидел почти голый министр обороны.
  - Подожди, - сказал он, - съешь бутерброд, выпей чарку солдатской наливки.
Сейчас мои молодцы возьмут студию штурмом и тогда ты скажешь народу то,
что ему в самом деле пора услышать.
  - А что? - спросил психолог упавшим голосом.
  - Наш народ, - сказал министр обороны, - никак не проникнется чувством
справедливой ненависти к пултянам, которые двести лет назад предательски
оттяпали кусок нашего исконного болота. Ты должен внушить народу единое
желание взять в руки винтовки и показать презренным врагам, где раки
зимуют.
  Психолог с грустью смотрел, как пробегают по улицам дрожащие, голодные,
охваченные трудовым энтузиазмом жители столицы и представил себе как
завтра они будут корчиться и умирать под пулями. И тогда он сказал:
  - Я согласен сотрудничать с вами, но при одном условии. Я должен быть
уверен, что мою последнюю передачу будут слышать все жители государства
без исключения.
  - Разумеется, - сказал министр обороны.
  - Но для того, чтобы я был в этом уверен, вы должны будете приставить
людей даже к министрам и прочим высоким чинам государства.
  - Я не хочу, чтобы кто-нибудь из них хоть на мгновение отвернулся от
экрана.
  - Справедливое требование, - согласился министр. - Мне тоже не нужна
оппозиция. Боевым энтузиазмом надо охватить всех.
  И он отдал соответствующие приказания.
  Психолог вошел в студию, подождал, пока включатся камеры и сказал, глядя
пронзительным взором на зрителей:
  - Уважаемые зрители... - тут Удалов прервал рассказ и поглядел на замерших
соседей. - Что он сказал?
  - Не тяни! - воскликнул Ложкин. - Хоть и врешь, но захватывает.
  - Позвал всех на фронт? - спросил Грубин.
  - Погодите, - Лев Христофорович почесал лысину. - Все не так просто. Этот
психолог по натуре был наверняка интеллигентом, а по призванию -
гуманистом. Значит он... призвал к миру!
  - И его тут же пристрелили, - сказал Грубин.
  - Может и нет, - возразил Минц. - Если он внушил им всем, включая министра
обороны, крайнее миролюбие, то солдаты не стали бы в него стрелять. Но
тогда бы он не решил остальных проблем.
  - Вот именно! - сказал Уделов. - А он хотел с ними покончить. Ведь
надвигалась осень. И раздетые, усталые, голодные жители наверняка бы
погибли. Вот что он сказал: "Господа министры и заместители министров,
господа высокие бюрократы и столоначальники! Господа, думающие о
сохранении своего места, а не о собственном народе - сейчас вас всех
охватило страстное желание немедленно уйти в отставку! И никогда не
возвращаться к руководящей деятельности. А прочие жители государства -
живите, как жили до моих гипнотических сеансов, но пожалуйста, поумнейте!"
  - И удалось? - спросил с надеждой Грубин.
  - Начальники тут же написали заявления об отставке. Они так спешили, что
той же ночью собрали вещички из кабинетов и потом даже удивлялись - что
это их тянуло командовать человечеством? А психолог вернулся в свой город.
  - И квартиру сохранил? - спросил Ложкин.
  - Квартиру он получил законно. Так что сохранил, - сказал Удалов. И
добавил: - Надеюсь, что сохранил...
  - Не было этого, - сказал Ложкин, складывая костяшки домино в коробку. - И
быть не могло. Даже на отдаленной планете.
  Удалов пожал плечами и пошел к себе, мириться с женой.
  Так они и не сыграли в домино.






  (с) Кир Булычев, 1988, 1992.
  (с) "Варяг", 1992.
  (с) Дизайн Дмитрий Ватолин, Михаил Манаков, 1998.
  (с) Набор текста, верстка, подготовка Михаил Манаков, 1998, 1999.
  (с) Корректор Алексей Козырев, 1999.
  Тексты произведений, статей, интервью, библиографии, рисунки и другие
материалы НЕ МОГУТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНЫ без согласия авторов и издателей.



