было сигнализировать в шамаханский музей...
последнее, правда, отмели сразу - понимали, что если даже таковой музей и
существует, никто в нем Салимы Хабибовны не видел, которая десантировала к
нам из легендарного прошлого с туманными зловещими целями.
  И вот в разгаре споров Удалов сказал:
  - Эврика!
  - Чего? - Спросил Ложкин.
  - Все свидетели, что начальник экспедиции, - сказал он, - обещал выполнить
любое мое желание за то, что я разгадал тайну золотого петушка.
  - И что?
  - А я пожелаю, чтобы он отдал мне... - тут Удалов понизил голос, чтобы его
супруга Ксения не услышала и не истолковала ложно его слова: - чтобы он
отдал мне шамаханскую царицу.
  - Ну что ж, - сказал старик Ложкин. - Хоть разгадал первым тайну петушка
я, а не ты, поглядим, хозяин ли он своему слову!
  Наутро, когда Удалов и Ложкин в сопровождении Саши Грубина шагали к лагерю
экспедиции, Ложкин выразил опасение:
  - Ты только осторожнее, Корнелий. Он ведь расставаться с этой шамаханской
соблазнительницей не захочет. Может быть, в отчаянии постарается тебя
убить.
  - Ничего, - сказал Удалов с наигранной храбростью, - в случае чего петушок
за меня отомстит.
  Ему было не по себе. Он уже раскаивался, что согласился идти. Но отступать
было некуда. Раскопки следовало завершить - и этим исполнить долг Анатолия
Борисовича перед наукой и Великим Гусляром.
  Полог палатки был опущен. Возле палатки монотонно шагал - пять шагов
направо - пять шагов налево, - бледный, лохматый остервеневший аспирант
Лютый. На раскопе кто-то лениво копался в земле, но в целом работы
затормозились.
  - Они здесь? - спросил Удалов.
  Лютый нервно кивнул. В подтверждение кивку из палатки донеслось:
"Хи-хи-хи, ха-ха-ха". Это был голос шамаханской царицы.
  Друзья Корнелия стояли за его спиной, готовые, если надо, придти Удалову
на помощь.
  - Анатолий Борисович! - позвал Удалов и отступил на шаг назад.
  Никто не отозвался. Из палатки доносились тихие голоса. Потом снова
зазвучал нежный женский смех, от которого у всех дрожь прошла по коже.
  - Гамалеев, выйди! - еще громче закричал Удалов.
  Полог палатки раздался и оттуда выглянул рыжий археолог. Он заморгал от
солнечного света и улыбнулся.
  - Доброе утро! - сказал он. - Вам чего?
  - Выходите, разговор есть, - сказал Удалов. - От имени общественности.
  Анатолий Борисович вышел из палатки и сказал:
  - Только ненадолго. Я очень занят.
  - Видим, - сказал Ложкин. - Весь город видит как вы заняты.
  - Обещание давали? - спросил Удалов.
  - Какое обещание?
  - Выполнить любое мое желание. За петушка. - Удалов показал на золотую
птичку, что по-прежнему вертелась на бревне.
  - Разумеется, - сказал Анатолий Борисович, не удержавшись от смеха. - Так
что же вы надумали?
  - Отдавай мне шамаханскую девицу! - решительно произнес Удалов.
  В этот момент полог еще раз шевельнулся и возникла шамаханская девица во
всей своей свежей красоте. На этот раз она была облачена в розовую блузку
и белые брюки.
  - Кого надо отдать? - спросила она, посмеиваясь.
  - Вас, гражданка, - сказал Удалов тверже.
  - Зачем? - спросила девица, приподняв соболиные брови и сверкнув карими
очами.
  - Раскопки под угрозой, а петушок скоро сойдет с ума от опасности, которая
грозит Анатолию Борисовичу. Вы только поглядите наверх.
  - А что вы со мной будете делать? - спросила шамаханская девица.
  - Я? С вами?
  - Вот именно! - раздался сзади грозный голос Ксении, жены Удалова. - Что
ты с ней делать намылился, старый распутник?
  Удалов в некоторой растерянности бросил взор на красавицу шамаханского
происхождения, затем метнул взгляд на собственную жену. Но нашелся:
  - Отправлю обратно! - заявил он.
  - Товарищи! Вы неправильно все поняли! - возмутился Гамалеев, который,
видно, понял, что произошло. - Сейчас не легендарная эпоха! Салима
Хабибовна - квалифицированный и уникальный специалист по археологии и
биологии легендарной эпохи.
