бретения. Профессор натянул стоявшие в углу резиновые сапоги,
затем схватил со стеллажа пробирку, покапал из нее на тряпку, протер
тряпкой подошвы сапог и направился к выходу.
  Поздняя холодная весна стояла на улице. Дул пронзительный ветер, в
тенистых уголках двора еще таился серый снег. На закраинах луж хрустел
ледок. Минц остановился, поежившись. Грубин, догнав его, накинул ему на
плечи пальто.
  - Спасибо, - сказал Минц. - Ты понимаешь, куда и зачем я пошел?
  - Нет еще, - сказал Грубин.
  - Любое изобретение должно быть развито до пределов. Упаковка молока лишь
один из аспектов применения моего нового открытия. Причем это не самый
важный аспект. Я увеличиваю тысячекратно поверхностное натяжение
химическим методом. На молекулярном уровне. Состав, изобретенный мною,
реагирует с молекулами жидкости и упрочивает их связи. Следовательно, мы
можем обрабатывать им не только саму жидкость, но и предметы, которые с
этой жидкостью будут соприкасаться. Ясно?
  - Не очень.
  - Я обрабатываю сапоги, и в тех местах, где они соприкасаются с водой,
получается зона повышенного поверхностного натяжения. Гляди!
  Минц шагнул к луже и смело вступил в нее. Вода в луже чуть прогнулась, но
выдержала вес профессора. Он медленно и спокойно пересек лужу, не замочив
сапог.
  - А что будет дальше? - спросил гордый изобретатель, остановившись по ту
сторону лужи. - Дальше мы обрабатываем своим составом шины автомобилей! И
решена проблема мостов и переправ! Что ты на это скажешь?
  Грубин ничего не сказал. Он любовался профессором, который резко
повернулся и суворовским шагом, не обращая внимания на лужи, направился к
воротам. Он быстро шагал к реке Гусь, а Грубин спешил за ним, обегая лужи.
  По реке Гусь шел лед. Льдины плыли торжественно и неспешно, от реки веяло
весенним свежим холодком.
  - Лев Христофорович! - взмолился Грубин. - Не надо!
  - Почему не надо? Я как исследователь должен сам сначала все испытать.
  - Пускай этим займутся специальные люди, - возразил Грубин, придерживая
профессора за локоть, чтобы он не бросился в ледяную, опасную воду. -
Пловцы, мастера спорта. А вдруг ваш состав кончится на середине реки? Вы
ведь даже плавать не умеете.
  - Я и не собираюсь плавать! - возразил Минц. - Я собираюсь ходить по воде
яко по суху.
  - Я все-таки возражаю. Вы можете простудиться. Глядите, какой ветер!
  Минц как будто только сейчас сообразил, что и в самом деле холодно. Он
заколебался. И неизвестно, чем бы кончился этот спор, если б острый взгляд
профессора не уловил движения на маленьком островке посреди реки.
  - Глядите, - сказал он. - Вы только поглядите, какая трагедия!
  На островке, испуганно поджимая хвостик и лапы, в ужасе глядя на плывущие
неподалеку льдины, сидел заяц. Вода подымалась, и ясно было, что бедняге
долго не продержаться.
  - Мы не можем ему помочь, - сказал Грубин и почувствовал, сколь
неубедительны его слова.
  - Не можем? Сейчас же отпусти меня!
  - Не отпущу.
  Тогда Минц извернулся и ловко выскользнул из пальто. Пока Грубин
соображал, в чем дело, и махал пальто, как знаменем, Минц смело шагнул в
бегущую воду, которая чуть прогнулась под сапогом, в два шага достиг
первой льдины, прошел по ней, широко расставив руки, чтобы не потерять
равновесия, так как льдина подозрительно зашаталась, и прыгнул с нее в
воду. Грубину показалось, что каблуки профессора обязательно пробьют ее
верхний слой. Но вода выдержала, только прогнулась сильнее прежнего, и
Минц зашагал дальше, стараясь обходить льдины.
  Грубин стоял на берегу, переживал, шаря глазами вдоль берега в поисках
какой-нибудь лодки, хотя понимал, что лодок на берегу сейчас нет и быть не
может, да если бы и была, все равно на лодке в такой ледоход профессору не
поможешь. Но вот Минц уже у островка. Заяц сжался, попытался отпрыгнуть в
сторону, но льдина, резанувшая краем по островку, заставила его метнуться
прямо в руки профессору. Тот подхватил зайца, прижал к животу, и заяц
сразу затих.
