ком  случае  вправе  ли  он,  Луи,
противиться высшей воле? Не будет ли операция посягательством на дело  рук
божьих?
   С другой стороны, брачный союз заключен, и речь идет теперь не только о
нем, Луи. Не обидит ли он Туанетту, если откажется от ножа хирурга?  Перед
Туанеттой у него было чувство неловкости. Она покинула родину, чтобы стать
его супругой, чтобы родить дофина габсбургской и бурбонской крови.  Он  не
может ей дать того, чего она вправе  ждать,  и  если  теперь  разгневанный
Иосиф вступится за сестру, если заявит, что Бурбоны  обманули  Габсбургов,
то это сущая правда, и ему, Луи, нечего на это возразить.
   И все-таки не случайно  же  всевышний  наделил  своего  благословенного
помазанника такою плотью. Долг сталкивался с долгом, и Луи,  нерешительный
от природы, не мог склониться ни в  ту,  ни  в  другую  сторону.  Ожидание
лучше, чем перемена, бездействие лучше, чем действие.
   Мрачный и вялый от этих чувств и мыслей, он  молча  сидел  за  огромным
столом, машинально теребя рукава. Наконец Морена спросил, не соизволит  ли
его величество выслушать верноподданнейшее предложение своего слуги.
   - Да, да, говорите, мой ментор, - с любопытством отозвался Луи.
   - Есть средство, - сказал  Морепа,  -  использовать  предстоящий  визит
Иосифа в интересах Версаля.
   Луи поглядел на него с  любопытством,  и,  лукаво  улыбнувшись,  Морепа
продолжал. Он советует Луи,  не  дожидаясь  приезда  графа  Фалькенштейна,
воспользоваться услугами доктора Лассона. Римскому  императору  ничего  не
останется, как поздравить своего  зятя  и,  вернувшись  в  Вену,  доложить
августейшей матери, что ее беспокойство было напрасным.
   Луи согласился,  что  это  прекрасный  совет.  Но  король,  сказал  он,
покраснев, не может всегда следовать голосу разума и обязан прислушиваться
к скрытым движениям своей души. Министр знал,  что  это  не  отговорка,  а
искреннее убеждение Луи. Луи верил в свою богоизбранность, он считал  свои
смутные порывы изъявлением высшей воли, ослушаться которой  -  грех.  Если
Луи,  при  желании  внимавший   разумным   советам,   ссылался   на   свою
богоизбранность, это значило, что от  него  ничего  не  добьешься.  Совсем
недавно Морепа дал молодому монарху  повод  огорченно  заметить,  что  он,
первый министр, недостаточно тверд в вере. Поэтому старик решил сегодня не
продолжать этот разговор.
   Он и без того чувствовал себя усталым. Помня,  что  графиня  советовала
ему беречь себя, он предпочел бы сейчас удалиться. Но, к сожалению,  этого
нельзя было себе позволить. Над ним висело еще одно дело. Получив известие
о предстоящем приезде Иосифа, он  сразу  стал  думать,  какие  последствия
может иметь этот визит для него, Морепа. Туанетта его не  любит,  Мерси  и
Вермон то и дело повторяют, что он не сторонник слишком  тесных  связей  с
Австрией, Сиреневая лига пытается его свалить. Если Иосиф своего добьется,
если после успешной операции произойдет сближение Луи с  Туанеттой,  если,
чего доброго, родится ребенок, положение Мерси и Вермона упрочится, а  он,
Морепа, окажется под ударом. Правда, Луи старается, чтобы прекрасные белые
ручки Туанетты были подальше от его политики; но Луи человек безвольный, а
Морепа, твердо решивший умереть в  должности  премьер-министра,  не  хотел
рисковать. Аудиенцией, во время которой Луи узнал о приезде Иосифа, старик
собирался воспользоваться и для выпада против Туанетты.
   Министр превозмог свою слабость, вынул дорогой носовой платок, коснулся
им лица, откашлялся, выпрямился. Худощавый, стройный, элегантный, сидел он
напротив вялого, мужланистого Луи.
   Имея честь явиться к королю с докладом, начал Морепа, он позволит  себе
коснуться  еще  одного  нерешенного  вопроса.  Мосье   д'Анживилье   снова
обратился к министру финансов за средствами  на  переустройство  Трианона.
Между тем, по договоренности с королевой, Людовик дал  указание  ведомству
двора ни в коем  случае  не  выходить  из  ранее  установленного  бюджета.
Поэтому мосье Неккер не решается отпустить  требуемую  сумму  без  личного
приказания короля.
