олуобиженно:
   - Так что же, Франсуа? Вы пригласите меня на свой бал или нет?
   - Ваше присутствие, мадам, - вежливо отвечал Водрейль, -  было  бы  для
меня честью, которой я не осмеливаюсь требовать. Я не хочу  подбивать  вас
на смелые шаги.
   - Насколько я помню, - возразила Туанетта, - я  не  давала  вам  повода
сомневаться в моей храбрости.
   - Я поставлю пьесу, - резко сказал Водрейль, - которая  привела  в  раж
толстяка,  -  Лемьерова  "Вильгельма  Телля".  Не  знаю,  разумно  ли  при
теперешних ваших отношениях с королем вас приглашать.
   - Очень признательна вам, Франсуа, - сказала Туанетта,  -  что  вы  так
трогательно заботитесь о моих отношениях с королем.  Не  вижу  причины  не
явиться на вашего "Вильгельма  Телля".  Швейцария  меня  интересует.  Вам,
наверно, известно, что в своей трианонской  деревушке  я  велела  устроить
швейцарскую ферму. Я очень сочувствую национальному герою швейцарцев.
   - На представлении будет автор "Вильгельма Телля", - сказал Водрейль.
   - Ну и что же? - спросила Туанетта.
   - Будут и другие любопытные гости, - продолжал  Водрейль,  -  например,
доктор Франклин.
   Высокие  брови  Туанетты  взлетели  еще  выше,  белое  ее  лицо  слегка
покраснело.
   - Вот видите, - усмехнулся Водрейль. - Теперь вы и в самом деле  сестра
императора Иосифа, - прибавил он.
   Туанетта почувствовала мучительную беспомощность.  Это  оказалось  куда
опаснее,  чем  она  ожидала.  Она,  Мария-Антония  Габсбургская,  королева
Франции и Наварры, и старый книгопечатник-мятежник - о нет, как храбро  ни
пренебрегала она церемониалом, такой роскоши она не может себе  позволить.
Мало того что она причинит неприятности Луи, брат  Иосиф,  через  Мерси  и
аббата, будет по заслугам ее упрекать. Правда,  император  предстал  перед
Франсуа в неприглядном свете, но  во  всем,  что  он  думал  и  говорил  о
мятежнике, он был совершенно прав.
   Однако, с другой стороны, разве сам Иосиф не  собирался  встретиться  с
Франклином? И разве ей, женщине, такая встреча не более позволительна, чем
брату? И разве речь идет не о маскараде? Если она, скрыв лицо под  маской,
поболтает с американцем, неужели это страшнее, чем разговоры, которые  так
часто заводят с ней посторонние лица на костюмированных балах?
   Водрейль стоял позади нее. Облокотившись на спинку ее стула, он смотрел
на Туанетту сверху. Его  карие,  глядевшие  из-под  густых  черных  бровей
глаза, все его мужественное, насмешливое лицо говорили яснее всяких  слов:
да, хвастать она мастерица, но как только ей начинают грозить неприятности
со стороны мужа или со стороны брата, она тут же пасует.
   Нет, она не хочет казаться трусихой.  Ею  вдруг  овладела  ненависть  к
Иосифу, к этому вечному наставнику, который столько  раз  отчитывал  ее  и
унижал,  а   теперь   пытается   направлять   ее   жизнь   своим   толстым
"Руководством".
   Не меняя позы, Водрейль открыл  свой  наглый,  красивый  рот  и  тихим,
грудным голосом, очень любезно сказал:
   - Теперь вы понимаете, Туанетта, что я  хотел  избавить  вас  от  этого
испытания? Если во время празднества кто-нибудь  спросит  меня  о  вас,  я
могу, не солгав, ответить: "Мадам не приглашена".
   Туанетта не на шутку обиделась.
   - Вы очень дерзки, Франсуа, - отвечала она. - У вас нет ко мне доверия.
Вы обижаете меня.
   Этого-то Водрейль и ждал.
   - Как угодно, мадам, - ответил он. И, став перед ней, и  склонившись  в
глубоком поклоне, и смеясь одними  глазами,  он  почтительно  произнес:  -
Прошу вас, мадам, оказать мне милость и осчастливить меня своим  прибытием
на мой маленький праздник в Женвилье.
   Туанетта прикусила губу, вздохнула. Водрейль отошел на несколько шагов,
прислонился к камину и вежливо, нагло, дружелюбно, надменно поглядел ей  в
лицо.