  - Значит, не отдашь? - спросил Удалов зловещим тоном. - И не пытайся меня
убить! Петушок жестоко отомстит!
  От этих слов все внутренне сжались. Ложкин поглядел на петушка. Петушок
тоже замер. Даже Ксения Удалова замерла.
  - Товарищи! - сказала тогда прекрасная Салима Хабибовна. - Прошу минуту
внимания. Я приехала сюда в командировку для оказания профессиональной
помощи моему коллеге кандидату исторических наук Гамалееву. Двое суток мы
с ним, практически не отрываясь, горя творческим энтузиазмом, проводили
опыты над откопанным здесь материалом.
  - Знаем мы ваши опыты! - ревниво вякнул аспирант Лютый. - Зачем в палатке
прятались от общественности?
  - Мы не хотели знакомить общественность с опытами до тех пор, пока они не
будут завершены. Однако недоразумение, возникшее здесь, хоть и не делает
чести вам, товарищи, должно быть рассеяно. Попрошу желающих пройти в
палатку.
  Желающие вошли в палатку и остановились у входа.
  И замерли. Было от чего удивиться.
  На рабочем столе, рядом со старой темней бутылью, сидел маленький
человечек с длиннющей белой бородой, в красной чалме и цветастом,
поношенном халатике. Перед ним стояло блюдце с клубникой, которую он ел,
хватая каждую ягоду двумя руками. На вошедших он не обратил ровным счетом
никакого внимания.
  - Не бойтесь, подходите ближе, - сказала Салима Хабибовна. - Как вы
видите, вокруг джинна, обнаруженного в черной бутыли при раскопках дворца,
проведен мелом круг волшебного свойства, который создает силовое поле, за
пределы которого он выйти не в состоянии. Этот волшебник - последний
представитель разумной фауны эпохи легенд. Его показания при нашем
совместном докладе в Академии наук, будут неопровержимыми свидетельствами
правильности нашей с Анатолием Борисовичем теории. Поэтому мы, - тут
Салима Хабибовна показала на видеомагнитофон в углу палатки и ворох кассет
возле него, - двое суток непрерывно записываем все, что нам говорит этот
волшебник. Если же вы подозреваете что у нас, охваченных научным
энтузиазмом, было время, чтобы предаваться личным отношениям, вы глубоко
заблуждаетесь.
  - Куда им предаваться! - сказал джинн, дожевывая ягоду. Сок стекал по
бороде, окрашивая ее в розовый цвет. - Я им ни одной минуты отдыха не дал!
То излагаю, то словесно хулиганю!
  Говорил он по-русски, но с сильным восточным акцентом.
  - Я понимаю, - виновато сказал Удалов. - Мы вас оторвали от работы.
Простите нас!
  Ксения, которой было страшно глядеть на джинна, взяла мужа за руку.
  - В частности, - сказал Анатолий Борисович, - без помощи Салимы Хабибовны
мне никогда бы не извлечь джинна из бутылки. И я не смог бы заставить его
держать себя в рамках. Что касается беспокойства золотого петушка, то оно
вызвано присутствием джинна, которого золотой петушок не выносит, потому
что джинн многократно навязывал петушку свою недобрую волю.
  - Я до тебя доберусь, археолог, - грозно сказал джинн. - Мне смертельно
надоели твои разоблачения!
  Он запустил пальцы в бороду и невнятно завопил на восточном языке.
  - Осторожно! - крикнула Салима Хабибовна, которая единственная поняла
угрозу джинна.
  Раздался треск, что-то тяжелое ударилось о крышу палатки, в крыше возникла
дыра и внутрь, словно метеор, свалился золотой петушок. Судя по всему он
намеревался ударить клювом по голове Анатолия Борисовича, однако
присутствие шамаханской сотрудницы спасло археолога. Она успела оттолкнуть
Гамалеева, тот упал на Удалова, а петушок ушел по плечи в земляной пол.
  Джинн расхохотался и принялся доедать клубнику.
  Завершение этой истории буднично, как сама наша жизнь.
  Раскопки под Великим Гусляром более не дали любопытных находок, но и то,
что удалось найти, вызвало бурю восторгов и споров среди археологов и
журналистов. Трудно поверить, но рок безвестности, преследующий Гамалеева,
вновь догнал его. Отчет об экспедиции был подписан Салимой и Толей.