   Луи  недовольно  засопел.  Сам  он   был   бережлив.   Он   знал,   что
расточительство Туанетты вызывает ярость в Париже, и все-таки не проходило
недели, чтобы вежливый, деловитый  и  презрительный  Неккер,  которого  он
терпеть не мог и который явно не одобрял этих расходов, не получал от него
приказа  о  дополнительных  ассигнованиях  на  нужды  королевы.  С  другой
стороны, он находил оправдание безудержному мотовству Туанетты. Он считал,
что вихрь удовольствий, в котором она живет, заменяет ей радости  и  права
супружеского ложа, которых она, к стыду его, лишена. Сознание  своей  вины
делало его крайне снисходительным к ней, и, боясь истратить на себя лишний
франк, он бывал даже  рад,  когда  мог  деньгами  возместить  Туанетте  то
другое, в чем вынужден был ей отказывать.
   - Сколько денег нужно на этот раз? - спросил он.
   - Триста тысяч ливров, - ответил Морепа.
   - Триста тысяч ливров, - пробормотал Луи.  Он  взял  перо  и  аккуратно
вывел на одном из лежавших на столе листков: 300000. Разрисовав эту  цифру
хвостиками, он написал рядом: 60000x5; 50000x6;  25000x12.  Он  подумал  о
дерзких замечаниях по адресу Туанетты,  сделанных  его  братом  Карлом,  и
спросил себя, знал ли Карл об этом новом ее требовании. Конечно, знал. Луи
стало досадно, что у брата такие близкие отношения с Туанеттой.  -  Триста
тысяч ливров, - повторил он. - Еще триста тысяч  ливров  на  Трианон.  Это
скандал, теперь толков не оберешься.
   Радуясь  эффекту,  произведенному  его  словами,  Морепа  решил  ковать
железо, пока горячо. По его смиренному мнению, продолжал  он  все  так  же
тихо и вкрадчиво, Луи  следует  санкционировать  выплату  этой  суммы,  но
попросить королеву несколько ограничить свои расходы.
   -  Триста  тысяч  ливров,  -  бормотал  Луи,  -  двадцать  пять  тысяч,
умноженные на двенадцать.
   - Триста семнадцать тысяч  шестьсот  тридцать  четыре  ливра,  если  вы
желаете знать точную цифру, - сказал Морепа. - Сама по себе эта  сумма  не
так уж велика. Но жизненный уровень, а  особенно  в  деревнях,  падает,  и
естественно, что люди  сравнивают  расходы  Сиреневой  лиги  с  расходами,
которых они сами не могут себе позволить. Наглые писаки  объявляют  любые,
даже совершенно частные дела  королевы,  австрийской  политикой.  Как  раз
сейчас мы пытаемся помешать распространению пасквиля, в котором говорится,
что неумеренные расходы королевы мешают  нам  оказать  необходимую  помощь
Америке. Как бы то ни  было,  несмотря  на  все  ухищрения  Неккера,  наше
финансовое положение продолжает оставаться напряженным. Мой коллега Вержен
не решается просить вашего соизволения, сир, предоставить американцам  еще
два миллиона ливров, о которых они ходатайствуют.
   Хорошо, что Морепа перевел разговор на другой предмет. Теперь Луи может
дать волю своей ярости.
   - Ваши американцы, - сказал он злым, высоким голосом, и  его  маленький
двойной подбородок дрогнул. - Только и слышишь об этих американцах, только
и слышишь об этих мятежниках. А кто должен платить за их мятеж? Я.
   Премьер-министр, не раз уже  обсуждавший  с  Луи  американский  вопрос,
чувствовал себя слишком усталым, чтобы пускаться в бесполезную  дискуссию.
Он  ограничился  кратким  повторением  основных   принципов   американской
политики, которые он уже ранее втолковывал Луи.
   - Я надеюсь, сир, - сказал он несколько резче обычного, - что правильно
понял ваше мнение по американскому вопросу. Вы и ваши советники сошлись на
том, что в наших интересах как  можно  дольше  затягивать  конфликт  между
Англией и ее американскими колониями, ослабляющий и мятежников и в  первую
очередь  Англию.  Вы  приказали  своим  министрам  вести   соответствующую
политику. Вы велели своим советникам, сир, оказывать мятежникам  умеренную
поддержку, покуда мы сами не сможем возобновить старый наш спор с Англией.
