Сейчас, товарищи,
разместитесь, устроитесь, я на склад сбегаю, белье чистое выдам, ничего не
жалко. Мой долг - о вас позаботиться. Насчет расплаты не беспокойтесь,
уладим. Свет включается здесь вот, и здесь, сюда охрану, сюда -
руководство. Леночка поживет пока в двухкоечном номере. Если вопросов
больше нет, я на несколько минут вас оставлю. Все самому приходится
делать, поймите меня правильно.
  - А до ветру куда? - шепнул Дегустатову старик Ерема.
  - По коридору последняя дверь направо.
  Дегустатов вспомнил, как топотал в туалете сказочный конь, и решил старика
туда не провожать. Пускай сам догадывается, что к чему. И в этом было даже
некоторое злорадство.
  На прощанье Дегустатов щелкнул два раза выключателем. Продемонстрировал
электричество. Ожидал, что снова они повалятся в ноги. Но в ноги не
повалились, наверное, потому что лампочки в коридоре и комнатах были
слабые, по пятнадцать свечей.
  Уборщицу тетю Шуру и сестру-хозяйку Александру Евгеньевну Дегустатов
разыскал в дежурке. Они пили чай из электросамовара.
  - Где-то вы гуляли, Иван Юрьевич? - поинтересовалась Александра
Евгеньевна, завидя в дверях крепкую, широкую в плечах и бедрах фигуру
директора. - Владения проверяли? А мы уж думали, забыл, что чай стынет.
  - Новости есть? - спросил Дегустатов.
  - Нет. Звонил Удалов из стройконторы, спрашивал, не возражаем ли против
шиферу?
  - Мне хоть шифер, хоть солома - только чтоб не текло. Из города к нам
никто не собирается?
  - Нет, не звонили.
  - Тогда вот что: достань-ка мне двенадцать комплектов белья и одеял.
  - Зачем же? Заезда еще не было.
  - Был заезд. Проспала, Александра Евгеньевна.
  - Да я безвылазно здесь сижу с самого утра, - обиделась сестра-хозяйка и
опустила подбородок на мягкие складки шеи.
  - Киногруппа приехала, - соврал Дегустатов. - На автобусе. Ворота были
открыты. Я их сам во втором корпусе разместил. Исторический фильм снимать
будут. В трех сериях. Про восстание Степана Разина.
  - Ой, - обрадовалась уборщица Шура. - А артистка Соловей приехала?
  - Я их в лицо не всех знаю, - признался Дегустатов. - Может, и Соловей.
  - И Папанов?
  - Папанова нет, - уверенно сказал Дегустатов. - Пошли за бельем. Неудобно,
люди ждут. С дороги устали. Из Москвы ехали. Расплачиваться будут по
безналичному. И попрошу артистов не беспокоить. С вопросами не соваться и
так далее. Среди них есть иностранцы.
  - И иностранцы?
  - Да. Русский язык знают, но нашей действительности не понимают. Несите
все добро во второй корпус. Я там ждать буду.
  Дегустатов покинул дежурку и уже снаружи, заглянув в окно, крикнул тете
Шуре:
  - Самовар долей. Чаем гостей угостим.
  Тетя Шура быстро закивала головой. Она и сама уже об этом подумала.
  Тетя Шура с Александрой Евгеньевной притащили ворох простыней и наволочек
к веранде второго корпуса и хотели было заправить постели, а заодно и
посмотреть на артистов, но Дегустатов уже сторожил у входа.
  - Здесь складывайте, - велел он. - Внутрь ни шагу.
  - Конечно, конечно, - согласились женщины, хотя заглянуть внутрь хотелось
хоть одним глазком.
  Они пошли вокруг корпуса, дальней дорогой, издали косясь на закрытые окна,
за которыми были шевеление и яркие одежды. И уж совсем отчаялись увидеть
что-нибудь, как одно из окон растворилось, и чернобровая женщина выглянула
наружу и сделала круглые глаза. Это была Анфиса, которую в самое сердце
поразили одежды обслуживающего персонала, надо сказать, самые обычные, без
претензий, юбки чуть ниже колен и волосы не в косу, а забранные в пучок на
затылке у Александры Евгеньевны и довольно коротко остриженные у тети Шуры.
  - А-ба-ба-ба, - проговорила актриса и остановилась с открытым ртом.
  - Вы, гражданка, в каких фильмах снимались? - вежливо спросила тетя Шура,
большая любительница киноискусства.
  - А-ба-ба, - повторила Анфиса и перекрестилась двумя перстами.
  - Иностранный язык, - вздохнула Александра Евгеньевна. - Страшно уважаю
людей, знающих иностранные языки.
