ва,  имела  высокую,
изогнутую в виде раковины спинку, и сидеть в ней было удобно. При  желании
ванна закрывалась крышкой, так что видны были только плечи, шея  и  голова
купающегося. Вода не разбрызгивалась,  а  посетители,  с  которыми  старик
беседовал во время своего длительного купания, могли сидеть на крышке.
   Сегодня купальщик довольствовался обществом своих  мыслей,  внуки  были
заняты сборами. Сидя в ванне, блаженно ощущая усталым телом теплую воду  и
осторожно  почесывая  струпья  на  голове,  он  позволил  мыслям  свободно
разгуливать.
   Нет, очень добросовестным человеком  этого  мальчишку  Вильяма  назвать
нельзя. Едва ему придет на ум что-нибудь более приятное, он забывает любое
поручение. Зато отец его, Вильям, изменник, не таков. Тот, при всей  своей
любви к удовольствиям, никогда не забывает о карьере. Он хорош собой, этот
старший Вильям, в нем нет грузности и медлительности старого Вениамина. Он
куда элегантнее, он располагает к себе людей. Вильяму-младшему не хотелось
покидать отца и ехать с дедом во Францию. Но уж тут он, старик,  вмешался.
Тут уж раздумывать не приходилось. Мальчик должен ехать  с  ним  в  Париж.
Мальчик должен расти  в  здоровой  атмосфере,  вдали  от  неудачника-отца,
который соблазнился посулами и деньгами лондонского правительства и теперь
- поделом ему - сидит в личфилдской тюрьме. Но за маленьким Вильямом нужно
глядеть в оба. В мальчике нет злой и эгоистической расчетливости отца,  но
зато бездумной жизнерадостности в нем хоть отбавляй. И он прекрасно знает,
что ему многое сходит с рук  потому,  что  он  такой  красавчик.  Да,  мы,
Франклины,  любим  жизнь.  Не  на  брачном  ложе  произвел   я   на   свет
Вильяма-старшего, не на брачном ложе произвел он на свет своего Вильяма, и
не похоже, что у этого маленького Вильяма будут во Франции только законные
дети. Она передалась  по  наследству,  моя  жизнерадостность.  Многие  мои
качества передались по наследству сыну и внуку, и поразительно, до чего мы
все трое разные при  этом  сходстве.  Достаточно  мелочи,  чтобы  сущность
человека стала совершенно другой.
   Доктор позвонил, велел подлить горячей воды.
   Да и родители маленького Вениамина тоже не бог весть  какие  выдающиеся
люди. Мать, Салли, - милая, доброжелательная женщина, он, доктор, очень ее
любит, у нее есть здравый смысл, но ничем особенным она не блещет.  И  муж
ее, Ричард  Бейч,  славный  малый,  именно  славный,  и  только.  Конечно,
родители были недовольны, что он забирает у них маленького  Вениамина.  Но
можно ли сомневаться,  что  во  Франции,  под  наблюдением  деда,  мальчик
получит лучшее воспитанна, чем в Филадельфии, под руководством  мистера  и
миссис Бейч? Вдобавок он вознаградил зятя за разлуку с сыном, назначив его
своим заместителем в почтовом министерстве. Там ничего не  испортишь,  там
славный Ричард вполне на месте. Конечно,  враги  старого  Вениамина  будут
теперь шуметь по поводу любой меры, принятой или не принятой  Ричардом.  И
пускай себе шумят. Бог свидетель, Франклин принес достаточно  много  жертв
Америке и ее делу; он может позволить себе немножко помочь своим родным.
   В Филадельфии немало людей, которые всегда рады  в  него  вцепиться.  И
когда он предложил отправить специальных уполномоченных во Францию, у этих
людей нашлось множество возражений. Старая, глубокая вражда, сохранившаяся
со времен франко-индейской  войны,  была  еще  очень  живуча.  По-прежнему
многие считали  французов  заклятыми  врагами,  идолопоклонниками,  рабами
абсолютной   монархии,   легкомысленными,   не   заслуживающими    доверия
существами. Переубедить  филадельфийских  коллег  стоило  больших  трудов.
Наконец они уразумели, что в войне против  английского  короля  Франция  -
непременный союзник и что без помощи Франции победить нельзя. Но,  посылая
старика за океан, они не очень-то его обнадеживали.  И  действительно,  на
союз с Францией почти не было видов. Но будь что  будет,  он  уже  не  раз
затевал безнадежные дела, и они удавались. Старик вытянулся в ванне и сжал
губы, так что они стали еще уже. Удастся и это.