Кир Булычев


                            По примеру Бомбара

                                  Рассказ

                              Цикл - "Гусляр"

                          Написан - 6-18.12.1974


  В помещении "Гуслярского знамени" - осенняя тишина, редактор уехал в
область на совещание.
  Миша Стендаль смотрел в окно и мечтал о значительном материале, который
перепечатает "Литературная газета". Еще ни одного материала Миши Стендаля
"Литературная газета" не напечатала, правда, он туда ничего и не посылал.
В центральной печати лишь два раза появлялись его заметки. В журнале
"Вокруг света" поместили сообщение о подледном лове крокодилов на
пригородном озере Копенгаген, а еще один журнал опубликовал репортаж о
встрече жителя Великого Гусляра Корнелия Удалова с инопланетными
пришельцами под рубрикой "А если это не пришельцы?" Слава избегала Мишу
Стендаля.
  Вчера неожиданно пошел обильный снег, а деревья облететь не успели, и
снежные шапки, как взбитые сливки, лежали на мокрых зеленых листьях. По
тротуару, шаркая галошами, шел знакомый Мише старик Ложкин, нес под мышкой
черную школьную папку, в которой хранились письма и жалобы, большей частью
необоснованные. Старик Ложкин, похоже, направлялся в редакцию, и Стендаль
пожалел, что в доме нет заднего хода.
  Но тут его внимание отвлеклось отдаленной суетой на площади. Нечто белое
двигалось в сторону редакторского дома, а за этим белым бежали мальчишки,
и шли взрослые люди.
  Стендаль прижался к стеклу носом, ему мешали очки, но снимать их он не
стал, потому что без них плохо видел и терял сходство с молодым
Грибоедовым.
  Хотя в городе нередки были удивительные события, Мише еще никогда не
приходилось видеть, как по улице едет русская печь, без видимых колес и с
высокой трубой, из которой идет дымок.
  На печи сидел молодой человек в хорошем синем костюме, при галстуке. Рядом
лежала аккуратная поленница дров. Молодой человек взял одно бревнышко,
склонился вниз и приоткрыл дверцу топки. Там уютно светило оранжевое
пламя. Молодой человек затолкал полешко в печь, захлопнул дверцу и вновь
принял непринужденную позу.
  - Эй, прокати! - кричали мальчишки, бегая вокруг. Молодой человек не
обращал на них внимания. Взрослые шли гурьбой сзади, обсуждая технические
данные машины.
  Когда печь поравнялась с дверью в редакцию, молодой человек похлопал
ладонью по трубе, и печь послушно остановилась. За спиной послышалось
мерное сопение. Миша обернулся. Сзади стоял старик Ложкин.
  - Придется написать, - сказал старик. - Непорядок.
  - Чего написать? - не понял Стендаль.
  - Жалобу.
  - На что?
  Старик быстро нашелся.
  - Он без номера ездит. Без прав, наверно. А если кого задавит?
  - А на печки номера не выдают, - рассеянно сказал Стендаль.
  Молодой человек ловко спрыгнул с лежанки, что-то быстро сказал зрителям и
скрылся в дверях редакции.
  Старик Ложкин уселся за свободный от бумаг стол, раскрыл папку и достал
оттуда лист чистой бумаги в клетку. Стендаль направился было к двери, но
тут же по коридору простучали четкие шаги, в комнату заглянул молодой
человек в синем костюме и спросил:
  - Где я, простите за беспокойство, могу увидеть главного редактора?
  - А что вам нужно? - вежливым голосом спросил Стендаль, прижимая
указательным пальцем дужку очков к переносице.
  - Мы письмо писали, - сказал молодой человек, входя в комнату и с
осуждением глядя на разбросанные бумаги и застарелый беспорядок.