  Больше разговора не получилось. Из-за спины Анфисы выдвинулся суровый
Дегустатов, погрозил пальцем и захлопнул окно.
  - Заметила? - сказала тетя Шура. - В кокошнике и древнем сарафане.
Совместная постановка.
  Они пошли дальше по дорожке, обсуждая новость, а Анфиса подвернула юбку до
колена, прошлась по комнате, показывая крепкие, ладные ноги, и спросила
Дегустатова:
  - Так у тебя в царстве юбки носят?
  - И еще короче, - сознался Дегустатов.
  Хотел было показать на Анфисиной юбке, как короче, но в дверях появилась
княгиня Пустовойт, оценила обстановку и произнесла:
  - Может, государь, в твоем царстве все бабы ходят простоволосыми и
бесстыдно ноги заголяют, но учти, что царевне такого знать не можно. Так
что прикажи своим служанкам подолы опустить. И до свадьбы вокруг Анфиски
не вейся.
  Когда тетя Шура и Александра Евгеньевна вернулись в дежурку, чтобы
заварить чай, там уже сидел гость. Гость - не гость, пожарник Эрик. Он
сидел у поющего самовара, читал книжку, готовился к экзамену в
педагогический институт.
  - Ты чего к нам? - поинтересовалась тетя Шура, поздоровавшись. - Все у
тебя в порядке?
  - Все в порядке, - ответил Эрик. - Пришел по долгу службы. Перед началом
сезона оборудование проверить. Как тут огнетушители, лопаты, крюки, щиты
пожарные, все ли на месте.
  - До директора не доберешься, - бросила Александра Евгеньевна.
  - Уехал?
  - Нет, никуда не уехал. Но окружен московскими красавицами.
  - Приехала к нам киногруппа, - сообщила тетя Шура. - Снимает исторический
фильм про Пугачева. Расплачиваться будут по безналичному расчету.
  - Странно, - сказал Эрик. - Неужели они через Гусляр проехали, и никто не
заметил?
  - Значит, проехали.
  - И надолго?
  - Пока не снимут.
  - Пойду посмотрю, - решил Эрик, откладывая книжку.
  - И не думай, - сказала тетя Шура. - Дегустатов тебя на месте убьет. Ты же
знаешь, какой он въедливый. Все по нему не так.
  - Пойду. Ничего он со мной не сделает. Мне огнетушители проверить надо.
  По пути ко второму корпусу Эрик проверил красный пожарный щит у
волейбольной площадки. Огнетушители с него были сняты, но одна лопата
сохранилась. Из-за того, что пришлось сделать круг, Эрик подошел к дому не
со стороны веранды, а сзади, где были умывалка и туалет. Оттуда доносились
голоса, спорили. И так громко, что Эрику пришлось подслушать.
  - Послушай, боярин, - произнес молодой голос. Принадлежал он стражнику, но
Эрик об этом, конечно, не знал. - Где ты видел такое царство, чтобы две
бесстыдницы, заголившись, гуляли и больше никого. Ни людей, ни коней. А у
богатыря колпак на голове посередке продавленный. Может, он вовсе не
Иван-царевич, а Иван-дурак?
  - За такие речи языки рвут, - ответил наставительно старческий голос. -
Боюсь только, что дураков здесь нет. Какие свечи у него!
  - Видал. С потолка висят, а воск не капает.
  - Вот я и говорю. А кровати на железных ногах. Крыша железом крыта. Зуб во
рту золотой. Как бы не попали мы в плен к нечистой силе. Я-то старый,
помирать скоро. Вас, молодых, жалко. Вам бы жить и жить.
  - Господи, с нами крестная сила, - напугался молодой голос. - А ответь
мне, дед Ерема, были ли в старых книгах намеки на такое колдовство?
  - Были. Антихрист на железной колеснице истребит все живое. Может, уже и
истребил своих, пусто в его дворцах. Теперь за нас принялся. Я старому
царю страшную клятву давал дочь его от всех зол сберегать. В ту роковую
минуту успел ей на палец надеть изумрудное кольцо-перстень. Повернешь его
- придет на помощь конь-Ветерок и унесет Аленушку куда следует. А где
кольцо? Пропало. Уж не Иван ли кольцо схоронил? А если так - кто ему
подсказал? Враг рода человеческого...
  Голоса зазвучали потише, будто говорившие отвернулись от окна.
  Репетируют, подумал Эрик. И как естественно у них получается. Снова до
него донесся молодой голос.
  - Иван сказал, что здесь отхожее место. Так ведь сказал?