   Денег  ему  тоже  не  дали,  у  Конгресса  нет   денег,   нужно   будет
изворачиваться, чтобы как-то покрыть свое содержание. Три тысячи  долларов
- на  это  нужно  создать  и  поддерживать  представительство  Соединенных
Штатов.  На  борту  "Репризал"  есть  еще  груз  индиго,   который   можно
реализовать. Да, представитель Нового Света  снаряжен  не  роскошно.  Жить
придется кое-как.
   При этом он знает цену  деньгам  и  не  упускает  из  виду  собственной
выгоды. Он не слишком осторожен  в  выборе  средств,  когда  речь  идет  о
наживе. Но тут существуют границы, и он их знает. Вот,  скажем,  англичане
обещали ему деньги, посты и высокие титулы, если он выступит за примирение
с ними. Сидящий в ванне мрачнеет. В Филадельфии есть люди, которые всерьез
задумались бы над таким предложением. Например, сын его Вильям не на шутку
задумался над подобными обещаниями. Но человек, сидящий  сейчас  в  ванне,
знает меру, и он скорее надел бы петлю на свою старую шею, чем  высказался
за такое "примирение".
   Его соотечественники в Филадельфии не будут особенно благодарны ему  за
труды, которые выпадут на его долю в Париже. Нигде в мире  не  смотрят  на
старого  Вениамина  Франклина  так  критически,  как  в  Филадельфии.  Его
ненавидят не только тори, не только лоялисты, все эти Шиппены,  Стенсбери,
Кирсли и как их там еще; даже среди республиканцев,  даже  в  Конгрессе  у
него есть противники, "аристократы",  которые  его  терпеть  не  могут,  и
недаром его назначение на пост посланника в Париже состоялось  лишь  после
множества проволочек. Человек, сидящий в ванне, улыбается мудрой, ехидной,
снисходительной  и  горькой  улыбкой.  Есть  люди,  которым   он   кажется
недостаточно представительным для Парижа. Правда, если не считать генерала
Вашингтона, он - единственный американец с мировым именем, но все-таки  он
сын мыловара, от этого никуда не уйти, и одно  время  он  жил  без  всяких
средств, и  доктор  он  только  honoris  causa  (*9),  и  систематического
образования у него нет.
   Нет, от  Филадельфии  надо  ждать  не  признательности  и  не  разумных
советов,  а  настойчивых  требований  побольше  выжать   из   французского
правительства да вечных упреков за то,  что  выжал  слишком  мало.  Он  не
намерен из-за этого огорчаться. Он стал старше, мудрее, он знает людей.
   В Лондоне поговаривают, что он провалил примирение  колоний  с  королем
только из суетности, только затем, чтобы отплатить за  позор,  который  он
изведал однажды в Тайном государственном совете.
   Когда старик вспоминал о тех днях, в нем до сих пор еще, при  всем  его
самообладании, закипала кровь. Верно, как королевский чиновник он поступил
не  вполне  корректно,  опубликовав   письма   королевского   губернатора,
свидетельствовавшие  о  злой   воле   и   подстрекательской   деятельности
правительства. Но положение было  таково,  что  опубликование  этих  писем
стало дозволенным приемом, и каждый из тех, кто участвовал  в  злосчастном
заседании, поступил бы на его месте точно так же; в  этом  не  могло  быть
сомнения. И все-таки уличив его в формальном упущении, они обошлись с ним,
как с последним негодяем. Ему пришлось  целый  час  сидеть  и  выслушивать
разнузданную брань  государственного  поверенного.  Как  они  посмеивались
между собой, и первый министр,  и  все  лорды,  как  переглядывались,  как
нагибались друг к другу, как глазели  на  него,  словно  он  -  воплощение
коварства и низости. На нем был тогда  добротный  новый  синий  кафтан  из
тяжелого бархата, а сидеть пришлось возле камина, так что  потов  сошло  с
него много. Но он и виду не подал, что все в нем клокочет. Он не изменился
в лице, не ответил ни слова.  В  присутствии  этих  враждебно  настроенных
лордов  самым  разумным  ответом  на  передержки  и   грубые   оскорбления
поверенного было молчание. Как тот распинался, как стучал  по  столу!  Это
было   отвратительно,   это   было   самое   противное   в   его    жизни.