  Стендаль хотел предложить гостю присесть, да не посмел, потому что стул
был пыльным, а уборщица уже четвертый день хворала.
  Неловкую паузу заполнил Ложкин, который отложил ручку и спросил строго:
  - Ваш транспорт?
  - Печка-то? Моя.
  - Не ожидал, - сказал Ложкин.
  "Сейчас он скажет, что номера нет, - испугался Стендаль. А молодой человек
может подумать, что Ложкин - наш газетный начальник".
  - Это товарищ Ложкин, - пояснил он молодому человеку. - Пенсионер, к нам
зашел на минутку.
  Ложкин грустно вздохнул и поднял палец, словно хотел возразить.
  - А где же товарищ редактор? - спросил молодой человек.
  - Редактор в области, на совещании. Вы можете со мной говорить. Я
литературный сотрудник газеты. Моя фамилия Стендаль.
  - Слышал, - сказал молодой человек. И тут же покраснел, потому что
догадался, что слышал не о Мише Стендале, а о его великом однофамильце.
  - Даже не родственник, - улыбнулся Стендаль. - Меня часто спрашивают. А о
чем вы нам письмо писали?
  Молодой человек тоже улыбнулся и сказал:
  - Ну и грязищу вы тут развели.
  - Уборщица захворала, - сказал Стендаль. - Но если хотите, садитесь.
  - Я садиться не буду. Я хотел только поговорить по поводу письма, которое
мы с братом писали. А ответа пока нет. Я думал, что появились сомнения,
вот и приехал их развеять. Раньше собраться не мог. Мы с братом лесники -
летом охрана, посадки, экологический баланс приходится поддерживать. Вот
сейчас немного посвободнее.
  - А где сапоги покупали? - строго спросил Ложкин, которому было обидно,
что его участия в разговоре не требуется.
  - Васина жена, Клава, в Ленинград ездила, за деталями. Вот и купила там.
  - Правдоподобно, - сказал Ложкин. И стало ясно, что во всем он видит обман
и ответу не поверил. Молодой человек снова зарделся.
  - Не обращайте внимания, - попытался его ободрить Стендаль. - Так вы о
печке писали?
  - Что вы? - удивился лесник. - Разве бы мы стали беспокоить по пустякам? А
я вам даже не представился. Фамилия моя Зайка. Такая, простите, фамилия.
Брат мой Василий, а я Терентий Зайка. Живем в лесном массиве, в Заболотье.
  - Так это же далеко...
  - Неблизко. Километров сто тридцать будет. Точно не скажу, спидометр
сломался.
  - И вы весь путь на этой?..
  - Я на мотоцикле хотел. Но Вася, он старший, велел печку взять. Решил, что
больше впечатления произведет, что мы не какие-нибудь жулики. С нами еще
батя живет, но он уже в летах и больше теорией занимается. Все издания
читает. А как свежую идею углядит, кличет нас и говорит: "Детишки мои, я
тут обмозговал..." Ну и мы сразу за работу. Артуром нашего батю зовут.
Артур Иванович Зайка.
  - Очень даже странное имя, - сказал Ложкин, который тем временем обошел
Терентия сзади и рассматривал его костюм и прическу.
  - А какой принцип действия у печи? - спросил Стендаль.
  - Принцип действия не наш, чуждый, - снова вмешался Ложкин, держа перед
собой, как щит, черную папку.
  - Так вы, может, письма не получали?
  - Наверно, в отделе писем лежит. А у сотрудницы сегодня выходной. Вы про
печку мне не рассказали.
  - Печка обычно работает, - ответил Зайка. - Как и положено, на дровах.
Дома стоит, как запасная. В морозы мы топим ее, лабораторию обогреваем,
парники. А иногда ездим, если что тяжелое надо перетащить. На дровах
работает.
  - Знаем мы, какие дрова, - сказал неугомонный Ложкин.
  - Дрова не ворованные, - обиделся Терентий. - Мы же санитарные рубки
проводим.
  - А колеса где? - спросил Стендаль.