  - Так. И соврал, не иначе. Здесь все стены белым камнем выложены, словно
во дворце. И чаши из белого камня. И вода хрустальная льется. Хотел,
наверное, чтобы мы это чистое место загадили, чтобы потом нас казни
предать.
  - Ох, и мудрый ты, дед Ерема, - сказал молодой голос. - Пойдем на двор.
Обманем злодея.
  Звякнул крючок на задней двери, и два человека вышли из дома. Первым шел
прямой еще старик со впалыми щеками и седой бородой. На голове у старика
высокая шапка-кубанка, а рукава длинного тяжелого плаща разрезаны спереди.
Из-под плаща при каждом шаге появлялись острые носки загнутых кверху
красных сапог. Второй человек, нестарый, был одет похоже на старика.
Только на голове шлем, плащ покороче, в талию, рукава обыкновенные,
бородка острая, короткая и усы закручены кверху. Молодой тащил за собой
топор на длинной ручке.
  И тут же учебник истории вспомнился Эрику. Одежда была древнерусской,
допетровской эпохи, если не ранее. И было в одежде нечто странное -
естественность, будто вышла она не из костюмерной мастерской, а была сшита
для ежедневного ношения.
  Актеры направились к кустам, за которыми стоял Эрик, и прятаться ему было
поздно.
  "Что вы здесь делаете, молодой человек? - спросит сейчас старик, может
быть, народный артист республики. - Вы подслушиваете под окном туалета наш
шутливый разговор?" Эрик в растерянности надел на голову каску - не мог не
надеть. Дело в том, что пришел он в дом отдыха не в форме, а в свитере и
джинсах. Только каску захватил с собой. И то случайно. Каска была старая,
блестящая, с гребнем поверху. Такие уже сняты с вооружения пожарников. Он
нашел ее утром на чердаке пожарной команды, когда начальник послал его
туда посмотреть, не завалялся ли там обрывок шланга. Каска понравилась,
оставлять ее на чердаке было жалко, носить на выездах нельзя - у всех
армейские, зеленые. Решил тогда Эрик отнести ее домой, да не успел. Вот и
шел по дому отдыха, размахивая каской, словно лукошком для грибов. А тут,
перед встречей с киноработниками, непроизвольно надел на голову - чтобы
самого себя убедить в том, что он здесь не просто так, а по заданию
руководства. И в таком виде - в медной каске, сером свитере и джинсах -
выступил из-за кустов.
  Старик от неожиданности и сверкания каски осел, ноги подогнулись, а второй
не растерялся, взмахнул топориком, но топор длинной рукояткой запутался в
ветвях сирени, и молодой парень рвал его, дергал, но оказался безоружным.
  - Извините, - сказал Эрик. - Я, наверное, вас напугал. Извините.
  - Не напугал, - сказал старик, приходя в себя. Держался он с достоинством
и, когда первый испуг прошел, вновь приобрел осанку народного артиста.
  Молодой парень выпростал наконец топор из куста и поставил к ноге.
Помолчали. Потом Эрик поинтересовался, чтобы поддержать разговор:
  - Вы что здесь снимаете?
  - Как? - спросил старик.
  - Какую картину снимаете?
  Старик с молодым переглянулись и не ответили.
  - Вы не думайте, - успокоил Эрик. - Я здесь по долгу службы. Проверяю.
Инвентарь, оборудование, огнетушители. Служба. - И Эрик улыбнулся чуть
заискивающе. Уж очень неловкой получилась беседа.
  - Значит, ты нездешний? - сказал старик.
  - Нет, я из Гусляра.
  - Непонятно говоришь. А Ивану-царевичу ты кем приходишься?
  - Кому?
  - Ивану-царевичу, который царевну поцеловал и нас сюда привел? Главному в
этих местах. Ивану свет Юрьевичу.
  - Так вы Дегустатова имеете в виду, - рассмеялся, поняв наконец шутку,
Эрик. - Я ему никем не прихожусь. Я из независимой организации.
  - А чего же тогда по его владениям ходишь? - спросил подозрительно старик.
  - Мне можно. Я пожарник.
  - Так, - сказал старик. - Вижу я, нет в тебе опасения пред страшной мощью
и властью Ивана Юрьевича.
  - Нету, - сознался Эрик и совсем развеселился. - Это у вас здорово
получается. Просто как на самом деле. И одежда, кафтаны просто
замечательные. И топор. Как настоящий.
  - Чего? - обиделся молодой человек. - Как настоящий? Да я тебе сейчас этим
как настоящим огрею, тогда узнаешь, как славное боевое оружие хулить.