Шестидесятивосьмилетнего  ученого  с   мировым   именем,   пользовавшегося
доверием своей страны, отчитывали, как мальчишку, укравшего у отца  деньги
из ящика.
   "Злость есть кратковременное  сумасшествие",  -  эту  фразу  ему  часто
приходилось писать, и  тогда  он  тоже  твердил  ее  про  себя.  Лицо  его
оставалось спокойным. Но внутри его  все  кипело,  и  пока  он,  обливаясь
потом, неподвижно сидел около камина, выслушивая оскорбления  королевского
поверенного, в душе  его,  несомненно,  произошла  глубокая  перемена.  Он
понял, что никакое примирение с лордами английского короля  невозможно  ни
ныне, ни в будущем. Целых семнадцать лет был он гостем в домах этих важных
господ, он был с ними на короткой ноге,  они  любезно  беседовали  с  ним,
отдавая дань  уважения  его  учености,  его  исследовательскому  уму,  его
философии; и вот теперь они, ухмыляясь,  слушали,  как  поносит  его  этот
горлодер поверенный, как осыпает его уличной бранью. Теперь  они  показали
себя. Теперь стало ясно, как рады они его унизить. Они унижали его, потому
что он им не ровня, потому, что он не дворянин,  а  простой  мещанин,  сын
мыловара, осмелившийся раскрыть рот в защиту маленьких людей.
   Крепко запомнился ему этот час. Злость, может быть, и  прошла,  но  то,
что он понял тогда, - осталось.
   Остался и гнев, гнев на сына  Вильяма.  Он  объективно  описал  Вильяму
происшедшее и посоветовал ему уйти с государственной  службы.  "Теперь  ты
знаешь, как обошлись со мною, -  писал  он,  -  предоставляю  тебе  самому
подумать об этом и извлечь выводы". Мальчик подумал и  извлек  выводы.  Он
заявил своим английским друзьям, что не  разделяет  политических  взглядов
отца. Пусть теперь поразмыслит об этом в личфилдской тюрьме.
   Вода в ванне остыла. Позвонить  и  потребовать  еще  горячей  воды?  Не
стоит. Надо привести себя в порядок перед высадкой. Он  пробудет  в  ванне
еще две минуты.
   Нет смысла злиться. Жизнь нужно принимать такой,  какова  она  есть,  -
глупая,  великолепная,  умная,  скверная,  сумасшедшая  и   очень,   очень
приятная. Человеческие слабости  нужно  воспринимать  как  нечто  присущее
людям, их нужно учитывать и извлекать из них пользу для правого дела.
   Так он считал всегда, так будет считать и впредь. Никогда, даже в самых
скверных обстоятельствах, он не отчаивался. Он верит в свою страну,  верит
в разум, верит  в  прогресс.  Он  знает  свои  достоинства  и  знает  свои
недостатки, он верит, что и сейчас еще может помочь  прогрессу.  Он  стар,
даже немного дряхл, несмотря на свой крепкий вид, его одолевают подагра  и
сыпь, а сын его - человек ненадежный, реакционер и оппортунист. И все-таки
он чувствует себя еще достаточно сильным, чтобы явиться в  эту  Францию  и
завоевать ее для своей Америки.
   Медленно, осторожно, не без удовольствия покряхтывая, вылез  старик  из
ванны. Мокрый, большой, тучный, сидел он, склонившись, у железной решетки,
ограждавшей жаровню, и медленно, обстоятельно вытирался;  к  его  могучему
черепу прилипли редкие волосы.
   Затем, совершенно голый, он  подошел  к  ящику,  где  хранил  важнейшие
документы -  свои  верительные  грамоты,  инструкции  Конгресса  и  другие
секретные  бумаги.  Из  этого  ящика  он  вынул  документ  под   заглавием
"Предложения о  мире  между  Англией  и  Соединенными  Штатами,  врученные
достопочтенному  Вениамину  Франклину  для  передачи   правительству   его
величества короля Англии" - ниже следовали  условия  мира.  Франклин  взял
этот документ на тот случай,  если  его  судно  захватят  англичане.  Этот
документ,  сообщавший  ему  неприкосновенность   парламентера,   мог   бы,
возможно, спасти его от петли. Теперь,  когда  уже  показался  французский
берег, надобности в таком документе не было; более того,  во  Франции  эта
бумага могла бы оказаться только  помехой.  Вынув  длинный  список  мирных
предложений из ящика, старик разорвал его на мелкие части, бросил клочья в
жаровню и стал смотреть, как они сгорают.