Фамилия дамы стояла первой, поэтому эпоха легенд, как вам известно,
называется теперь эпохой Мансуровой. Доклад об экспедиции на общем
собрании академии наук сделала Салима и степень доктора "гонорис кауза"
была присвоена ей. В этом году доктор Мансурова уезжает копать эпоху
легенд (эпоху Мансуровой) на остров Сопотру где-то в Красном море и
неизвестно, возьмет ли она с собой Гамалеева или оставит его дома с
близнецами Толенькой и Салимочкой.
  Старый джинн прожил осень в академическом санатория "Узкое" и всем
смертельно надоел своими дешевыми фокусами. Особенно невзлюбили его
академики и обслуживающий персонал за то, что он в больших количествах
сотворял из воздуха рахат-лукум и трюфели, жрал их килограммами и ни с кем
не делился.
  Спасла всех сестра-хозяйка, которая хитростью заманила джинна в бутылку
из-под шампанского, заткнула его пробкой и бросила в верхний пруд.
  Петушок хранится в Историческом музее, на шкафу в кабинете директора,
предупреждая его об опасных визитерах.






  (с) Кир Булычев, 1982, 1992.
  (с) Дизайн Дмитрий Ватолин, Михаил Манаков, 1998.
  (с) Набор текста, верстка, подготовка Михаил Манаков, 1998-2000.
  (с) Корректор Ирина Борисова, 1999.
  Тексты произведений, статей, интервью, библиографии, рисунки и другие
материалы НЕ МОГУТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНЫ без согласия авторов и издателей.



Кир Булычев


                              Пойми товарища!

                                  Рассказ

                              Цикл - "Гусляр"

                          Написан - 6-12.12.1982



  В прошлом году в Великом Гусляре много говорили о том, что местная
футбольная команда "Лесообработчик" имеет шансы попасть во вторую лигу.
Некоторые полагали, что причина успехов гуслярской команды кроется в том,
что она перестала опираться на варягов, а привлекла в свои ряды
талантливую местную молодежь, другие уверяли, что заслуга в том нового
тренера Храбродеева, выпускника областных курсов, патриота родного края,
который сам вырос на Пушкинской улице над рекой Гусь, здесь играл на
травяной лужайке, отсюда сделал шаг в большой спорт и играл в первой лиге
в составе костромской команды.
  По мере того как "Лесообработчик" совершал медленное восхождение по
ступенькам турнирной таблицы, разгромив тотьминскую "Стрелу", смешав с
пылью (окончательный счет встречи 7:0) "Восход" из Лесного Бора и
добившись почетной ничьей с вологодским "Водником", трибуны гуслярского
стадиона все теснее наполнялись болельщиками. Сборы были столь велики, что
всей команде заказали импортную форму. Даже те горожане, которые и не
подозревали ранее, что футбол уже добрался и до Великого Гусляра, стали
останавливать на улице знакомых вопросом:
  - Как травма у Ниткина?
  Или еще проще, фамильярнее:
  - Володя не хромает?
  Ниткин был нужен, очень нужен в решающих боях. Настолько нужен, что когда
из Котласа приехал охотник до чужих талантов тренер-администратор
Прибытков, его выследили, вываляли в смоле и перьях и с позором вынесли из
города. Правда, Ниткин был выше подозрений.
  Даже профессор Минц, равнодушный к футболу, что неудивительно, так как
знаменитый изобретатель был поглощен глубокими проблемами и ему было
трудно выкроить время для посещения стадиона, заинтересовался успехами
гуслярской команды. Это не означает, что Лев Христофорович ничего в
футболе не понимал. Он разбирался в нем не хуже нормального болельщика,
так как, работая и размышляя, любил включать телевизор и краем глаза
наблюдать за кипением страстей на зеленом ковре стадиона. А если учесть,
что у Льва Христофоровича фотографическая память, можно понять, почему он
знал по фамилиям всех игроков высшей лиги, звезд итальянского футбола и
даже игроков швейцарской команды "Грассхопперс".