   Ей было ясно, что нужно ответить отказом. Только ради  того,  чтобы  не
лишить Франсуа маленького триумфа, нельзя создавать трудности для Луи,  да
и для себя самой, а может быть,  даже  и  вредить  Франции  и  Габсбургам.
Франсуа  легко,  он   только   подданный.   А   она   королева,   на   ней
ответственность. Нужно отказаться. Она откажется.
   Водрейль глядел на нее не отрываясь, его полное, насмешливое,  властное
лицо издевалось: "Сестра императора Иосифа".
   - Я приеду, - сказала она.
   - Милейший Пьер, - сообщил через два дня Водрейль своему другу и  шуту,
- скоро я смогу показать вам спектакль,  не  уступающий  вашему  "Фигаро".
Пьеса называется "Безумный день, или Вильгельм Телль и королева".
   Испытывая  величайшее  удовлетворение,  Пьер  удивленно   взглянул   на
Водрейля и ответил:
   - Я не понимаю вас, мой покровитель.
   С хорошо разыгранным равнодушием  Водрейль  рассказал  ему,  что  нашел
решение, которого Пьер  искал.  Пьер  увидит,  как  он,  Водрейль,  сведет
дряхлого комедийного героя Пьера с могущественной и прелестной партнершей.
   -  Только,  пожалуйста,  -  предупредил  он  Пьера,  -   примите   меры
предосторожности, чтобы ваш приятель из  Пасси  не  нарушал  правил  игры.
Пожалуйста,   скажите   старику,   что    ему    не    следует    узнавать
высокопоставленную даму, с которой он встретится  на  балу.  Дайте  понять
этому господину с Запада, что речь идет об увеселительном рауте,  а  не  о
политическом собрании. Между прочим, любезнейший, - закончил он милостиво,
- вы тоже приглашены на спектакль.
   Пьер  не  поскупился  на  изъявления  благодарности  и  восторга  и   с
готовностью предложил маркизу свои услуги. В  глубине  души  он  испытывал
огромную, злобную радость. Если господину маркизу угодно плясать, то можно
не сомневаться,  что  его,  Пьера,  приятель  с  Запада  сумеет  подыграть
господину  маркизу.  Аккомпанемент  будет   скромный,   зато   с   большим
резонансом.
   Хотя Пьер знал, что о задуманном вечере нельзя никому говорить,  он  по
секрету рассказал своим близким - Терезе, Жюли, Гюдену - и о  предстоявшем
событии, и о великой помощи, которую он, Пьер, оказал Франклину.
   Жюли ликовала, Тереза осталась равнодушна, а Филипп про себя  кипел  от
ярости. Гнусно со стороны американца так эксплуатировать его благородного,
доверчивого друга,  а  потом  издеваться  над  ним  за  его  спиной.  Пьер
поставляет им оружие не только для  поля  брани,  но  и  для  министерских
кабинетов, это он тянет их воз, а они называют его "мухой на  карете".  Но
если высказаться начистоту, ничего хорошего из этого не получится  ни  для
Пьера, ни для всего мира. И Гюден, превозмогая себя, молчал.
   Зато он отводил душу за письменным  столом.  Как  Прокопий  из  Цезарей
(*53), тайно работавший над  своей  "Historia  arcana"  ["Тайная  история"
(лат.)], которая должна была показать миру истинное,  отвратительное  лицо
превозносимого до небес  Юстиниана,  писал  он,  Филипп  Гюден,  подлинную
историю Тринадцати Штатов и доктора Вениамина Франклина. Яркими,  пестрыми
красками изображал он своего друга Пьера и его великие  дела,  подчеркивая
тем самым черную  неблагодарность  Америки  и  эгоистичного  патриарха  из
Пасен. Каких только классиков Гюден  ни  цитировал,  чтобы  выразить  свое
возмущение. Он цитировал Софокла:

   О, как недолговечна благодарность,
   И как неблагодарностью она
   Становится мгновенно...

   Цитировал Цицерона и Сенеку. И хотя Пьер ничего не знал о злословии  по
своему адресу, Гюден восторженно сравнивал его с плутарховским Александром
Великим,    который    сказал:     "Царю     подобает     сносить     хулу
облагодетельствованного им человека".
   Вот какими изречениями и сопоставлениями пересыпал историк Филипп Гюден
свое описание подвигов Бомарше и злодеяний Франклина. И это приносило  ему
облегчение.


   Франклин сидел в ванне, когда  в  комнату  вошел  Вильям,  явно  чем-то
обрадованный и возбужденный.
   - Посмотри-ка, дедушка, - сказал он, - какую штуку мы получили.