   Луи пришлось это подтвердить. Морена и Вержен так  долго  осаждали  его
своими аргументами и "разумными доводами", что он в  конце  концов  сказал
"да". Но в душе он знал, что все это софистика, что единственно  верное  -
это его королевское отвращение к мятежникам и что  помощь  американцам  не
приведет к добру. Но что же ему делать? Он сокрушенно  опустил  веки,  так
что глаза почти исчезли в жирных складках его мясистого лица.
   - Сколько же денег требуется на  этот  раз  для  ваших  американцев?  -
спросил он с неудовольствием.
   - Предложение Вержена - два миллиона, - терпеливо повторил Морена. - Он
хочет взять их из своего тайного фонда.
   - Один миллион, - сказал Луи злобно. - Один, а не  два.  Больше  одного
миллиона я мятежникам не дам. Это было бы против моей совести.
   - Хорошо, один миллион, - примирительным тоном заключил Морена.
   - И пусть он выдаст его в три срока, - запальчиво приказал Луи.  -  Ваш
доктор Франклин ужасно назойлив, вечно он недоволен, всего ему мало.
   - Как вы прикажете, сир, - отвечал министр, собирая свои  бумаги.  -  А
теперь позвольте мне удалиться, - попросил он. - И соблаговолите,  сир,  -
напомнил Морепа, - переговорить с королевой об ограничении ее расходов.
   - Хорошо, - сдавленным голосом отозвался Луи.
   Он видел, какого труда стоит Морепа его осанка.
   - Мне следовало бы  поблагодарить  вас,  мой  ментор,  -  сказал  он  с
раскаянием, - но вы задаете мне нелегкие задачи.
   - Знаю, знаю, - утешил его старик. - Но теперь разговор со мной позади,
сир. Желаю вам веселой охоты.
   Он попрощался с Луи церемонно, с вымученной молодцеватостью.
   Выйдя из кабинета, он  чуть  не  упал  в  обморок.  Секретарь  Салле  и
камердинер подхватили Морепа под руки и поволокли в  его  покои.  Поспешно
прибежала мадам де Морепа и принялась кротко и озабоченно  упрекать  мужа.
Он кашлял, стонал, кряхтел. Его  отнесли  в  постель,  обложили  грелками,
напоили бульоном.
   Луи тоже был утомлен беседой. Желание ехать на охоту пропало. Он  снова
сидел в башенке, глядя в окно на подъездные  аллеи  дворца  и  не  замечая
никого, кто по ним двигался. "Триста тысяч на австриячку, - размышлял  он,
- один миллион на мятежника,  пятьсот  тысяч  на  этого  оболтуса".  И  он
задумался о тяжелой доле, ему доставшейся.


   На следующее утро он проснулся с сознанием, что сегодня  ему  предстоит
нечто очень тягостное и неприятное. Мысли его медленно  заработали,  и  он
вспомнил, что впереди разговор с  Туанеттой,  впереди  объяснение  с  ней,
обещанное им его ментору.
   Он еще немного  подремал,  сопя  и  всхрапывая.  Затем  дернул  шнурок,
привязанный другим концом к руке лакея, которого таким образом можно  было
вызвать в любую минуту. Лакей явился немедленно, и Луи, встав  с  постели,
где спал, направился к  ложу,  где  происходила  церемония  пробуждения  и
"леве". Его одели в  присутствии  ста  знатнейших  персон  королевства,  с
которыми он машинально обменивался обычными, ничего не значащими  фразами.
За завтраком он ел много, но ел рассеянно, весь  поглощенный  предстоявшим
разговором.
   На это утро был назначен прием военного министра Сен-Жермена. Луи любил
Сен-Жермена и не сомневался в полезности его реформ. Но в последнее  время
от него, Луи, то и дело требовали отставки старика. Между тем Луи все  еще
мучила совесть, когда он вспоминал, как по настоянию Туанетты и  Сиреневой
лиги он однажды позорно  уволил  своего  великолепного  министра  финансов
Тюрго; Луи твердо решил сохранить Сен-Жермена. Но в глубине души он все же
не был уверен в том,  что  это  ему  удастся.  Во  всяком  случае,  ничего
приятного беседа с Сен-Жерменом не сулит. Старик придет к нему с  жалобами
и обвинениями, он будет  глядеть  на  него  своими  преданными,  собачьими
глазами и ждать, что он, Луи, защитит  его  от  врагов.  Нет,  сегодня  не
подходящий для этого день. Он не  должен  утомлять  себя  перед  тягостным
разговором с  Туанеттой.  Он  не  примет  сегодня  Сен-Жермена.  Но  чтобы
вознаградить старика, он осмотрит наконец Отель-дез-Инвалид. Это давнишнее
желание министра, гордящегося порядком, который  он  там  навел.  Да,  Луи
осмотрит Отель-дез-Инвалид и попросит Туанетту его сопровождать.