  Так вот, в пятницу вечером, день был серенький, прохладный, к Минцу зашли
его соседи Корнелий Удалов и Саша Грубин. Они собирались на стадион и
предложили Льву Христофоровичу разделить с ними компанию. Лев
Христофорович вздохнул, с некоторым сожалением отложил стенограмму
конференции в Касабланке по вопросу о контактах с внеземными
цивилизациями, обесточил компьютер, пригладил блестящую лысину, натянул
замшевый пиджак, застегнул его на тугом животе и сказал:
  - В путь, друзья!
  Чем ближе они подходили к стадиону, тем гуще становилась толпа. Дорожки
парка, на краю которого стоял стадион "Лесные дали", были залиты сплошным
потоком людей, которые отказались от телевизора, рыбалки, охоты, домино,
чтения, стирки, мытья посуды ради того, чтобы поддержать земляков.
  Пришлось минут двадцать стоять в очереди к кассе, но так как наплыв
зрителей был невиданным, а кассирша одна, за три минуты до начала матча
директор стадиона велел пускать всех без билетов. Место нашли с трудом, в
последнем, двенадцатом ряду.
  Команда "Солевар" из Мыльниц уже разминалась на ровном, зеленом,
вытоптанном лишь у ворот поле. За воротами "Солевара" устроился Миша
Стендаль, корреспондент "Гуслярского знамени" с фотоаппаратом, а его
коллега из мыльницкой районной газеты маялся за воротами
"Лесообработчика", так как фотографов интересуют лишь голы, забитые в
чужие ворота.
  Вскоре под аплодисменты и приветственные крики трибун на поле выбежала
команда "Лесообработчик". Зрители знали всех игроков в лицо, и появление
Ниткина, как всегда бодрого и подтянутого, очень обрадовало гуслярцев.
Тренер Храбродеев, а также запасные игроки, начальник команды и два
мецената с лесокомбината уселись на лавочку недалеко от кромки зеленого
поля. Судила матч бригада из Архангельска - судьи строгие, неподкупные.
  Свисток возвестил о начале футбольного матча.
  С первых же минут команда "Лесообработчик" начала давление на ворота
соперника. Проходы крайних нападающих гуслярской команды Ниткина и Ефимова
Семена были острыми и опасными для ворот соперника, и, если бы не
неточность завершающих ударов, счет был бы открыт на первых же минутах. По
всему было видно, что "Солевар" избрал выездную, защитную модель игры,
рассчитывая на контратаки. Однако защита "Лесообработчика", в первую
очередь Ефимов Семен, свободный защитник и капитан команды, умело
прерывали навесные передачи соперников, и усилия мыльницких футболистов
выдыхались на дальних подступах.
  На восемнадцатой минуте первого тайма за снос Ниткина судья назначил
штрафной в трех-четырех метрах от штрафной площадки "Солевара". Пробил сам
пострадавший. Мяч был направлен в левый верхний угол ворот, однако
пролетел рядом со штангой. Болельщики горячо поддерживали усилия
"Лесообработчика", стадион неоднократно взрывался аплодисментами, и порой
слышались ободряющие крики. В общем гуле тонули выкрики группы болельщиков
из Мыльниц, которые приехали на матч на специальном автобусе и привезли
большой транспарант "Солевар" - победа". Понятно, каким взрывом возмущения
был встречен прозвучавший в момент относительной тишины возглас одного из
болельщиков "Солевара": "Насыпем соли на хвост бревну!" Неумное прозвище
"бревно" было придумано для "Лесообработчика" болельщиками из Мыльниц.
  Если бы дело ограничивалось лишь выкриками и свистом, об этом не стоило бы
писать художественное произведение. Однако вскоре начала складываться
драматическая ситуация. Дело в том, что команда из Мыльниц также сохраняла
теоретические шансы на выход во вторую лигу, и, как бы ни ничтожны были
эти шансы по сравнению с вполне оправданными надеждами гуслярских
болельщиков, "Солевар" не намерен был уступать. А так как реальных шансов
победить в честной борьбе у команды не было, противники "Лесообработчика"
прибегали к запрещенным приемам.
  Особенно доставалось неутомимому Ниткину, и без того лишь недавно
оправившемуся после тяжелой травмы. По крайней мере трижды в течение
первого тайма защитники гостей валили его с ног, грубо толкали и норовили
пробить щитки носками бутс. Ниткин, будучи мужественным спортсменом,
поднимался с земли, бил очередной штрафной и вновь занимал место в боевых
порядках команды.
  Иное дело болельщик. Он громко требовал, чтобы судья проявил, наконец,
строгость к злостным нарушителям спортивной этики.