  - Ну, умора просто, - только и смог вымолвить Эрик. - Мне сказали, что вы
делаете историческую картину. А я теперь понимаю, что комедию. Меня к себе
возьмете?
  - А у тебя что ли своего господина нету?
  - Господин у меня есть, - поддержал его игру Эрик. - У него таких, как я,
двадцать рыцарей. Все в шлемах боевых, с топорами в руках, зовутся
пожарной командой, огонь нам не страшен и вода. И медные трубы.
  - Славная дружина, - вежливо одобрил дед Ерема.
  - Конечно, славная. Первое место в районе по пожаротушениям.
  - А как твоего господина зовут? - спросил старик Ерема. Так, будто
надеялся встретить старого знакомого.
  - Брандмейстер, - схитрил Эрик.
  - Немец?
  - Слово немецкое. А сам молдаванин.
  - Как же, - подтвердил Ерема. - Слышал. Достойный человек.
  Молодой стражник посмотрел на него с уважением. Старик Ерема много знал.
  - А не обижает ли твоего господина Иван Юрьевич? - задал следующий вопрос
старик. - Не беспокоит своей колдовской силой?
  - Во дает, - восхитился Эрик. И разъяснил: - Если бы и захотел, на него
сразу управа найдется. Чуть что - мы в райсовет. И отнимут у него
домотдыховское царство, отправят работать банщиком. Как вам такой вариант
нравится?
  - Не знаю, - серьезно ответил старик. - Не знаю. Может, к лучшему, а
может, и к худшему. Царевна наша с ним обручена. И если бросит он ее -
позор и расстройство. И если женится, тоже добра не жду.
  - А царевну кто играет?
  - Про царевну так, отрок, говорить нельзя, - ответил старик. - Царевна
тебе - не игрушка.
  - А поглядеть на царевну можно? Или подождем, пока съемки начнутся?
  - Мы не сарацины, которые девкам лица закрывают. Гляди.
  Старик провел Эрика по прошлогодней листве и молоденьким иголочкам новой
травы к окну, занавешенному изнутри, и постучал по стеклу согнутым пальцем.
  Занавеска отъехала в сторону, и за стеклом показалось неясное девичье лицо.
  - Отвори, - попросил старик. - Слово сказать надобно.
  Окно распахнулось. Девушка обозначилась в нем, словно старинный портрет в
простенькой раме, отчего несказанная красота ее выигрывала втрое.
  Девушка держала в руке зеркало на длинной ручке и, видно, только что
расчесывала свои длинные золотые волосы, не успела даже забрать их в
пучок, поддерживала, чтобы не рассыпались. В окружении черных ресниц
горели зеленым огнем глаза, и в них был вопрос - зачем и кто меня, такую
прекрасную, беспокоит? Кто этот неизвестный рыцарь в золотом шлеме?
  Эрику следовало бы представиться, сообщить, кто он такой, почему такой
смелый. Сказать, что уважает киноискусство и особенно любит фильмы с
участием этой самой кинозвезды.
  Но Эрик не смог вспомнить ни одного фильма с участием этой поразительной
красавицы. Но если бы он и смотрел пятнадцать фильмов с ее участием, все
равно бы не посмел открыть рта. Эрик влюбился. С первого взгляда. На всю
жизнь. И чувства его отразились в глазах и странной бледности лица.
  Спальник Ерема, всю эту сцену наблюдавший и довольный ее исходом, так как
он был старым политиканом, пережившим трех государей и многих других
придворных, сказал:
  - Поражен, отрок?
  Эрик кивнул и проглотил слюну. Язык у него отсох.
  - Добро, - сказал старик Ерема. - И вот такую раскрасавицу отдаем мы за
Ивана свет Юрьевича.
  Старик ожидал взрыва негодования, начала междоусобицы, выгодной для него,
но в ответ Эрик, принявший эти слова за злую шутку, резко повернулся и
отошел в сторону, потому что понял, как велика пропасть между ним, рядовым
пожарником, и московской кинозвездой, которой звонят по телефону известные
поэты, чтобы прочесть ей новые, для нее написанные стихи и поэмы. Как
непреодолима пропасть между будущим заочником педагогического института и
красавицей, регулярно выезжающей в Канн на международный кинофестиваль. А
о Дегустатове Эрик и не подумал.
  Но сам Дегустатов, услышав голоса, ворвался в комнату, оттолкнул от окна
царевну, глядящую сочувственно на стройного юношу в шлеме, и со злостью
крикнул:
  - Ты что здесь делаешь?
  Эрик обернулся на голос директора и грустно ответил:
  - Я противопожарное оборудование проверяю. Акт составить нужно.