  - Э-ге-гей! - закричал Минц, перекрывая шум льдин и воды. - Грубин! Жди
меня!
  Обратно профессор шел совсем уверенно. Он миновал уже большую часть пути,
отталкивая сапогами льдины, распевая какую-то бравурную опереточную арию.
И излишняя самоуверенность его подвела. Когда до берега оставалось всего
метров двадцать, профессор необдуманно наступил на край льдины, она ушла
из-под ног, показав свой острый край. Профессор потерял равновесие и сел в
воду. К несчастью, составом, повышающим поверхностное натяжение воды, были
смазаны лишь подошвы сапог, но не брюки изобретателя. Профессор провалился
в глубь реки, и это было странно для глаз Грубина, который за последние
минуты уже смирился с тем, что Минц идет по воде пешком. И вдруг... как
будто Лев Христофорович нашел дырку в воде и ухнул в нее, как в колодец.
Он продолжал прижимать к груди зайца, закричавшего в предсмертном ужасе.
  Грубин не раздумывал. Он бросил пальто и прыгнул на проплывавшую мимо
льдину. С нее на другую. Теперь перед ним была полынья метра в три
шириной. В нормальной жизни Грубину никогда бы не одолеть такого
расстояния. Но сейчас он даже не размышлял - прыгнул и удержал
равновесие...
  Через минуту Грубин уже дотянулся до профессора и рванул его вверх. Минц
буквально вылетел из воды.
  От этого движения Грубин наверняка бы упал, если бы не сапоги профессора.
Вылетая из воды, Лев Христофорович умудрился подогнуть ноги и встать на
корточки. Сапоги сразу принялись за работу. Для них вода была твердой.
Профессор выпрямился и поддержал Грубина.
  К этому времени их вынесло на середину реки. Они стояли, держась за руки.
Профессор Минц на воде, а Грубин на льдине. Профессор промок, но не
чувствовал холода. Заяц тоже промок и больше не кричал, а лишь мелко
дрожал.
  - Спасибо, - сказал Минц.
  - Н-н-не стоит, - сказал Грубин. Ноги его подгибались после пережитого.
Опасность еще не исчезла. Профессор Минц мог бы теперь добраться до
берега, но Грубин был не в силах повторить свое путешествие.
  - Значит, так, - сказал Минц, опираясь на Грубина и медленно, осторожно
поднимая правую ногу. - Придется нам совершить не совсем элегантное, но
вынужденное путешествие. У тебя какой размер обуви?
  - Сорок третий, а что?
  - Ничего, будет немного жать, - сказал Минц. - На одной ножке прыгать
умеешь?
  - Н-н-не знаю...
  Профессор, стоя на одной ноге, стащил с другой сапог и протянул Грубину.
  - Будем прыгать, - сказал он. - Держась за руки.
  И они запрыгали по воде к далекому берегу. Свободной рукой Минц держал
зайца. Когда до берега оставалось метра три и стало ясно, что спасение
близко, Минц вдруг сказал:
  - Какое счастье, что никого не было на берегу. Мы бы стали посмешищем для
всего города.






  (с) Кир Булычев, 1980, 1992.
  (с) "Варяг", 1992
(с) Дизайн Дмитрий Ватолин, Михаил Манаков, 1998.
  (с) Набор текста, верстка, подготовка Михаил Манаков, 1998, 1999.
  (с) Корректор Дмитрий Оленьков, 1999.
  Тексты произведений, статей, интервью, библиографии, рисунки и другие
материалы НЕ МОГУТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНЫ без согласия авторов и издателей.



Две капли на стакан вина





  Профессор Лев Христофорович Минц, который временно поселился в городе
Великий Гусляр, не мог сосредоточиться. Еще утром он приблизился к
созданию формулы передачи энергии без проводов, но ему мешали эту формулу
завершить.
  Мешал Коля Гаврилов, который крутил пластинку с вызывающей музыкой. Мешали
маляры, которые ремонтировали у Ложкиных, но утомились и, выпив пива, пели
песни под самым окном. Мешали соседи, которые сидели за столом под
отцветшей сиренью, играли в домино и с размаху ударяли ладонями о шатучий
стол.
  - Я больше не могу! - воскликнул профессор, спрятав свою лысую гениальную
голову между ладоней.
  В дверь постучали, и вошла Гаврилова, соседка, мать Николая.
  - И я больше не могу, Лев Христофорович! - воскликнула она, прикладывая
ладонь ко лбу.