  - Колеса? Где же это вы видели печь на колесах? Она у нас на воздушной
подушке. А вот про письмо.
  - Может, вы мне своими словами расскажете? И мы вместе подумаем.
  - Я сразу понял, что затеряли, но не обижаюсь. Мы с Васей новый способ
передвижения предлагаем. Для наших лесных участков он годится или для
пожарников. Вы меня, товарищ Бальзак, поймите правильно.
  Стендаль не стал поправлять гостя. Но тут снова вмешался Ложкин:
  - Отойди в сторонку, Стендаль, - сказал он.
  Терентий заметил свою оплошность с фамилией и опять покраснел. Ложкин
оттянул Стендаля за рукав в угол и громко зашептал:
  - Ты что, не видишь?
  - Чего не вижу?
  - Типичный инопланетный пришелец. Проник к нам в доверие. Ты когда-нибудь
видел, чтоб в таком костюме на печке ездили?
  - Я вообще не видел, чтобы на печке ездили.
  - Ты мне печкой зрение не застилай. Ты на детали смотри. Они всегда на
деталях попадаются. Ты такой галстук видел? У нас в универмаге видел?
Неземного цвета.
  - Ах, оставьте, товарищ Ложкин, - сказал Стендаль.
  - Зря вы меня подозреваете, - сказал Терентий, который все слышал. - Я вам
и паспорт могу показать, и военный билет. Мы грамотами награждены.
  - Я не сомневаюсь, - поспешил заверить его Стендаль. - Не надо документов.
  - Документы ему сделали, - настаивал Ложкин. - А вот с галстуком накладка
вышла.
  - В Вологде куплен, - возразил Терентий.
  - Я бы и то лучше придумал, - съязвил Ложкин.
  - А вы хоть видали живого пришельца-то?
  - А как же? Различаем.
  - Пришельцы у нас бывают, - сказал Стендаль. - Но к нашему разговору это
отношения не имеет. Продолжайте, пожалуйста, Терентий Артурович.
  - Наивный простак, - обвинил его Ложкин, снова сел, достал лист бумаги из
папки и сделал вид, что все дословно записывает.
  - Так вернемся к нашему разговору, - сказал Терентий, который уже привык к
Ложкину. - Вы Бомбара читали? "За бортом по своей воле"? Моя любимая книга.
  - Я тоже к ней хорошо отношусь, - сказал Стендаль, присаживаясь на край
стола. - И тоже люблю море.
  - Дело не в море. От нас оно далеко и неактуально. Бомбар что доказал:
если твой корабль утонул, погибать из-за этого совсем не обязательно.
Почему люди в лодке гибнут? Потому что испугались погибнуть. Парадокс, но
правда. Они, так сказать, себя заранее хоронят в морской пучине.
  - Правильно, - сказал Стендаль. - Психологический шок.
  - И этих людей мы можем понять. Ведь страшно.
  - Страшно.
  - Учтите, - пригрозил Ложкин. - У нас океана нет и не предвидится.
  - Я о Бомбаре только к примеру сказал, - продолжал Терентий, не обращая
внимания на Ложкина. - Для ощущения психологии. Наш батя, когда Бомбара
прочел, говорит нам: "Ребятишки, у меня идея в психологическом плане. А
что если страх человеческий, который есть главный ограничитель наших
дерзаний и планов и вообще прогресса, влияет не только на плавание по
океану, но и на другое?" Тут мы с братишкой и задумались.
  - И поплыли по реке Гусь, питаясь планктоном, - не удержался Ложкин.
  - Мы о чем задумались? Возьмем, к примеру, лыжника, который прыгает с
трамплина. Если посчитать, с какой высоты лыжник прыгает, то ведь это
смертельно! А он хоть бы что. Почему?
  - Как почему? - удивился Стендаль. - Он же вперед прыгает. С разгона.
  - Но вниз тоже.
  - Но больше вперед.
  - А если лыжник струсит, как потерпевший крушение? Если он перестанет
равновесие держать?
  - Тогда он упадет.
  - Расшибется?
  - Конечно.
  - Чего и требовалось доказать. Тогда вот, при