   Довольный своим решением, он пожелал провести  освободившееся  время  в
библиотеке.  Он  любил  набивать  свою  превосходную  память   фактами   и
подробностями; книги доставляли ему благотворное спокойствие.
   Оба библиотекаря, мосье де Кампан и мосье  де  Сет-Шен,  приветствовали
его низким поклоном; это были тихие, незаметные люди, они появлялись,  как
только в них наступала нужда, и исчезали, когда становились помехой.
   Прежде всего  Луи  потребовал  свежих  газет.  Во  многих  газетах  был
напечатан анекдот  об  историке  Эдварде  Гиббоне,  труды  которого  очень
интересовали Луи. Год назад этот мистер Гиббон  опубликовал  первую  часть
своего большого исторического сочинения "Упадок и гибель Римской империи";
Луи понравилось это  сочинение,  он  изучил  его  и  начал  переводить  на
французский язык. Как раз теперь мистер Гиббон находился в  Париже  и,  по
сообщению французских газет, случайно  встретился  в  популярном  трактире
"Капризница Катрин"  с  Вениамином  Франклином.  Франклин  велел  спросить
Гиббона, сидевшего за другим столиком,  не  переберется  ли  тот  к  нему.
Гиббон же, как сообщали газеты, ответил, что не  желает  сидеть  за  одним
столом с мятежником, восставшим против его короля.  Тогда  Франклин  велел
передать  мистеру  Гиббону,  что  если  тот  вздумает  написать  еще  одно
сочинение об упадке и гибели великой империи, то он, Франклин, постарается
предоставить  в  его  распоряжение  богатый  материал.  Этот  ответ  мосье
Франклина  показался  Луи  неостроумным;  смешно  думать,  что  восставшие
колонии смогут сокрушить Англию.
   Он недовольно отложил газеты в сторону.
   - Не пришли ли английские газеты? - спросил он.
   Луи обычно просматривал запрещенные английские газеты. Сет-Шен поспешил
их принести.
   - Не заглядывали ли вы часом в них сами, Сет-Шен? - лукаво спросил  Луи
и, громко засмеявшись, погрозил библиотекарю  пальцем;  смех  у  него  был
зычный, оглушительный - "извозчичий", как говорили в Сиреневой лиге. Мосье
де Сет-Шен обрадовался привычной шутке.
   Луи углубился в английские газеты. Они были полны отчетов о конфликте с
американскими колониями. Много места уделяли они и доктору Франклину.  Они
считали достойным удивления, что вождь мятежников нашел  приют  в  Париже.
Луи вздохнул: они правы. Он с удовольствием читал злые  эпитеты,  которыми
наделяли  старого  бунтовщика  английские  журналисты.  Они  называли  его
"семидесятилетним хамелеоном", "корыстолюбивым  утопистом",  "шарлатаном".
Луи хлопнул себя по ляжке, позвал  обоих  библиотекарей,  показал  им  эти
заметки, прочитал их вслух по-английски. Слово "хамелеон" он  произнес  не
совсем  правильно,  и  мосье  де  Сет-Шен  почтительно  его  поправил.   С
ученическим усердием Луи несколько раз повторил это слово, стараясь  верно
его произнести.
   Затем он потребовал книг; он любил рыться  в  нескольких  томах  сразу.
Перед ним лежали труды английских историков - исследование Горейса Уолпола
"Достоверны ли наши сведения о жизни и правлении Ричарда Третьего?", книга
Джеймса Андерсона о процессе Марии Стюарт, толстые тома  "Истории  Англии"
Давида Юма.
   Оба библиотекаря замечали, что  Луи  требует  обычно  все  шесть  томов
сочинения Юма, а читает всегда только один. Король явно хотел скрыть,  что
именно его интересует. Том, привлекавший к  себе  внимание  Луи,  содержал
историю Карла Первого (*26).