  - Что случилось? - спросил профессор.
  - Вместо сына у меня вырос бездельник! - сказала несчастная женщина. - Я в
его годы минуту по дому впустую не сидела. Чуть мне кто из родителей
подскажет какое дело, сразу бегу справить. Да что там, и просить не надо
было: корову из стада привести, подоить, за свинками прибрать, во дворе
подмести - все могла, все в охотку.
  Гаврилова кривила душой - в деревне она бывала только на каникулах, и
работой ее там не терзали. Но в беседах с сыном она настолько вжилась в
роль трудолюбивого крестьянского подростка, что сама в это поверила.
  - Меня в детстве тоже не баловали, - поддержал Гаврилову Минц. - Мой папа
был настройщиком роялей, я носил за ним тяжелый чемодан с инструментами и
часами на холоде ждал его у чужих подъездов. Приходя из школы, я садился
за старый, полученный папой в подарок рояль и играл гаммы. Без всякого
напоминания со стороны родителей.
  Профессор также кривил душой, но так же невинно, ибо верил в свои слова. У
настройщиков не бывает тяжелых чемоданов, и, если маленький Левушка
увязывался с отцом, тот чемоданчика ему не доверял. Что касается занятий
музыкой, Минц их ненавидел и часто подпиливал струны, потому что уже тогда
был изобретателем.
  - Помогли бы мне, - сказала Гаврилова. - Сил больше нету.
  - Ну как я могу? - ответил Минц, не поднимая глаз. - Мои возможности
ограничены.
  - Не говорите, - возразила Гаврилова. - Народ вам верит, Лев Христофорыч.
  - Спасибо, - ответил Минц и задумался. Столь глубоко, что когда Гаврилова
покинула комнату, он этого не заметил.
  Наступила ночь. Во всех окнах дома N 16 погасли огни. Утомились игроки и
певцы. Лишь в окне профессора Минца горел свет. Иногда высокая, с
выступающим животом тень профессора проплывала по освященному окну. Порой
через форточку на двор вырывалось шуршание и треск разрезаемых страниц -
профессор листал зарубежные журналы, заглядывая в достижения смежных наук.
  От прочих ученых профессора Минца отличает не только феноменальный склад
памяти, которая удерживает в себе все, что может пригодиться ученому, но
также потрясающая скорость чтения, знакомство с двадцатью четырьмя языками
и умение постичь специальные работы в любой области науки, от философии и
ядерной физики до переплетного дела. И хоть формально профессор Минц -
химик, работающий в области сельского хозяйства, и именно здесь он принес
наибольшее количество пользы и вреда, в действительности он энциклопедист.
  Утром профессор на двадцать минут сомкнул глаза. Когда он чувствовал, что
близок к решению задачи, то закрывал глаза, засыпал быстро и безмятежно,
как ребенок, и бодрствующая часть его мозга находила решение.
  В 8 часов 40 минут утра профессор Минц проснулся и пошел чистить зубы.
Решение было готово. Оставалось занести его на бумагу, воплотить в
химическое соединение и подготовить краткое сообщение для коллег.
  В 10 часов 30 минут заглянула Гаврилова, и Минц встретил несчастную
женщину доброй улыбкой победителя.
  - Садитесь, - сказал он. - Мне кажется, что мы с вами у цели.
  - Спасибо, - растроганно сказала Гаврилова. - А то я его сегодня еле
разбудила. В техникум на занятия идти не желает. А у них сейчас практика,
мастер жутко требовательный. Чуть что - останешься без специальности.
  Минц включил маленькую центрифугу, наполнившую комнату приятным деловитым
гудением.
  - Действовать наш с вами препарат будет по принципу противодействия, -
сказал Минц.
  - Значит, капли? - спросила с недоверием Гаврилова.
  - Лекарство. Без вкуса и запаха.
  - Мой Коля никакого лекарства не принимает.
  - А вы ему в чай накапайте.
  - А в борщ можно? Борщ у меня сегодня.
  - Борщ можно, - сказал Минц. - Итак, наше средство действует по принципу
противодействия. Если я его приму, то ничего не произойдет. Как я работал,
так и буду работать. Ибо я трудолюбив.
  - Может, тогда и с Колей не произойдет?
  - Не перебивайте меня. Со мной ничего не произойдет, потому что в моем
организме нет никакого противодействия труду. С каплями или без капель я
все равно работаю. Но чем противодействие больше, чем сильнее действие
нашего с вами средства. Натолкнувшись на сопротивление, лекарство
перерождает каждую клетку, которая до того пребывала в состоянии безделья
и неги. Понимаете?