   Подпрыгивая  на  пенившихся,  серо-зеленых,  бросавших  брызги  волнах,
маленькая шлюпка с Вениамином Франклином, Вильямом  Темплем  Франклином  и
Вениамином Франклином Бейчем с трудом подошла к  берегу.  Путешественников
встретили  удивленные,  недоверчивые,  мужланистые  бретонцы.   Потом   не
торопясь подали видавшую виды коляску. Старые клячи тронули убогой  рысью.
"Репризал" дал прощальный залп, и Франклин двинулся в страну своих  надежд
и своей миссии.
   В Нанте он остановился в доме агента Грюэ, у которого были коммерческие
дела с Конгрессом.  Франклин  чувствовал  себя  до  предела  усталым  и  с
удовольствием передохнул бы несколько дней. Однако покоя не было. Конгресс
не  опубликовал  решения  о  назначении  американских  представителей   во
Франции, и Франклин ни с кем не говорил о своей  политической  миссии.  Но
Франклин был ученым с мировым именем, и ему приписывали  освобождение  его
страны от английской короны. Многие явились к нему с визитом.
   Его засыпали  вопросами,  обнаруживавшими  полную  неосведомленность  о
положении в его стране. Он слушал с самым любезным  и  спокойным  видом  и
отвечал очень  коротко,  оправдывая  односложность  своих  ответов  плохим
знанием французского языка.
   Хозяин дома, коммерсант Грюэ, отличался разговорчивостью и считал своей
обязанностью дать гостю  представление  о  французской  жизни.  Иностранец
удивился, узнав, что, вопреки его ожиданию, американскими делами в  Париже
и Версале занимается не его друг  и  переводчик  Дюбур,  а  некий  Родриго
Горталес, он же Карон де Бомарше.
   О Бомарше Франклин, конечно, слышал. Он даже читал памфлеты, написанные
Бомарше по поводу какого-то судебного дела.  Они  показались  ему  слишком
эффектными,  слишком   скороспелыми,   слишком   поверхностными,   слишком
риторическими, им не хватало  мудрости.  По  мнению  Франклина,  мосье  де
Бомарше был фельетонистом, пишущим на  злобу  дня,  и  старик  не  находил
ничего приятного в том, что именно этого человека считают наиболее  важным
и энергичным защитником американских интересов.
   Коммерсанты богатого города Нанта не могли отказать себе в удовольствии
устроить в честь Франклина грандиозный бал. Доктор привез с собой парадный
костюм - тот самый, синий, дорогого бархата, который был на нем в  Лондоне
во  время  памятного  позорного  заседания.  Но  этот   костюм   лежал   в
нераспакованном, плотно увязанном сундуке, и, по правде говоря,  Франклину
не хотелось доставать его до прибытия  в  Париж.  Он  решил,  что  наденет
простой мещанский коричневый кафтан.
   Коричневый кафтан  показался  жителям  города  Нанта  самой  подходящей
одеждой для скромного мудреца с близкого к природе Запада.  Франклин  имел
огромный  успех.  Его  спокойная,  приветливая  медлительность  разительно
отличалась от  юркой,  но  сдобренной  скепсисом,  блестящей  галантности,
принятой в здешнем обществе в подражание парижским салонам.  Женщины  были
покорены старомодно-степенной любезностью знаменитого человека.  В  городе
только о нем и говорили. Где бы он ни появлялся, ему оказывали внимание  и
почтение, его меховая шапка и железные очки стали символом.
   Среди множества визитеров, посетивших доктора во время его пребывания в
Нанте, был очень худой, похожий на мальчика молодой человек  с  опущенными
плечами и  большими  карими,  необыкновенно  сияющими  глазами  на  полном
красивом лице - некто Поль Тевено.
   Поль задержался на побережье, чтобы тотчас  же  по  прибытии  Франклина
засвидетельствовать ему свое почтение. И вот он глядел на старика  сияющим
взором, явно наслаждаясь близостью  знаменитого  человека.  Тронутый  этой
наивной восторженностью, Франклин приветливо ему улыбался. Но  едва  юноша
заявил,  что  пришел  приветствовать  Франклина  как  представитель  фирмы
"Горталес" и ее шефа мосье де Бомарше, -  приветливая  улыбка  исчезла,  и
Поль, к своему изумлению, нашел, что мясистое, массивное лицо доктора  уже
совсем не похоже на лицо добродушного  мудреца.  Старик  смотрел  на  него
большими строгими глазами, брови его, казалось, еще  сильнее  нахмурились,
узкие губы сомкнулись,  морщины,  пересекавшие  большой  лоб,  углубились;
могучей и грозной была эта старая голова на широких плечах.