   Интерес к сочинению Давида Юма возник  у  Луи  примерно  год  назад,  а
точнее - после отставки министра финансов Тюрго в мае прошлого года.  Этот
интерес был вызван письмом, которое прислал ему Тюрго незадолго  до  того,
как он впал в немилость и ушел в отставку. Наглец  писал,  что  его,  Луи,
окружают сомнительные советчики, что у него,  двадцатидвухлетнего  короля,
нет ни опыта, ни знания людей, что поэтому его  подстерегают  опасности  и
что он уже на краю пропасти. "Не забывайте, сир, - говорилось в письме,  -
что голову Карла Первого положила  на  плаху  его  слабость.  Вас  считают
слабым, сир". Это письмо Луи никому не показал, он запечатал его и спрятал
в ларец, где хранил самые  секретные  документы.  Но  в  тот  же  день  он
потребовал сочинение Юма и с тех пор, каждый раз с  удивлением  и  гневом,
перечитывал рассказ  о  том,  как  преступники-англичане  восстали  против
своего короля, предали его суду и казнили; его радовал спокойный научный и
в то же время очень доброжелательный тон,  в  котором  великий  ученый  Юм
писал об этом мученике Карле. Сегодня Луи, как всегда, старательно  вникал
в подробности, делая  на  полях  книги  пометки,  ставя  вопросительные  и
восклицательные знаки.
   Нет, нет. Что бы ни доказывали  Вержен  и  Морена,  королю  Франции  не
следует поддерживать семидесятилетнего хамелеона и его  друзей-мятежников.
Это не может кончиться добром.
   Луи захлопнул книги, потянулся, размял суставы, расстегнул мешавшие ему
пуговицы. Беда, что вот уже второй день не удается выбраться на охоту. Так
или иначе, двигаться необходимо. До разговора  с  Туанеттой  осталось  еще
четверть часа. Луи направился на самый верх, в свою мастерскую.
   Хорошо, что он застал здесь не только этого коренастого молодца Франсуа
Гамена, но и мосье Лодри, который  руководил  в  Версале  всеми  работами,
связанными с тонкой механикой. Луи, недовольный  тем,  как  запирался  его
ларец, трудился с Гаменом над новым потайным замком; но получалось не  то,
чего он хотел, Гамен  был  недостаточно  находчив.  Зато  Лодри,  отличный
мастер своего дела, сразу понял, в чем тут  загвоздка.  Луи  воодушевился,
они втроем принялись за работу, и, глядите-ка, дело пошло  на  лад:  замок
удался.
   Но это продолжалось не четверть часа, а гораздо дольше. Луи  опаздывал.
Он  торопливо  сунул  увесистый  замок  в  карман  кафтана,  наспех  вытер
замасленные руки и отправился к Туанетте.
   Переваливаясь, плелся он  по  залам  и  коридорам;  замок,  лежавший  в
кармане,  больно  ударял  его  по  ягодице.  В  коридорах  сновали  лакеи,
гвардейцы, придворные в парадных мундирах. При виде Луи они приосанивались
и сгибались в глубоком поклоне. Правда, у некоторых на лицах было написано
явное презрение к столь невеличественному королю. Луи знал,  что,  проходя
через тронный зал, эти господа отвешивают предписанный церемониалом низкий
поклон перед пустым троном с большим респектом, чем перед  живым  королем;
он снова сокрушенно спросил себя, за что божественное провидение  наделило
его такой неподходящей для его священной миссии внешностью.
   Так, покачиваясь, двигался он по  паркету  через  залы  и  коридоры  и,
миновав комнату с круглым окном "ceil de boeuf" ["бычий  глаз"  (франц.)],
достиг апартаментов королевы.  Здесь,  из  закоулка,  где  висела  большая
картина, изображавшая Юпитера, Справедливость и  Мир,  неожиданно  выбежал
мальчик лет восьми. Он был тщательно одет, и его быстрые, озорные движения
удивительно не соответствовали его богатому,  торжественному  наряду.  Луи
знал, кто этот малыш, - это был Пьер, сын младшего садовника  Машара;  год
назад, исполняя свою  прихоть,  Туанетта  его  усыновила.  Увидев  короля,
мальчик сразу остановился и, прислонившись  к  стене,  чтобы  дать  королю
пройти, отвесил глубокий поклон, как его учили. Луи прошел  мимо  ребенка,
приветливо ему улыбнувшись; замок по-прежнему ударял Луи то в ягодицу,  то
в бедро.
   Вдруг он услышал за своей спиной звонкий смех;  видно,  маленький  Пьер
никак не мог сдержаться.
   Луи был добродушным молодым  человеком  и  обычно  держался  совершенно
просто. Но он был также правнуком Людовика Четырнадцатого, внуком Людовика
Пятнадцатого, королем Франции и Наварры. Он подумал о покойном деде, о его
поистине  царственной  поступи,  о  том,  что  при  виде  его