  - Сложно у вас это получается, Лев Христофорыч. Но мне главное, чтобы мой
Коленька поменьше баклуши бил.
  - Желаю успехов, - сказал Лев Христофорович и передал Гавриловой склянку
со средством. А сам с чувством выполненного долга направился к своему
рабочему столу и принялся было за восстановление в памяти формулы передачи
энергии без проводов, но его отвлек голос Гавриловой, крикнувшей со двора:
  - А по сколько капель?
  - По десять, - ответил Минц, подходя к окну.
  - А если по пять? - спросила Гаврилова.
  Профессор махнул рукой. Он понимал, что сердце матери заставляет ее дать
сыну минимальную дозу, чтобы мальчик не отравился. В действительности
одной капли хватило бы для перевоспитания двух человек. И средство было
совершенно безвредным.
  Под окном два маляра затянули песню. Песня была скучная и, по случаю
раннего времени, негромкая. Маляры проработали уже минут тридцать и теперь
намерены были ждать обеда.
  Минц на минуту задумался, потом вспомнил, что где-то под столом должна
стоять непочатая бутылка пива. Он разворошил бумаги, отыскал бутылку и,
раскупорив, разлил пиво в два стакана. Затем, плеснув в стаканы средства
от безделья, направился к окну.
  - Доброе утро, орлы, - сказал профессор бодро.
  - С приветом, - ответил один из маляров.
  - Пить хотите?
  - Если воды или чаю - ответим твердое нет, - сказал маляр. - Вот если бы
вина предложил, дядя, мы бы тебе всю комнату побелили. В двадцать минут.
  Через двор медленной походкой усталого человека шел Николай Гаврилов,
который сбежал с практики и придумывал на ходу, как бы обмануть родную
мать и убедить ее, что мастер заболел свинкой. Гаврилов обратил внимание,
как солнце, отражаясь от лысины профессора, разлетается по двору
зайчиками, и испытал полузабытое детское желание выстрелить в эту лысину
из рогатки. Но отвернулся, чтобы не соблазниться.
  - А вы пиво уважаете? - заискивающе спросил профессор Минц.
  - Шутишь, - ответил обиженно маляр. - Пива третий день как в магазине нет
по случаю жаркой погоды.
  - А у меня бутылка осталась, - сказал Минц. Он поставил полные стаканы на
подоконник, а малярам показал темно-зеленую бутылку.
  - Погоди, - сказал деловито Маляр. - Не двигайся с места, сейчас к тебе
зайдем и разберемся.
  Маляры вели себя деликатно, осмотрели потолок, дали профессору ценные
советы насчет побелки и только потом с благодарностью выпили по стакану
пива.
  - Самогон изготовляешь? - спросил с надеждой один из маляров, разглядывая
колбы и банки.
  - Нет, - ответил профессор. - Вам не хочется вернуться к ремонту квартиры
товарища Ложкина?
  Маляры весело засмеялись.
  Минц смотрел на них внимательно, желая уловить момент, когда рвение
трудиться охватит их с невиданной силой. Но маляры попрощались и ушли
обратно во двор, допевать песню.
  Было 11 часов 20 минут утра. Вскоре Гаврилова принесла сыну тарелку борща
с двумя каплями средства профессора Минца. Пять капель дать сыну не
решилась. Николай смотрел на мать подозрительно. Почему-то она не ругалась
и не укоряла сына. Это было странно и даже опасно. Мать могла принять
какое-нибудь тревожное решение: написать отцу в Вологду, вызвать дядю или
пойти в техникум. Гаврилов ел борщ безо всякого удовольствия. Потом
кое-как управился с котлетами, и его потянуло в сон. Николай включил
музыку не на полную мощность и задремал на диване, прикрыв глаза учебником
математики: он верил, что когда спишь, то из книги в голову может
что-нибудь перейти.
  Минц не мог работать. В расчетах что-то не ладилось. Маляры лениво спорили
со старухой Ложкиной, которая призывала их вернуться на трудовой пост.
Потом стали выяснять, кому первому идти за вином. Из окна Гавриловых
доносилась музыка. За стол под сиренью сели Кац с Василь Васильичем. Кац
был на бюллетене и выздоравливал, а Василь Васильич работал в ночную
смену. Они ждали, когда подойдет кто еще из партнеров, жена Каца кричала
из окна:
  - Валентин, сколько раз тебе говорила, чтобы починил выключатель? Ты же
все равно ничего не делаешь.