   Усевшись  на  деревянную  крышку  ванны,  он   показал   деду   красиво
отпечатанную карточку. Пока Франклин старательно вытирал  руки,  чтобы  не
намочить ее, мальчик продолжал:
   - Ее принес лакей в фисташковой ливрее. Как ты думаешь, дедушка,  можно
мне будет с тобой пойти?
   Это был  пригласительный  билет.  Маркиз  де  Водрейль  просит  доктора
Франклина пожаловать  на  бал-маскарад  в  имении  Женвилье.  В  программе
фейерверк, балет и спектакль. Девиз празднества  -  "Вечер  в  швейцарских
горах".
   Франклин не  сомневался,  что  это  приглашение  связано  с  авантюрным
проектом добряка Дюбура. В то же утро явился Сайлас  Дин  и  с  плутовским
видом сообщил, что на празднике у маркиза де  Водрейля  уважаемый  коллега
встретит одну высокопоставленную особу, которую он,  конечно,  не  узнает.
Кроме того, Сайлас Дин говорил о героическом восстании близкого к  природе
народа Швейцарии,  вспыхнувшем  благодаря  усилиям  тамошнего  Вашингтона,
которого звали Вильгельмом Теллем; он говорил также о своем друге, великом
debrouillard'е, мосье де Бомарше. Кивая  могучей  годовой  и  почесываясь,
Франклин задумчиво сказал:
   - Вот и опять верблюд пролез в игольное ушко.
   Он навестил доктора Дюбура, который теперь редко  выходил  из  дому,  и
поделился с ним последними новостями. Дюбур был вне себя от  счастья,  что
ему все-таки довелось оказать такую большую услугу Франклину и Америке. Он
сам спустился в свой погреб и принес  оттуда  запыленную  бутылку  кортона
1761 года; у него оставалось всего две бутылки этой благородной  марки,  и
хотя ему не следовало пить, они с Франклином распили сначала одну бутылку,
а потом и вторую, последнюю.
   Про себя доктор посмеивался над трогательным энтузиазмом своего  друга.
Впрочем, предстоявшая встреча вызывала некоторое волнение и у него самого.
Жизнь его прошла в постоянном общении с сильными мира сего,  он  бывал  на
приемах у английского короля и присутствовал на официальном обеде Людовика
Пятнадцатого  в  Версале.  Он  не  раз  со  свойственной  ему  иронической
невозмутимостью потешался над нелепым дворцовым церемониалом.  И  все-таки
сейчас,   перед   встречей   с   Габсбургшей,   он   чувствовал   какую-то
неуверенность. У него была только одна манера обхождения с женщинами, и он
не знал, уместна ли его тяжеловесная,  слегка  ироническая  галантность  в
разговоре с этой королевой.
   Как бы то ни было, ему случалось бывать в самых неожиданных ситуациях и
видеть  самых  разных  людей,  так   что   он   научился   применяться   к
обстоятельствам и извлекать максимальную пользу из людей  и  событий.  Ему
приходилось иметь дело с мыловарами и дипломатами, с печатниками,  учеными
и работорговцами, с писателями, полководцами, крестьянами, индейцами, и со
всеми он так или иначе справлялся. Его  не  собьешь  с  толку  внешностью,
нарядом, вероятно, он не ударит лицом в грязь и перед этой королевой.
   Он часто для забавы мысленно переносил обстановку какого-либо события и
костюмы его участников из одной эпохи в другую.  Сейчас  он  тоже  занялся
такой игрой. Он взял Библию, раскрыл ее на книге Иова и  прочитал:  "6.  И
был день, когда пришли сыны  Божий  предстать  пред  Господа;  между  ними
пришел и Сатана. 7. И сказал Господь Сатане: "Откуда пришел ты?" И отвечал
Сатана Господу, и сказал: "Я ходил по земле и  обошел  ее".  8.  И  сказал
Господь Сатане: "Обратил ли ты внимание твое на раба моего Иова?  Ибо  нет
такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный
и удаляющийся от зла". 9. И отвечал Господу Сатана, и сказал: "Разве даром
богобоязнен Иов? 10. Не ты ли кругом оградил его, и дом его, и все, что  у
него? Дело рук его ты благословил, и стада его распространяются по  земле.
11. Но простри руку твою и коснись всего, что у него, - благословит ли  он
Тебя?"