  Царевна, которую толкнул Дегустатов, и которой было не столько больно от
толчка, сколько обидно, потому что, кроме папы-государя, никто не смел
прикоснуться к царской особе, заплакала. Старик Ерема сказал, чтобы не
уронить гордость:
  - Негоже так поступать, Иван Юрьевич.
  - Надоели вы мне, - вырвалось у Дегустатова. - Сдам вас в музей, и дело с
концом.
  - Куда-куда? - угрожающе спросил старик, все еще недовольный тоном и
поступками своего спасителя.
  - Неважно, - вздохнул Дегустатов, понимая, что объяснить им ничего не
объяснишь. Надо было форсировать действия, чтобы заглянуть в сундучок и
потом отделаться от всей этой подозрительной компании.
  - Государь, - проговорила, появляясь из-за спины Дегустатова, Анфиса и
прикасаясь к его плечу. - Вы устали. Вы в горести. Пойдем отсюда.
  - Ага, - согласился Дегустатов и увидел тетю Шуру и Александру Евгеньевну,
выплывающих из-за кустов.
  Тетя Шура несла шипящий самовар, а Александра Евгеньевна - картонный ящик,
в котором были чашки, блюдца, пачки с вафлями, сахар-рафинад, чайные ложки
и конфеты "сливочная помадка".
  Они шли, широко улыбаясь и всем своим видом стараясь подчеркнуть
гостеприимную радость по поводу прибытия столь дорогих гостей.
  - Сейчас чайку попьем, - ласковым голосом сказала Александра Евгеньевна.
  - Я сам, - предупредил Дегустатов, протягивая руки из окна, чтобы принять
самовар.
  - Не беспокойтесь, Иван Юрьевич, - сказала Александра Евгеньевна, а тетя
Шура даже сделала шаг назад, чтобы не отдавать самовара.
  - Давай я тебе помогу, тетя, - предложил Эрик, забрал самовар и, не слушая
дальнейших разговоров, прошел на веранду.
  Александра Евгеньевна достала из картонного ящика белую скатерть и ловко
расстелила ее на бильярдном столе.
  - Вот и чайком побалуемся, погреем свои старые кости, - обрадовался старик
Ерема, входя на веранду вслед за Эриком. - Сколько лет росинки в рот не
брал.
  - Воздерживаетесь? - спросил Эрик.
  - Ага, - согласился старик с непонятным словом.
  Из коридора вышла, уже в кокошнике, царевна Леночка в сопровождении
княгини Пустовойт. Глаза ее распухли от слез. Потом потянулись стражники и
слуги. Столпились вокруг бильярдного стола, глядя с жадностью, как тетя
Шура с Александрой Евгеньевной расставляют чашки и распаковывают пачки с
вафлями. Старик Ерема даже взял кусок обертки, помял в руках и сказал для
всеобщего сведения:
  - Такое я встречал. Пергамен зовется, привозят из заморских стран. Книги
писать.
  Эрик женщинам не помогал. Стоял, не снимая каски, и глазел на царевну.
Царевна смущалась и отводила глаза.
  - Проголодались? - пожалела ее тетя Шура. - Такая молоденькая, а уже на
кочевом образе жизни.
  - На кочевом образе язычники, - произнес строго дед Ерема, - а мы в Бога
веруем. Мы оседлые.
  - Бога нет, - сообщил Эрик.
  - Куда же это мы попали? - сказала в сердцах княгиня Пустовойт. - Хоть
обратно в пещеру.
  - Проживем, проживем как-нибудь, - поддержал ее молодой стражник. - Как
раньше жили, так и проживем. Другого богатыря ждать будем. Настоящего.
  - А может, теперь настоящих и не осталось? - спросил на это старик Ерема и
покосился на Эрика с надеждой.
  Старика мучил прострел, и он готов был на любую интригу, только бы не
возвращаться в сырость.
  Эрик слушал этот удивительный разговор, никак не понятный в устах
московских киноартистов, и в нем бурлили подозрения. Про тетю Шуру и
Александру Евгеньевну говорить не приходится. Они застыли у стола, забыв,
что пора разливать чай, и только хлопали глазами.
  Царевна выслушала мнение придворных и снова заплакала.
  - Не могу я назад идти, - говорила она. - Неужели это непонятно? Я же
обручена. С Иваном обручена. И нет мне пути назад. Что я, девка, что ли,
гулящая?
  Принцесса закрылась платочком. Эрик думал о том, что ни автобуса, ни
кинокамер, ни прожекторов - ничего такого он не видел. И