  - Я заслуженно ничего не делаю, кисочка, - отвечал Валя Кац. - Я на
бюллетене по поводу гриппа.
  - Вот, - сказал сурово Минц. - Эти будут у меня в числе подопытных.
  Он взял хозяйственную сумку и отправился в магазин.
  Там продавали сухое вино из Венгрии, но брали его слабо, без энтузиазма.
Ждали, когда привезут портвейн. Среди ожидающих уже был маляр. Минца он
встретил как доброго знакомого и сказал ему:
  - Ты погоди деньги-то тратить. Сейчас портвейн выбросят. Там у Риммы еще
четыре ящика.
  - Ничего, - смутился профессор Минц. - Мне для опыта. Мне не пить.
  - Для опыта можно и молоко, - сказал осуждающе человек с сизым носом. Цвет
был такой интенсивный, что Минц засмотрелся на нос, а человек сказал с
некоторой гордостью:
  - Это я загорал. Кожа слезла.
  Римма поставила перед Минцем шесть бутылок сухого вина.
  - Большой опыт, - сказал маляр. - В гости позовешь?
  И тут Минц решился.
  - Всем ставлю! - воскликнул он голосом загулявшего купчика. - Все пьют!
  В магазине стояло человек пятнадцать. Все, на взгляд Минца, бездельники.
Все заслуживали перевоспитания.
  - И не думайте, и не мечтайте, чтобы распивать! - возмутилась Римма,
ложась большой грудью на прилавок и пронзая взглядом Минца. - Я вам
покажу, алкоголики! Я живо милицию вызову.
  - Пошли в парк, - сказал человек с сизым носом. - Здесь правды нет.
  Они остановились на минуту у автоматов для газированной воды. Минц мог
поклясться, что ни один из его новых знакомых не приближался к ним ближе
чем на три шага, но шесть стаканов, стоявших в автоматах, тут же исчезли.
  - Тебе первому, - сказал человек с сизым носом, вырывая зубами пробку. -
Ты, старик, человек отзывчивый.
  - Нет, что вы, я потом, - ответил Минц, поняв, что совершил ошибку. Как он
подольет в вино свое средство? Ведь на него глядят пятнадцать пар глаз.
  - Не тяни, не мучь душу, - сказал маляр, поднося профессору стакан.
  - Погодите, - нашелся тут Минц. - У меня одна штучка есть. Для крепости.
Капнешь три капли, на десять градусов укрепляется.
  Профессор достал из кармана склянку и быстро накапал себе в стакан.
  На него смотрели недоверчиво и строго.
  - Не знаю я такого, - сказал маляр.
  - А я читал. В одном журнале, - сказал человек с сизым носом. -
Конденсатор называется.
  - Правильно, - ответил Минц и быстро выпил вино. Вино было прохладное,
приятное на вкус. Профессор никогда не пил вина стаканами.
  К этому времени остальные пять стаканов тоже были наполнены. Владельцы их
смотрели на профессора выжидающе. Профессор тоже не спешил. Молчал.
  - Слушай, старик, - сказал маляр. - Что-то ты меня не уважаешь.
  - А что? - удивился Минц.
  - Конденсатора капни, не жалей. У тебя же целая бутылка.
  Рискованный психологический этюд удался.
  - Ну, только по две капли, не больше, - смилостивился профессор, чтобы не
раздражать собутыльников.
  Он капал поочередно в протянутые стаканы, хвалил себя за сообразительность
и чуть не стал причиной острой вражды.
  - Это что же? - воскликнул вдруг маляр. - Ты ему почему три капли?
  - Мне? Три? Да ты глаза протри!
  - Спокойно, - втиснулся профессор между спорщиками. - Кому не хватило
капли?
  Маляр первым пригубил вино. Все смотрели на него.
  У профессора замерло сердце.
  Маляр опрокинул стакан, и вино с журчанием рухнуло в горло.
  Маляр вздохнул и сказал:
  - Десяти градусов не будет, а пять-шесть прибавляет. Поверьте моему опыту.
  Остальные пришли к тому же выводу.
  Из парка шли дружно, весело, обнявшись, пели песни, уговорили профессора
еще раз заглянуть к Римме - может, принесли портвейн. У профессора шумело
в голове, ему было хорошо, тепло, и он полюбил этих, таких разных и
непохожих людей, которые еще не знают, какими трудолюбивы