   Франклин перевел эти стихи по-своему:  6.  И  когда  на  небе  началось
"леве" и собралась вся знать господня, чтобы засвидетельствовать богу свое
почтение, под видом придворного явился и Сатана. 7. И сказал  Бог  Сатане:
"Я что-то давно вас не видел. Где вы пропадали?" И Сатана отвечал: "Я  был
в своем имении и навещал друзей в их имениях". 8. И Бог сказал:  "Скажите,
пожалуйста, какого вы мнения о графе  Иове?  Я  считаю  его  своим  лучшим
другом, это очень порядочный человек, он просто благоговеет передо мной  и
избегает всего,  что  могло  бы  меня  огорчить".  9.  И  Сатана  отвечал:
"Неужели, ваше величество, вы в самом деле думаете,  что  такое  примерное
поведение объясняется только его личной симпатией к вам? 10. Разве  вы  не
осыпали его всякого рода милостями и не  помогли  ему  сколотить  огромное
состояние? 11. Устройте ему испытание. Лишите его своего  покровительства,
отнимите у него чины, звания и высокие оклады. И вы увидите, как он  сразу
примкнет к оппозиции".
   Франклин сравнил свой вариант с общепринятым,  старым.  Теперь  он  был
спокоен. Он сумеет найти верный тон с этой королевой.


   В назначенный день, теплый,  но  не  душный  летний  день,  Франклин  в
сопровождении своего внука Вильяма поехал в  Женвилье.  Вильям,  прекрасно
выглядевший  в  модном  костюме  пастуха-овчара,  был   полон   радостного
ожидания. Франклин надел  коричневый  кафтан,  он  был  сейчас  тем  самым
философом с Запада и квакером (*54), которого  желала  в  нем  видеть  эта
страна.
   Водрейль, с большим изяществом и по моде перестроивший  свой  парижский
дворец и свой небольшой дом в Версале, оставил пышное родовое имение в том
виде, в каком его получил. Парк в Женвилье, заложенный во времена Людовика
Четырнадцатого   прадедом   Водрейля,    сохранял    тяжеловесно-роскошную
вычурность. Гости  Водрейля  прогуливались  по  пыльным,  залитым  солнцем
дорожкам, среди удручающе однообразных газонов и деревьев, подстриженных с
педантичной аккуратностью.
   Увидев Франклина, хозяин  дома  поспешил  ему  навстречу  и  с  учтивой
сердечностью  поблагодарил  его  за  оказанную  честь.  Появление  доктора
вызвало, как всегда, сенсацию. Однако среди гостей у Франклина было  здесь
гораздо меньше знакомых, чем в Париже,  и  он  чувствовал  себя  не  столь
непринужденно, как обычно. Чинно и несколько скованно расхаживал он  среди
швейцарцев и швейцарок, пастухов и пастушек,  мужчин  в  домино  и  дам  в
масках, и ему казалось, что он здесь лишний.
   Слегка утомившись, он сел на скамью, где было немного тени.  Ему  очень
хотелось почесаться. К нему  подсол  одетый  в  домино  мосье  Ленорман  и
принялся аттестовать проходивших мимо гостей. Вообще же мосье Ленорман был
не очень  разговорчив  и,  пожалуй,  не  очень  хорошо  настроен.  Ему  не
нравилось, что Дезире  согласилась  играть  в  революционной  драме  мосье
Лемьера. Когда же  вдобавок  в  Женвилье  появился  американец,  он  сразу
заподозрил тут какую-то интригу Пьера.
   Так сидели они вдвоем на  скамье,  в  солнечных  бликах,  молчаливые  и
задумчивые - Франклин  и  Ленорман.  Мимо  них  прошла  дама  с  красивым,
чересчур  худым,  изможденным  лицом  и  большими  беспокойными   глазами,
удивительно  дисгармонировавшими  с  нарядом   альпийской   пастушки.   Ее
сопровождали два кавалера и еще одна дама.  Вокруг  этой  группы  сновали,
тявкая, две собачонки. Мосье Ленорман поднялся и поклонился даме  с  самым
почтительным  и  серьезным  видом.  Франклин,  которому  дама   показалась
знакомой, также не  преминул  поклониться.  Она  ответила  на  его  поклон
обстоятельно, даже многозначительно.
   - Принцесса Роган, - пояснил мосье Ленорман, когда группа прошла мимо.
   Дама сделала еще несколько шагов. Потом  она  неожиданно  остановилась,
повернулась, лицо ее застыло, приняв благоговейное и в то же время  полное
ужаса выражение, спутники ее сразу умолкли, и в необычайном  волнении  она
прошептала:
   - Вы его видите? Вы его видите?
   - Кого же на сей раз? - спросили ее.
   - Графа Фронтенака, - отвечала она. -  Он  ничего  не  говорит,  но  он
печален, и во взгляде его чувствуется упрек. Мы в чем-то провинились.