  Среди разгневанных гуслярцев не последним был Лев Христофорович. Он даже
покраснел от возмущения.
  - Таким не место на поле! - кричал он. - Мне стыдно за поселок Мыльницы!
  Многие его понимали и поддерживали. Но положение изменилось после того,
как защитник "Лесообработчика" Ефимов Семен, движимый гневом против
неспортивного поведения соперников, снес у самой штрафной площадки
нападающего гостей.
  Сначала стадион взорвался аплодисментами, так как усмотрел в том
справедливое отмщение. Но неумолимый судья, ничего не понимавший в
справедливости, показал Ефимову Семену желтую карточку.
  Удалов, Грубин и прочие соседи Льва Христофоровича громким свистом осудили
решение судьи, и их можно понять. Но Лев Христофорович вдруг громко сказал:
  - Грязный футбол, всегда грязный футбол! Независимо от того, кто прибегает
к таким махинациям. Как честный человек я категорически протестую против
того, чтобы превращать красивую, артистичную игру в костоломание. Разве
нам интересен результат встречи, если мы узнаем, что молодому, полному сил
человеку сломали ногу или повредили мениск?
  - Помолчи, лысый, - сказал сосед сверху.
  Может, этим бы все и закончилось, но тут как назло Ефимов Семен,
возмущенный очередным грубым приемом защитника гостей, свалил того с ног
ударом локтя, за что был призван к судье.
  Когда Ефимов Семен, понурив золотую шевелюру, медленно брел к судье, уже
запустившему руку в нагрудный карман, на стадионе воцарилась удрученная
тишина. Никто не хотел верить в самое страшное.
  Но самое страшное произошло.
  Красная карточка появилась из судейского кармана и, несмотря на стенания и
свист стадиона, несмотря на то, что гуслярские футболисты тесной толпой
окружили судью, молили его, просили, уговаривали, Ефимов Семен был
вынужден покинуть поле.
  Судьи тоже люди. И очень разные. Бывают судьи обыкновенные. Эти всегда
вежливее ведут себя по отношению к хозяевам стадиона. Они понимают, что на
стороне команды еще несколько сот, а то и тысяч взволнованных мужчин,
которые не всегда могут совладать с чувствами. К тому же судья не лишен
тщеславия. Ему приятнее, когда его действиям бурно аплодируют, нежели
наоборот. Но бывает и иная категория судей, к которой, к сожалению,
принадлежал и судья того матча. Их принципиальность порой граничит с
мазохизмом. И чем более яростно их освистывают трибуны, тем упорней они
проводят в жизнь свою принципиальность, обрушивая всю тяжесть наказаний на
хозяев площадки. Порой кажется, стадион бросится с мест и растерзает
такого жестокого судью, а судья будто бы на это напрашивается.
  Когда судья изгнал с поля Ефимова, гнев трибун, которые не могли
растерзать судью, обрушился на Льва Христофоровича. Соседи сочли его как
бы представителем судьи в своих рядах.
  Минц мог бы, конечно, сбежать, но как гордый человек он отдался на
растерзание противникам.
  - Значит, если нас, то да? - спрашивал Удалов, забыв о былой дружбе и
респекте. - А если их, то пожалуйста?
  - Нас и по ногам, нас и с поля? - наседал Саша Грубин.
  И надо сказать, это были наиболее мягкие, сдержанные обвинения.
  В гуле страстей Минц сохранял относительное спокойствие. Порой, пользуясь
паузой, он пытался донести до соседей свою мысль:
  - Футбол! - кричал он. - Игра! Как шахматы! В шахматах под столом друг
друга ногами не бьют!
  После этого поднималась новая волна гнева, кто-то даже угодил Льву
Христофоровичу но лысине огрызком яблока. Это, конечно, неприятный факт,
но он говорит о накале страстей.
  В сущности спорщики придерживались, как это бывает в спорах, схожих
позиций. Но момент был неудачен для их спокойного обсуждения. Все были
против грубости в спорте, но гуслярцев возмущал пацифизм профессора, а его
- их патриотическая слепота.
  Второй тайм матча прошел при подавляющем преимуществе "Лесообработчика",
хотя гуслярцы играли вдесятером. Однако это преимущество не было
реализовано. Ниткин заметно хромал и бил по мячу неуверенно, а остальные
форварды за отсутствием Ефимова Семена как-то сникли.
  Нулевая ничья - ре