   - И вы говорите, что они уже в море,  эти  суда  мосье  де  Бомарше?  -
спросил Франклин; в его  тихом,  вежливом  голосе  трудно  было  различить
антипатию и недоверие.
   До сих пор Поль, хотя это было ему  и  нелегко,  говорил  по-английски,
теперь он перешел на французский язык. Почувствовав, что надо  защищаться,
он стал горячо хвалить дела своего замечательного друга Пьера. Он  сказал,
что три судна - "Виктуар", "Александр" и "Эжени" - уже вышли в  море,  что
они доставят в Америку сорок восемь пушек, шесть тысяч двести  ружей,  две
тысячи пятьсот гранат и в большом количестве обмундирование.  Кроме  того,
на складах мосье де Бомарше ожидает отправки оружие и прочее снаряжение на
тридцать тысяч солдат, и Поль по памяти назвал виды товаров и цифры.
   Франклин слушал с неподвижным лицом. То, о чем рассказывал этот молодой
человек, было серьезной услугой Конгрессу и армии. Но он, Франклин, не мог
отделаться от неприязненного чувства, которое внушало ему имя  Бомарше,  и
от недовольства, что его друг, славный и достойный Дюбур,  оказался  не  у
дел.
   - Я полагаю, - сказал он, - что французское правительство по мере своих
сил поддерживало мосье де Бомарше.
   - И  да  и  нет,  доктор,  -  отвечал  Поль.  -  Конечно,  Версаль  был
заинтересован в отправке военных грузов для Америки, но точно  так  же  он
был  заинтересован  и  в  том,  чтобы  не  раздражать  английского  посла.
Позвольте мне, доктор Франклин, назвать вещи своими именами,  -  продолжал
он с теплыми нотками в голосе. - Это  оружие  для  вашей  страны  раздобыл
благодаря своему таланту  и  ценою  огромного  риска  мой  друг  мосье  де
Бомарше, и никто другой. Он действовал по  собственной  воде  и  преодолел
невероятные трудности.
   Франклин  спокойно  глядел  на  взволнованного  Поля  своими   большими
выпуклыми глазами.
   - Я очень рад, - сказал он степенно, - что оружие для наших солдат  уже
в пути. Нам оно пригодится. Нас немного,  и  одним  нам  трудно  выдержать
длительную борьбу за  дело  всего  человечества.  Благодарю  вас  за  ваше
сообщение, мосье, - закончил он. Теперь он тоже  говорил  по-французски  -
медленными, рублеными, деревянными фразами.
   Поль понял, что разговор окончен. Он был обескуражен.  Он  возлагал  на
эту встречу большие надежды, а Франклин обошелся с ним,  как  с  нерадивым
поставщиком. В сознании Поля не укладывалось, как этот человек,  рискующий
ради своего дела положением, состоянием и самой жизнью, может  быть  таким
холодным, таким скептически высокомерным; но Поль заставил себя не  делать
преждевременных заключений. Он скромно удалился, решив  искать  еще  одной
встречи.
   Такой случай представился через три дня, когда  мосье  Грюэ  устроил  в
честь Франклина ужин для небольшого круга друзей.
   Поль был приятно изумлен, увидев, что на этот  раз  доктор  ведет  себя
совершенно иначе. Если при первой встрече Поля  поразила  холодная,  сухая
сдержанность  Франклина,  то  сегодня  он  понял,  почему  все   очарованы
американцем. Он сам  поддался  обаянию  франклинской  степенности.  Каждое
самое незначительное слово доктора, даже его немного  тяжеловесные  шутки,
даже несколько примитивных анекдотов,  которые  он  вставлял  в  разговор,
удивительно отражали его характер.
   В этот  вечер  много  толковали  о  религии.  Вольнодумство  парижского
общества сказалось и на этом застольном сборище в Нанте. Гости  потешались
над суевериями местных крестьян, едко острили насчет родства этих суеверий
с католической доктриной и рассказывали фривольные анекдоты о духовенстве.
   Франклин слушал эти