   К ней подошел Водрейль. Он успокоил принцессу, увел ее прочь.
   Дважды или трижды Франклину случалось уже наблюдать подобные  припадки.
Они вызывали у  него  некоторый  научный  интерес,  но,  как  все  темное,
сумбурное, иррациональное, были ему противны. Сейчас он вспомнил, что  эта
принцесса, - кажется, это было в салоне мадам де Жанлис, -  с  энтузиазмом
толковала с ним об американских делах. Если теперь ей кажется, что граф де
Фронтенак, человек, возвеличивший  Канаду,  возвеличивший  Новую  Францию,
гневается на нее, принцессу, и на все здешнее общество, не свидетельствует
ли это о том, что энтузиазм принцессы и окружавших ее придворных был чисто
напускным и что  в  глубине  души  они  боятся  английской  Америки?  Нет,
ненависть французов к Америке, говорящей по-английски, отнюдь не канула  в
Лету, и ему, Франклину, придется здесь нелегко.
   Мажордом и другие слуги Водрейля попросили  гостей  в  зрительный  зал.
Представление началось.
   Драма мосье Лемьера показалась Франклину благонамеренным,  патетическим
и далеким от действительности сочинением. Швейцарские крестьяне на  сцене,
удивительно  богато   одетые,   декламировали   мрачновато-пылкие   стихи,
прославляя свободу и  рьяно  нападая  на  тиранов.  Нападки  эти  казались
Франклину недостаточно обоснованными; в Америке такие общие  слова  ни  на
кого не произвели бы впечатления и, уж конечно, не оторвали бы крестьянина
от его плуга, а ремесленника от орудий его  ремесла.  И  в  то  время  как
поселяне на сцене  продолжали  ораторствовать  и  философствовать,  доктор
решил справиться, какие налоги и подати платили в те времена императору  и
его наместнику настоящие  швейцарцы.  "Вот  где  собака  зарыта,  господин
сочинитель", - думал  Франклин.  Некоторое  оживление  в  эту  монотонную,
высокопарную  декламацию  вносила  мадемуазель   Дезире   Менар,   которую
Франклину случалось уже,  к  его  удовольствию,  видеть  на  сцене  "Театр
Франсе". Мало того что на нее было приятно смотреть в роли  мальчика,  она
читала стихи весело и наивно, подчеркивая, что этот мальчик -  женщина.  В
скучное действо  она  внесла  жизнь,  и  когда  под  конец,  в  затейливых
александрийских стихах, с явным намеком на Франклина, актриса  возвестила,
что пример швейцарцев, несомненно, обрушит молнии на тиранов  и  в  других
местах земли, публика наградила ее бурными аплодисментами, к которым  чуть
было не присоединился и доктор.
   После представления артисты, оставаясь в своих  костюмах,  смешались  с
гостями. Вокруг Франклина образовалась довольно большая группа.  Ему,  как
обычно, задали несколько умных и множество глупых вопросов. Многие просили
у него автограф, и он ставил свою подпись то на веере, то на  танцевальной
карточке. Его не понимали, но им восторгались.
   Вскоре среди обступивших Франклина появился и сын Телля.  Франклин,  на
своем    плохом    французском    языке,    сделал    Дезире     несколько
тяжеловесно-галантных  комплиментов.  Ленорман  мрачно  заметил,   что   с
опасением наблюдал, как свирепо и старательно орудовал  луком  и  стрелами
принц Карл, и очень рад, что все сошло благополучно. Дезире ответила,  что
она счастлива, если доктор остался доволен, и с озорной улыбкой прибавила,
что, наверно, и дальнейший ход вечера оправдает его ожидания. Франклин был
поражен, узнав таким образом, что и она  участвует  в  заговоре.  Найдя  в
многозначительной фразе Дезире подтверждение  своих  подозрений,  что  тут
кроется какая-то интрига Пьера, Ленорман помрачнел еще более.
   К собравшимся присоединился Пьер. Он стал  красноречиво  хвалить  драму
своего коллеги Лемьера, впрочем, только  для  того,  чтобы  с  энтузиазмом
заключить: когда в зале находится Франклин, перед такой  действительностью
меркнет даже самая лучшая пьеса. Ибо какой спектакль может  состязаться  с
тем великолепным зрелищем, которое доставила миру Америка? Франклин сказал
сухо, с горьковатой любезностью:
   - К сожалению, зрители за это не платят.
   Пьер, однако, подхватил эти слова и ответил:
   - Совершенно